Мужик поклонился.
- К вашей милости...
- Зачем?
- Да все насчет того дела. Батюшка, Ликсан Василич!
Мужик стал на колени.
- Это ты все о телушке пристаешь? Встань, братец, встань! Как тебе не стыдно? Сколько раз я вам говорил, что это скверно. Я с тобой и говорить не буду, пока ты не встанешь.
Мужик встал.
- Ну, слушай! Пойми, что мне твоих денег не нужно, я от этого не разбогатею. Я беру с тебя штраф для твоей же пользы; для того, чтобы ты был вперед осмотрительнее, зря не распускал бы скотины. Сами же вы благодарить будете, что вас уму-разуму учат.
- И так много довольны, батюшка, Ликсан Василич. Благодарим покорно!
- Ну, вот видишь! Понимаешь теперь, что это для твоей же пользы?
- Понимаем-с.
- Ну, а коли понимаешь, стало быть и толковать нечего. Я тебе покажу, что лишнего ни одной копейки с тебя не требуют. Вот расписание, видишь? Печатное расписание от министра, сколько следует брать за потраву. Вот за корову, с первого июня по первое июля - рубль пятьдесят копеек...
- Тэк-с.
- Да за прокорм за трои суток по двадцати копеек, - шестьдесят копеек; всего: два рубли десять копеек. Так ведь?
- Это так точно.
- Пожалуй, на счетах прикинуть можно.
- Нет, что уж прикидывать.
- Ну, так чего же ты еще от меня хочешь?
- Мы ничаво... А как теперь насчет того, тыись, пуще сумляваемся, что быдто не по-суседски...
- Не по-суседски! Да ведь я тебе говорил.
- Это так-с.
- Закон. Понимаешь? - Закон.
- Слушаю-с.
- Так что ж я могу сделать? Ну?
Мужик молчал. Из столовой Рязанов, положив бороду на спинку стула, смотрел на эту сцену; Марья Николавна задумчиво катала из хлеба шарики.
- Прикажите за себя вечно бога молить, - вдруг сказал мужик и опять упал на колени.
Щетинин плюнул и ушел. Мужик еще несколько минут постоял на коленях, поглядел, поглядел, вздохнул и пошел по двору шаг за шагом, держа шапку в обеих руках.
- Ну что? Как меньший брат? - спросил Рязанов.
Марья Николавна заперла сахарницу и вышла в другую комнату. Щетинин походил из угла в угол, отворил окно.
- Черт знает, духота!.. Свинья - меньший брат, вот что я тебе скажу.
- Нет, я вижу, ты еще не умеешь молить порок, чтобы он тебе позволил... Оштрафовать себя, - сказал Рязанов, сидя за столом.
- Такая дрянь мужичонка! - продолжал между тем Щетинин.
- Когда ему что-нибудь нужно от меня, - ходит, клянчит, ноги целует, а случись так, что мне понадобится купить у него десяток яиц, так он готов рубашку снять.
- Это основательно. Ну, а другие-то как? - Хорошие?
- Если правду сказать, так и другие тоже со всячинкой; да не в этом дело. Мы сами виноваты. Нужно внушить им больше доверия; нужно, чтобы мы сами к себе были построже, тогда и они будут...
- Дешевле брать за яйца. Вероятно.
- Нет, будут строже к себе.
- Да будут ли?
- Конечно, будут.
- С какой стати?
- А с такой стати, что сами увидят.
- Что?
- Да что так лучше.
- А сам-то ты веришь, что так лучше будет?
- Еще бы! Что ты на меня смотришь? Какой же бы я был работник, если бы не верил в успех того дела, для которого работаю?
- То есть это - уверенность в невидимом, как бы в видимом 5, и в желаемом и ожидаемом, как бы в настоящем. Да, это приятно.
Щетинин, ничего не отвечая, стоял у окна и задумчиво смотрел на двор, потом, опомнившись, сказал:
- Да! Там постройка, - нужно съездить. Маша!
Марья Николавна вошла в столовую. Рязанов отправился на балкон.