- Да. Ну, а тебе-то какое же дело?
- А такое, что эта книга наводит меня на совершенно новые предположения; она мне показала, что еще не все потеряно. По правде тебе сказать, я на тебя совсем и не сержусь. Что сделано, того уж не воротишь. Но сидеть сложа руки и плакаться на судьбу я тоже не могу; мне нужно дело, нужно занятие, и я придумал такое дело.
- Любопытно.
- Да, брат, будет и на нашей улице праздник; авось бог даст и мне порадеть на пользу общую. Дай срок мне только разбогатеть, а с деньгами мы все эти дела обработаем.
- Давай бог.
Щетинин почти повеселел: измятое лицо его оживилось; он начал ходить по комнате и, задумчиво улыбаясь, поглаживал себя по голове, потом вдруг остановился.
- Да! Что ж я? Ведь ты едешь. Я и забыл. Закусить что-нибудь?
- Я не хочу.
- Да нельзя, братец. Хоть мы с тобой и соперники в некотором роде, шутя говорил Щетинин, - а проводы все-таки следует справить по чину; по крайней мере бутылочку распить.
Он приказал подать вина.
- Так-то, брат, - уже совсем повеселев, сказал Щетинин и хлопнул Рязанова по коленке. - Вот осень подходит, стану хлеб скупать, а к весне овец заведу. Главная вещь - денег сколотить как можно больше, а там... Вот тогда я погляжу, что ты скажешь, по-гля-жу.
- Я все равно и теперь могу сказать.
- Что же такое?
- Старую ты песню поешь: "Разбогатею, а потом начну благодетельствовать человечеству".
- Да если и старая, так что ж тут дурного? Ведь я тебе говорю же, куда я употреблю эти деньги.
- Понимаю. Цель-то, положим, что и хорошая, да средство это такое...
- Чем же? Деньги - это сила.
- Сила-то, она, конечно, сила, да только вот что худо, - что пока ты приобретешь ее, так до тех пор ты так успеешь насолить человечеству, что после всех твоих богатств не хватит на то, чтоб расплатиться. Да главное, что и расплачиваться будет как-то уж неловко: желание приобретать войдет в привычку, так что эти деньги нужно будет уж силою отнимать у тебя.
- Зачем ты непременно везде и во всем видишь зло? А разве не могу я честным образом?
- М, - трудно. Впрочем, мне один знакомый протодиакон рассказывал, был случай, что одна благочестивая девица и невинность соблюла и капитал приобрела. Да, бывают такие случаи, но редко.
Лакей принес на подносе бутылку рейнвейну и два стакана.
- Тебя послушать, - говорил Щетинин, наливая в стаканы вино, - так в самом деле только и остается, что камень на шею да в воду. Давай-ка выпьем мы с тобой, дело-то вернее будет.
- Это, конечно, верней, - заметил Рязанов и чокнулся со Щетининым. - Но овец-то ты все-таки ведь заведешь?
- Заведу, брат; это уж ты меня извини!
- Ну, да. И хлебом барышничать все-таки будешь?
- Буду, брат; что делать? - буду. Нельзя, потому наше дело торговое, в убыток продавать не приходится.
- Разумеется. Так ты не слушай! Мало ли что говорится, всего не переслушаешь. Однако мне пора. Вон и лошадей уж привели.
Щетинин взглянул в окно: на дворе, у флигеля, стояла телега, запряженная парою шершавых крестьянских лошаденок; на козлах сидел мужик.
- Да куда же ты стремишься-то, однако? А? - спросил Щетинин.
- В какие страны?
- А сие нам доподлинно не известно, - улыбаясь, ответил Рязанов. - Ну, прощай же!
- Прощай, брат, прощай, - как-то задумчиво и вместе нараспев протянул Щетинин, пожимая ему руку. - А знаешь ли, что я тебе скажу? Вот хочешь ты мне веришь, хочешь нет; а ведь мне, ей-богу, жаль тебя, то есть душевно жаль. Честное слово.
- Верю, - тихо сказал Рязанов и стал завязывать носовым платком себе шею.
- И что бы я взял теперь вот эдак мыкаться по белу свету, - рассуждал между тем Щетинин, заложив руки в карманы и покачиваясь из стороны в сторону, - то есть, кажется, осыпь меня золотом, чтобы я согласился, - да ни за что! Без приюта, без пристанища, ничего назади, ничего впереди...
- До свиданья, - отрывисто сказал Рязанов и вышел. Проходя через переднюю, он заглянул в залу и увидел Марью Николавну; она стояла в дверях, прислонившись к косяку, и, по-видимому, ждала его. Он подошел к ней.
- Я хотела с Вами проститься, - сказала она, отходя от двери и приглашая его войти в залу.
- И я тоже хотел, - отряхнув фуражку, сказал Рязанов.
Он взглянул ей в лицо: оно было совершенно спокойно, даже как будто немного торжественно и напоминало то выражение, какое было на нем три месяца тому назад, когда Рязанов только что приехал в деревню.
- Мы с Вами, - начала она, - столько говорили все лето, что...
- Все уж переговорили, - подсказал Рязанов.
- Нет, еще не все, - сухо заметила она. - Так как говорили больше вы, а я все только слушала, то теперь ваша очередь выслушать, что я вам скажу.
- Слушаю-с, - наклоняя голову, сказал Рязанов.
- Я хотела... Во-первых, я хотела поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, и, кроме того, еще за вчерашний раз говор.
Рязанов стоял перед нею, наклонив голову, опустив глаза, и слушал.
- За это объяснение я особенно Вам благодарна.
На слове особенно она сделала ударение.
- Этим объяснением Вы предостерегли меня от очень важной ошибки. В эту ночь я пережила душевный кризис, но теперь я уж совсем здорова. Вы помогли мне в этом. Вы, может быть, и сами не знали, какую оказали мне услугу. Но я вам должна сказать еще одну вещь, которая, вероятно, вас очень удивит. Слушайте! Все наши рассуждения, все, все решительно я помню, я не забыла ничего; каждое ваше слово я помню и знаю, что это так, что вы мне правду говорили...
- Да-с.
- Но, странное какое дело, - представьте, что сегодня я уж Вам не верю; то есть я как-то Вам именно не верю. Это Вас удивит, конечно.