- Маша, ты хоть бы сказала ему, что ли.
- Ты бы сам сказал.
Щетинин, не поворачивая головы, а подняв только брови и скосив глаза, долго смотрит на жену; она очень внимательно пьет чай.
- О-охо-хо, - насильно зевает Щетинин. - Когда же это мы в лес-то соберемся? - опять заговаривает он немного погодя.
- Собирались, собирались, так и не собрались. Вот и Иван Павлыч с женою тоже хотели с нами.
- Что за лес? - вполголоса замечает Марья Николавна.
- Нет; оно бы хорошо, знаешь, съездить эдак чаю напиться, отдохнуть. А? Как ты думаешь, Рязанов?
- Да, ничего.
- Ну, вот видишь! Вот и он тоже согласен, Маша!
- Что?
- И он с нами поедет!
- Ну, и пусть его едет. Мне-то какое дело?
- Да ведь ты прежде сама это любила.
- Прежде!..
- Нет; я думал... Одним словом... Черт знает, ужасно как-то здесь... Душно, - внезапно сдергивая с себя галстух, говорит Щетинин и встает из-за стола.
- Вот осень придет, - рассуждает он сам с собою, стоя уже на другом конце террасы и глядя в сад, - здесь еще нужно акаций подсадить, а то пусто как-то оно... выходит. Опять эти мужики проклятые, - раздражительно произносит он, заметив подходящих к крыльцу мужиков, - когда они меня оставят в покое? - говорит он, хватаясь за голову, и уходит.
На террасе опять наступает молчание. Рязанов, прочитав письмо, рассматривает конверт.
- Что вы рассматриваете? - спрашивает его Марья Николавна.
- Печать смотрю. Скверный какой нынче сургуч стали делать 3.
- А что?
- Да не держится.
- Послушайте: сколько стоит дорога отсюда до Петербурга?
- Это смотря по тому как ехать.
- Ну, самый дешевый способ?
- Рублей пятьдесят.
- Только-то! Это ничего.
- Уже Вы не собираетесь ли?
- Н-не знаю. А что?
- Ничего...
Марья Николавна пристально всматривается в него.
- А что бы Вы сказали, если бы я поехала?
- Ничего бы не сказал. Я не знаю, зачем бы вы поехали.
- Не знаете?
- Не знаю.
- Гм.
Марья Николавна придает своему лицу небрежное выражение, встает из-за стола и, напевая что-то, подходит к перилам террасы; долго стоит, опершись обеими руками, и, прищурясь, всматривается в картину, широко раскинувшуюся позади сада: на синие озера, подернутые вечерним туманом, на лиловатые кучи столпившихся на западе облаков и бледное, мало-помалу холодеющее небо... В саду наступила уже тихая, росистая ночь, и на дворе совсем тихо; только слышно, как во флигеле Иван Степаныч играет на скрипке "Коль славен наш..."
- Любили вы когда-нибудь прежде? - вдруг оборачиваясь к Рязанову, спрашивает Марья Николавна.
- Нет.
Она долго и недоверчиво смотрит ему в лицо.
- Отчего?..
- Некого было.
Она медленно поворачивается к нему спиною и, нагнувшись лицом к перилам, почти шепотом спрашивает:
- А теперь?..
- Н-н...
- Хоть бы ужинать, что ли, - неожиданно входя в двери, говорит Щетинин.
Воскресенье. Утром, после обедни, пришел батюшка и принес Марье Николавне просвирку. Подали завтрак.
- В церковь что редко жалуете? - спросил ее батюшка.
- Не хотите ли водочки? - спросила она батюшку.
Он на это ничего не сказал, только крякнул и, засучив правый рукав, потянулся к графину.