III
Вечером, часу в осьмом, дня через два по приезде, шел Рязанов берегом реки. Песчаная дорога, по которой он шел, извивалась между кустами и вела на мельницу. По ту сторону круто поднимался каменистый обрыв, поросший красноватым орешником, вперемежку с мелким курчавым дубом. С отлогого берега видна была серая, изрытая дорога, смело вьющаяся в гору, зеленая крыша водяной мельницы и барская усадьба, до половины сидящая в зелени. Солнца уже не было, только крутой берег реки весь был залит красноватым светом. В кустах сильно пахло сыростью и камышом. Рязанов шел потихоньку, глубоко погружая ноги в похолодевший песок. Позади его зашуршали колеса, он оглянулся: в кустах двигалась лошадиная морда с дугой, дальше показался мальчик в большом картузе и наконец батюшка в зеленой рясе и в шляпе с широкими полями. Батюшка ехал в полевых дрогах и, поравнявшись с Рязановым, спросил:
- Никак опять за рыбой ходил? Ах, извините! ошибся. Представилось мне, что это конторщик, - говорил батюшка, снимая шляпу.
- Мое почтение, - сказал Рязанов.
- Добрый вечер. Да вы не к господину ли Щетинину? Так прошу покорно садиться. А я, признаться, тоже было хотел его повидать.
Рязанов сел. Поехали.
- Вы, верно, приезжие? Ну, так. А я гляжу, гляжу, что такое? - ошибся. Ха, ха, ха! Вот прекрасно! Из Саратова?
- Нет, из Питера.
- А. Столичные жители. Погостить вздумали в наши места?
- Погостить.
- Мгм. Прекрасное дело. Имя ваше?
- Иаков.
- Да, да. Иаков, брат господень. По отчеству?
- Васильич.
- Яков Васильич. Да. Ну, так как же, Яков Васильич, в Питере-то дом свой имеете?
- Нет, не имею.
- Мгм. Квартирку нанимаете?
- Нанимаю.
- Служите небось?
- Нет, не служу.
- Да. Не похотели?
- Не похотел.
- Что ж, конечно, не всякому. Капитал у себя имеете?
- Нет, не имею.
- Звания дворянского?
- Духовного.
- Ну?!
Батюшка обернулся.
- Так вот-с. Очень рад. Будьте знакомы.
Въехали на плотину. Около мельницы стояли лошади и мужики, обсыпанные мукою; вода глухо шумела в колесах, в пруду копошились утки; дроги попрыгивали по кочкам. Становилось темно; Рязанов сидел рядом с батюшкою; волосы от батюшкиной бороды развевало ветром, и во время разговора они беспрестанно попадали Рязанову в рот. Батюшка спрашивал между тем:
- По первому разряду кончили курс? В попы-то что ж не посвятились? Неужто невесты не нашли 1? А! Да; не похотели.
Дроги въехали на барский двор; у крыльца толпились мужики, перед ними стоял Щетинин с тетрадкою в руке и говорил, поднося одному из них к носу карандаш.
- Если я вам еще вот хоть эдакий прутик продам, так я себе позволю в глаза наплевать.
- Что ж, Ликсан Васильич! - заговорили мужики.
- Нет, голубчики; будет с меня, поучили уж довольно. А, здравствуйте, батюшка!
- Мое вам почтение, - говорил батюшка, входя на крыльцо и подбирая рясу. - Во имя отца и сына и святого... Что это, никак опять они вас тово... Обманули?
- Что уж тут!..
Щетинин махнул рукой.
- Скажите, пожалуйста! Да это крюковские. Вы крюковские, что ли?
- Они самые, - нехотя отвечали мужики.
- Ну, так. Знаю я их до тонкости. Как же. То есть такие, я вам скажу, в высшей степени
плуты.
Мужики равнодушно смотрели на батюшку, один кашлянул в шапку.
- Ты что там кашляешь? - Вдруг спросил батюшка. - Ты, любезный, от меня не скроешься. Вот извольте, - продолжал он, обращаясь к Щетинину, - с этим самым мужичком... Как тебя звать, Семеном, что ли?
- Семеном.
- Да, вот с Семеном-то с этим задумал я прошлый год пчел держать пополам. Соблазнил меня, мошенник. - согласился. "Согласен", говорю. А ты поди сюда! Куда ты прячешься? Ну, хорошо. Я еще говорю: "Смотри, говорю, Семен..." - "Будьте покойны!" прекрасно. Я, признаться, и понадеялся на него. Представьте, надул ведь! То есть так аккуратно надул, как лучше требовать нельзя. Вот этот самый мужичонка. Лицемер такой... Я господину посреднику на него жалобу принести хочу.
- Позвольте, батюшка, - начал было мужик.
- Не лги! Я знаю, что ты лжец. Да чево тут? В глазах обманул, в глазах. Ты, любезный, меня этим обидел до крайности: духовного отца своего обманул. А? Извольте радоваться.
- Идите чай пить, - выходя на крыльцо, сказала Марья Николавна.