- А вы, кажется, и серьезно меня больным считаете. И зачем Вы сюда пришли?
Марья Николавна оглянулась.
- Вы что же этим хотите сказать? Я вам мешаю?
- Нет, я сказал потому, что вот Вы ходите по сырости, ноги промочите.
- А вам какое дело до моих ног? Вот это мило. Может быть, я нарочно хочу их промочить, может быть, я умереть хочу.
- Да! Ну...
- Что ну-то?
Рязанов улыбнулся.
- Смешная вы женщина, - сказал он, застегивая пальто на все пуговицы, и сел к столу.
Марья Николавна тоже села, налила ему стакан малины и поставила перед ним графин с ромом.
- Если я и умру, так обо мне плакать будет некому, - сказала она, складывая на коленях руки.
Рязанов взглянул на нее исподлобья и ничего не ответил, потом взял графин и, наливая себе рому, сказал:
- А Александр Васильич-то?
Марья Николавна махнула рукой.
- Это мне все равно.
Рязанов положил сахару в стакан, помешал и спросил:
- А другие не все равно?
- Разумеется.
- Стало быть, Вы не то хотите сказать. Плакать-то будут, только не те, кому следует; Вы и боитесь, что, в случае Вашей смерти, на этот счет может выйти беспорядок. Так, что ли?
- Ну да. однако какой я глупый разговор завела, об смертях там об разных... Бог знает что!
- Чем же глупый? Нет, ничего; разговор подходящий: сумерки, погода скверная; самое время о смертях рассуждать.
Она молча покачала головой; Рязанов подождал, что она скажет, и хлебнул из стакана. В это время где-то за садом грянул ружейный выстрел. Марья Николавна вздрогнула.
- Что это такое? - тревожно спросила она.
- А это, должно быть, Иван Степаныч забавляется.
Она подумала, и пугливо посмотрев вокруг, сказала:
- Нет, не хочу я умирать, не хочу.
- Да вас, кажется, никто и не принуждает.
- Давайте вот что... Давайте лучше говорить о чем-нибудь другом, о хорошем. Я ведь, знаете, зачем к вам пришла?
- Ну-с!
- Я хочу поговорить с вами об одном очень важном для меня деле.
- Так что же?
- Прежде всего я хочу поговорить собственно о Вас.
- Обо мне? Ну, это предмет еще не слишком интересный.
- Для меня, напротив, очень; тем более, что с ним связаны и другие еще там разные.
- Да-с. Так что же вам угодно от меня?
- Во-первых, мне угодно, чтобы Вы со мной не разговаривали таким образом.
- Каким?
- А вот этим тоном. Я очень люблю, когда Вы с другими так говорите, только не со мной.
- Да ведь тон... Как вам сказать? Это такая вещь, которая зависит не от одного желания.
- От чего же?
- Да больше, я полагаю, от окружающей нас жизни.
- Вы хотите сказать, что в этой жизни диссонансы?
- Нет, я хочу сказать, что тон задается жизнью, а мы только подпеваем. Пожалуй, можно и повыше его поднять, да что толку? Жизнь сейчас и осадит.
- Так вы находите, - подумав, сказала Марья Николавна, - что в этой жизни (она показала рукою вокруг себя) нет ничего такого, что бы заставило Вас говорить хотя немножко не так, как вы привыкли. Хорошо. Положим, что это так. Ну, а прежде? Неужели в вашей жизни не было таких случаев, каких-нибудь там происшествий, так чтобы вы рассердились или пришли в восторг? А? Были?
- Конечно были, да что из этого?
- Ну, а теперь? Вот здесь? Ну, что Вы думаете теперь, в настоящую минуту? О своем положении, например, что Вы думаете? Скажите!
- О моем положении-то? Да что ж о нем думать? Вообще живу я теперь на летнем положении, в деревне, время провожу приятно; простудился было немного, но теперь напился малины и начал потеть; ну, вот еще думаю, что сидит передо мною женщина, хорошая женщина, и пересыпаем мы с нею из пустого в порожнее. Вот и все.
- Нет, Вы не так меня поняли.
- Очень может быть.