1. НАСТОЯЩЕЕ
Четвертый коктейль казался мне хорошей идеей. Как и челка, если подумать об этом. Но теперь, когда я изо всех сил пытаюсь открыть дверь своей квартиры, я предполагаю, что утром могу пожалеть о последнем спритце. Может быть, и о челке тоже. Джун сказала мне, что челка после расставании почти всегда бывает очень плохим выбором, когда я сегодня села в её парихмахерское кресло. Но не Джун в тот вечер собиралась на празднование помолвки своей подруги, будучи только вышедшей из отношений. Челка была явно нужна.
Дело не в том, что я всё ещё люблю своего бывшего, это не так. Я никогда не любила его. Себастьян в некотором роде сноб. Перспективный корпоративный юрист, он не продержался бы и часа на вечеринке Шанталь, не высмеяв её выбор коронного напитка и не сославшись на какую-то пафосную статью, которую он прочитал в New York Times, в которой говорилось, что Апероль-спритсам «конец». Вместо этого он делал бы вид, что изучает карту вин, задавал бы бармену назойливые вопросы о терруаре 1и кислотности почвы и, независимо от ответов, выбирал бы бокал самого дорогого красного. Дело не в том, что у него исключительный вкус или он разбирается в винах; это не так. Он просто покупает дорогие вещи, чтобы произвести впечатление разборчивого человека.
Мы с Себастьяном были вместе семь месяцев, благодаря чему наши отношения стали самыми продолжительными для меня на сегодняшний день. В конце, он сказал, что на самом деле не знает, кто я такая на самом деле. И в его словах был смысл.
До Себастьяна парни, которых я выбирала, были за то, чтобы хорошо провести время и, похоже, не возражали против свободных отношений. К тому времени, когда я встретила его, я поняла, что быть серьезной взрослой женщиной означает, что я должна найти кого-то, к кому можно относиться серьезно. Себастьян соответствовал всем требованиям. Он был привлекательным, начитанным и успешным, и, несмотря на некоторую напыщенность, мог говорить с кем угодно практически о чём угодно. Но мне всё равно было трудно делиться слишком многими частичками себя. Я давно научилась подавлять свою склонность позволять случайным мыслям извергаться из моего рта нефильтрованными. Я думала, что проделываю хорошую работу, давая нашим отношениям реальный шанс, но в конце концов Себастьян распознал моё безразличие, и был прав. Мне было на него наплевать. Меня не волновал никто из них.
Вообще-то волновал когда-то только один.
Но его уже давно нет.
Так что мне нравится проводить время с мужчинами, и я ценю, что секс дает мне возможность выбраться из моих мыслей. Мне нравится смешить мужчин, мне нравится компания, мне нравится время от времени отвлекаться от своего вибратора, но я не привязываюсь и не погружаюсь глубоко.
Я всё ещё вожусь со своим ключом — серьезно, что-то не так с замком? — когда у меня в сумочке начинает жужжать телефон. Что странно. Никто не звонит мне так поздно. На самом деле мне никто никогда не звонит, кроме Шанталь и моих родителей. Но Шанталь всё ещё на своей вечеринке, а мои родители путешествуют по Праге и ещё спят. Жужжание прекращается, как только я открываю дверь и вваливаюсь в свою маленькую однокомнатную квартиру. Я смотрю в зеркало у входа и обнаруживаю, что моя помада почти размазалась, но челка выглядит довольно феноменально. Выкуси, Джун.
Я начинаю расстегивать золотые босоножки с ремешками, которые на мне надеты, темная прядь волос спадает мне на лицо, когда мой телефон снова включается. Я достаю его из сумочки и, сняв одну туфлю, направляюсь к дивану, хмурясь при виде «неизвестный» на экране. Вероятно, ошиблись номером.
— Алло? — спрашиваю я, наклоняясь, чтобы снять вторую сандалию.
— Это Перси?
Я встаю так быстро, что мне приходится ухватиться за подлокотник дивана, чтобы не упасть. Перси. Этим именем меня больше никто не называет. В наши дни я Персефона почти для всех. Иногда я Пи, но я никогда не Перси. Я уже много лет не была Перси.
— Алло… Перси?
Голос у него глубокий и мягкий. Это то, чего я не слышала больше десяти лет, но он такой знакомый, что мне вдруг тринадцать лет, намазанная SPF 45, читающая книги в мягкой обложке на причале. Мне шестнадцать, и я снимаю с себя одежду, чтобы прыгнуть в озеро, голая и липкая после смены в Таверне. Мне семнадцать, и я лежу на кровати Сэма в мокром купальнике, наблюдая, как его длинные пальцы скользят по учебнику анатомии, который он изучает у моих ног. Кровь со свистом приливает к моему лицу, и ровный, сильный стук моего сердца проникает в барабанные перепонки. Я делаю прерывистый вдох и сажусь, мышцы живота сводит судорогой.
