— Вот с занятыми родителями так и живут в одиночестве, — проговорила Елена Сергеевна, на что-то сердясь. — Что там ни говорят, а женщина имеет право ради воспитания детей сидеть дома.
Валентин Петрович пожал плечами:
— Кому как, конечно… Моя жена никогда не сидела дома. А ребятишки растут хоро-ошие.
— Ваша жена не пример, — сказала Елена Сергеевна, и ей захотелось отнять у Кропилова свою руку.
— Почему? — обиделся Валентин Петрович. — Вы же ее не знаете. Нет, с выводами вам явно не везет.
Елена Сергеевна сердито рассмеялась… Ну, к чему начала этот разговор? Что ей надо от редактора?.. Но удержаться она уже но могла и с непонятным раздражением продолжала допрашивать Кропилова:
— Вы когда женились?
— В сорок седьмом, — сухо ответил тот.
— Всего пять лет женаты? Отчего так поздно?
Валентин Петрович покряхтел, покрутил головой, засмеялся:
— Вот оно, женское любопытство. А я думал, врут на женщин…
— А все-таки? — строго перебила Елена Сергеевна.
— Н-ну, не любили никого, пока не встретились. А тут — полюбили.
— Хм, полюбили, — с грустной издевкой произнесла Елена Сергеевна. — Вы верите в художественную литературу.
— Я во все хорошее верю. Только вера здесь ни при чем. Хоть верь, хоть не верь, а любишь — и все.
— Ладно, извините за любопытство, не буду больше, — сказала она как можно беззаботней. — Ну, вот и мой дом. Еще раз спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Заслуженно — спокойной, — отозвался Кропилов, и только зубы блеснули.
Дверь открыл муж и, тотчас повернувшись, молча пошел в столовую, странно маленький и неуклюжий в полосатой пижаме. Елена Сергеевна разделась, на цыпочках прошла в кухню, чтоб не разбудить Лизу, подняла крышку кастрюли, стоявшей на плитке. Пахнуло запахом мяса и еще чего-то.
«Гуляш, что ли?» — подумала Елена Сергеевна и включила плитку.
В прихожей она помедлила, оправила волосы и, преодолевая нежелание, вошла в столовую. Муж полулежал на диване, облокотившись на валик. Он покосился на Елену Сергеевну и отрывисто спросил:
— Как ты одна ходишь в такое время? Почему не позвонила?
— Меня Валентин Петрович провожал, — мягко ответила она, ощущая смутную вину.
Дмитрий Всеволодович поднялся и нервно заходил по комнате.
— А муж может сидеть дома и тревожиться? — спросил он глухо злым голосом и ушел, распахнув дверь.
Без всякого аппетита жевала Елена Сергеевна мясо с картошкой и ожесточенно думала: «Ревнуешь? Ну, и пускай. Он мне помогает, а ты, ты что сделал из меня? Няньку. Кухарку. Дуру».
Как-то раз Кропилов вызвал Елену Сергеевну и встретил ее, возмущенно потрясая какой-то бумажкой. У Елены Сергеевны сжалось сердце: «Опять!» Она торопливо стала перебирать в памяти — за что же ее можно ругать?
— Вот письмо молодых рабочих с Загородного узла, — сказал редактор, протягивая бумажку, и удивился. — Да вы чего испугались?
Елена Сергеевна облегченно улыбнулась:
— Нет, ничего…
Она прочитала письмо и деловито подняла глаза.
— Так. Обработать, что ли?
Редактор пристально посмотрел на нее.
— Так, — повторил он. — Вас это не волнует?
— Безобразие, конечно, — осторожно сказала Елена Сергеевна.
— Знаете, — он заговорил спокойно и веско. — Если бы я ожидал такое равнодушие, я бы не дал вам этого задания…
— Какое равнодушие? Какое задание? — возмутилась Елена Сергеевна. — Вы же еще ничего не сказали…
Редактор осекся и, улыбаясь, потеребил затылок:
— Ах, да! Извините. Я не с того конца начал. Разберитесь на месте и напишите резкую корреспонденцию — вот задание. Дойдите до начальника отделения, до кого хотите… На седьмом году после войны не могут позаботиться о молодежном общежитии! — Чуть ли не тоном приказа он предупредил — Проникнитесь гневом… Иначе ничего не выйдет. Равнодушие равнодушием не поборешь…
— Признаю и принимаю! — весело сказала Елена Сергеевна.
— Надеюсь, — отозвался Кропилов и протянул руку.
…Елене Сергеевне всегда было трудно начинать какое-нибудь дело. Она ходила по деревянному настилу станции пригородных поездов и с тоской думала о своем письменном столе, о привычной обстановке редакции, где она мирно сидела бы и правила заметки…
Поезд тронулся. Замелькали столбы высоковольтной линии, вагоны на путях. Электричка шла по дамбе. Вдалеке, на берегу реки, у белых построек водной станции было видно много людей. Поезд замедлил ход, и сейчас же за окнами тяжело замахали крыльями фермы железнодорожного моста. А внизу, на воде, застыли лодки; голубой катер, казалось, стоял неподвижно, подняв у носа пенистую волну.
Елена Сергеевна впервые почувствовала, какой сегодня чудесный день… Не ехать бы никуда, а сидеть дома… Нет, не дома, только не дома! Вот здесь где-нибудь — на реке: купаться, загорать и ни о чем, ни о чем не думать… Но, увы, надо постоянно концентрировать все свои силы. Постоянно и все.
И воображение уже обгоняло события. Вот она строго расспрашивает коменданта. А он, усатый хлыщ в галифе, юлит, врет, оправдывается.
— Да спросите ребят, — говорит он. — Я ли не забочусь…
Но спрашивать некого, ребята не идут и не идут после работы. Им не хочется домой, в этот неуютный сарай без удобств. Им веселей на реке, в парке, на горячем солнечном воздухе. И не хотят они видеть противную рожу своего коменданта.
Елене Сергеевне казалось, что она очень глубоко проникла в настроение этих ребят. Да! Надо им помочь… с гневом и любовью надо — прав Валентин Петрович.
Едва Елена Сергеевна вступила на свежевымытый пол побеленного коридора, как навстречу от тумбочки поднялась старушка.
— Вам кого, барышня? — спросила она, подозрительно осматривая цветастое платье гостьи.