- Как тебя зовут? - спросила девочку Марья Николавна.
Девочка молчала.
- Что ж ты, дура, молчишь? - говорила ей мать. - Скажи: Фроськой, мол, сударыня. Говори скорей!
- Фроськой, - прошептала девочка, схватилась обеими руками за мать и уткнулась носом ей в живот.
- Послушай, милая, - вдруг как-то решительно заговорила Марья Николавна и улыбнулась. - Отдай ее мне, я буду ее учить.
Баба взглянула на Марью Николавну и тоже улыбнулась и, нагнувшись к девочке, сказала:
- Вон, слышишь, барыня-то что говорит? Учить, говорит. Чу, мотри не балуй! Как забалуешь, учить.
Девочка взглянула на Марью Николавну и сейчас же опять спряталась.
- Ах, нет. Ты не понимаешь, - торопливо заговорила Марья Николавна. - Я ведь это не нарочно говорю. В самом деле, давай я ее буду учить.
- Ох, уж барыня! Что только они выдумают! - смеясь, говорила горничная.
Баба смотрела на них в недоумении.
- Грамоте учить. Знаешь, читать и писать, - толковала бабе Марья Николавна.
- Это на что же так-то? - не понимая, спрашивала баба.
- Она у тебя грамотная будет; будет уметь читать и писать, сосчитать, когда что нужно, письмо написать...
Горничная фыркнула себе в руку.
- Какая ты... Странная! Что ж тут смешного? - вспыхнув, заметила Марья Николавна.
- Ох, уж и не знаю... - говорила баба, улыбаясь и посматривая на горничную.
- Чего ж тут не знать? Это очень просто, - зачастила Марья Николавна.
- Ох, нет. Ох, уж не замай же она... Нет, уж помилуйте, сударыня!
- Да отчего же?
- Нет, уж сделайте божескую милость, - низко кланяясь, говорила баба. Что с нее взять? Малый робенок.
Баба придерживала девочку, как будто у ней кто-нибудь хотел ее отнять. Девочка вдруг заревела.
- Ты, может, боишься, что ей здесь будет нехорошо?
- Нет, уж помилуйте, сударыня! Одна она у меня, девочка-то. Коли так, уж легче же я курочку вам принесу за лечение.
Марья Николавна молча постояла перед бабою, грустно улыбнулась, посмотрела на нее и сказала:
- Не надо. Ни курочки, ни девочки твоей мне не надо. Успокойся! - и ушла опять в свою комнату.
Немного погодя она вышла на крыльцо с зонтиком в руке и отправилась в людскую.
В людской сильно пахло щами и горячим ржаным хлебом, который лежал на лавке, прикрытый полотенцем. У окна сидел кучер и курил трубку; стряпуха собралась было разуваться и поставила одну ногу на скамейку; по полу, отрывисто чавкая, бродил поросенок; рядом с кучером, на лавке же, сидела двухлетняя девочка и ковыряла большою деревянною ложкою в пустом горшке, из которого всякий раз шумно вылетали мухи.
Кучер говорил девочке, дотрагиваясь до нее трубкою:
- Грушка!
- Мм! - с неудовольствием отзывалась девочка.
- Это у тебя что?
- Ммм!..
- Что это у тебя?
- Мм-ма-а! - кричала девочка, хлопая ложкою по горшку.
- Что ты, охальник, к робенку-то пристаешь! - кричала стряпуха.
В это время вошла Марья Николавна. Кучер встал и спрятал трубку за спину, стряпуха тоже встала и обдернулась. Марья Николавна поклонилась им, посмотрела вокруг и сказала:
- Как тут пахнет!
Кучер со стряпухою ничего не ответили. Марья Николавна подошла к девочке, погладила ее по голове и спросила:
- Это Груша?
- Грушка-с, - кланяясь, подтвердила стряпуха.
- Мм. Маленькая, - Вполголоса произнесла Марья Николавна, постояла еще несколько минут, взглянула на печку и заметила, что тараканов много.
- Довольно-с, - сказал кучер.
- Вы хоть бы выводили их.
- Выводили-с, - ответила стряпуха.
- Ведь это для себя же, - добавила Марья Николавна.
- Это справедливо, - подтвердил кучер. - Насчет чистоты ежели.
- Бог их знает. Уж и не знаю, что с ними делать, - говорила стряпуха, с сокрушением глядя на тараканов.
- Варом нет лучше, - заметил кучер, подходя к печке.