— Да, — выдавливаю я, и он издает долгий вздох облегчения.
— Это Чарли.
Чарли.
Не Сэм.
Чарли. Не тот брат.
— Чарльз Флорек, — уточняет Чарли и начинает объяснять, как он нашел мой номер — что-то о друге друга и связи с журналом, где я работаю, — но я едва слушаю.
— Чарли? — прерываю я его.
Мой голос высокий и напряженный, на одну часть возбужденный и на две части шокированный. Или, может быть, полностью разочарованный во всех частях. Потому что этот голос не принадлежит Сэму.
Но, конечно, это не так.
— Я знаю, я знаю. Прошло так много времени. Боже, я даже не знаю, как долго, — говорит он, и это звучит как извинение.
Но я знаю. Я точно знаю, как долго. Я веду счет.
Прошло двенадцать лет с тех пор, как я видела Чарли в последний раз. Двенадцать лет прошло с тех катастрофических выходных в День Благодарения, когда все между мной и Сэмом развалилось. Когда я разорвала всё на части.
Я раньше считала количество дней до того, как моя семья направится в коттедж, чтобы я могла снова увидеть Сэма. Теперь он — болезненное воспоминание, которое я прячу глубоко под ребрами.
Я также знаю, что прожила без Сэма больше лет, чем с ним. В День Благодарения, когда исполнилось семь лет с нашего последнего разговора с ним, у меня случилась паническая атака, первая за долгое время, а затем я выпила полторы бутылки розового вина. Это казалось монументальным: я официально была без него больше лет, чем мы провели вместе на озере. Я уродливо рыдала, лежа на полу в ванной, пока не отключилась. Шанталь пришла на следующий день с едой на вынос и держала мои волосы, пока меня рвало и слезы текли по моему лицу, тогда я всё ей рассказала.
— Прошла целая вечность, — говорю я Чарли.
— Знаю. И прости, что звоню тебе так поздно, — говорит он.
Его голос так похож на голос Сэма, что мне больно, будто застрял ком в горле. Я помню, когда нам было по четырнадцать, было почти невозможно отличить его от Чарли по телефону. Помню, что в то лето я заметила и другие вещи в Сэме.
— Послушай, Перс. Я звоню с некоторыми новостями, — говорит он, используя имя, которым он обычно называл меня, но он звучит гораздо серьезнее, чем Чарли, которого я когда-то знала. Я слышу, как он вдыхает через нос. — Мама скончалась несколько дней назад, и я… Ну, я подумал, что ты захочешь знать.
Его слова обрушиваются на меня, как цунами, и я изо всех сил пытаюсь полностью понять их. Сью мертва? Сью была молода.
Всё, что я могу выдавить из себя, это отрывистое: — Что?
Голос Чарли звучит измученно, когда он отвечает.
— Рак. Она боролась с этим уже пару лет. Мы, конечно, опустошены, но ей надоело быть больной, понимаешь?
И уже не в первый раз мне кажется, что кто-то украл сценарий всей моей жизни и написал всё неправильно. Кажется невероятным, что Сью была больна. Сью, с её широкой улыбкой, джинсовыми шортами и белокурым хвостом. Сью, которая готовила лучшие вареники во вселенной. Сью, которая относилась ко мне как к дочери. Сью, о которой я мечтала, что однажды она станет для меня свекровью. Сью, которая много лет болела без моего ведома. Я должна была догадаться. Я должна была быть там.
— Мне очень, очень жаль, — начинаю я. — Я… я не знаю, что сказать. Твоя мама была… она была…
Мой голос звучит панически, я это слышу.
Держи себя в руках, говорю я себе. Ты давным-давно потеряла права на Сью. Тебе не позволено разрушаться прямо сейчас.
Я думаю о том, как Сью одна растила двух мальчиков, управляя Таверной, и о том, как я впервые встретила её, когда она пришла в коттедж, чтобы заверить моих гораздо более взрослых родителей, что Сэм хороший ребёнок и что она будет присматривать за нами. Помню, как она научила меня держать три тарелки одновременно и как однажды сказала мне не терпеть дерьма ни от одного мальчика, включая двух её собственных сыновей.
— Она была… всем, — говорю я. — Она была такой хорошей мамой.
— Так оно и было. И я знаю, что она много значила для тебя, когда мы были детьми. В некотором роде поэтому я и звоню, — неуверенно говорит Чарли. — Её похороны состоятся в воскресенье. Знаю, что прошло много времени, но я думаю, ты должна быть там. Ты приедешь?
Много времени? Прошло уже двенадцать лет. Двенадцать лет прошло с тех пор, как я ездила на север, в место, которое было для меня больше похоже на дом, чем где-либо ещё. Двенадцать лет прошло с тех пор, как я ныряла головой вперед в озеро. Двенадцать лет с тех пор, как моя жизнь эффектно сбилась с курса. Двенадцать лет я не видела Сэма.
Но есть только один ответ.
— Конечно, я приеду.