А, барин, ишь ты! Поздравляем! --встретили его оборванцы, даже сам буфетчик руку подал и взглянул как-то странно на его костюм, будто оценивая его. Потом Корпелкин угостил всех на радостях водкой, а сам долго не хотел пить больше одной рюмки, но не вытерпел. К полуночи все его платье очутилось за буфетом, а он сам, размахивая руками, кричал, сидя в углу:
Н-ну их, подлецов... Кланяться за свой труд... Не хочу, подлецы! Эксплуататоры! Десять рублей в месяц...
Ну, в трущобе я... В трущобе... А вы, франты, не в трущобе, а? Да черти вас возьми... Холуи... Я здесь зато сам по себе... Я никого не боюсь... Я голоден -- меня накормят... Опохмелят... У меня есть -- я накормлю... Вот это по-товарищески... А вы... Тьфу! Вы только едите ДРУГ друга... Ради прибавки жалованья, ради заслуг каких-то продаете других, топите их... как меня утопили... .за что меня;> а зачто--кричал Корпелкин, валясь на пол...
Пьяный он всегда ругался и кричал в том же а трезвый ни с кем не говорил ни слова, а только
Думал, как бы добыть водки, чтоб напиться и ругаться.
-- Вчера бы гривенник дали, на стаканчик бы, а теперь и пятака не дадут! -- посмотрел он опять ца опорки.
Потом опять мелькнули в его воображении строи, ные ножки в розовых ботинках. Он посмотрел на един-ственный в "клоповнике" стол. Петька сидел в одной рубахе и наливал в стакан из штофа водку. Перед ним стоял студень с хреном.
-- Эй, барин, подходи, твой черед, мы уж опохмелились! -- крикнул он пьяным голосом Корпелкиму.
Корпелкин подошел и взял стакан.
-- И стюдень хароша-ай! -- причмокивал оборванец,тыча грязной рукой в жидкую, бурую массу...
ПОТЕРЯВШИЙ ПОЧВУ
Подпоручик Иванов вышел в отставку и с Кавказа, где квартировал его полк, приехал в один из городов средней России. Еще будучи юнкером, он получал от своей единственной родственницы, старушки тетки, жившей в этом городе, небольшие суммы денег и теперь, бросив службу "по служебным недоразумениям", приехал к тетке, чтобы пока, до новой должности, пережить трудное время.
Дорогой Иванов скромно мечтал о какой-нибудь должности на железной дороге или в конторе, о чистенькой комнатке, о женитьбе.
Но предположения его не сбылись. Тетка умерла несколько лет тому назад, и он, совершенно одинокий, очутился в чужом городе без средств, без знания жизни. За короткое время розысков Иванов потратил несколько рублей, бывших при нем, и распродал остатки гардероба; у него осталось одно военное, сильно поно-Шенное пальто, и то без погон, которые он не имел право носить в отставке и продал барышнику "на выжи-У*- Дошло до того, что хозяин гостиницы, где остановился Иванов, без церемонии выгнал его за неплатеж 'скольких рублей, и он вышел на улицу полуголодный, оскорбленный... За неделю, даже накануне, он и не мечтавший таком положении, в каком очутился. он пошел по улице и начал заходить из магазина в магазин из конторы в контору, просил занятий, рассказывал обстоятельства, заставившие его искать работы, и всюду получал отказ то в притворно вежливой, то в бой форме.
Так, один купец, повертев в руках его чистенький указ об отставке, предложил поступить в швейцары подъезду.
-- Двери будешь отворять, калоши, платье снимать... жалованья пять, да чайных с красненькую набежит, а к празднику и с четвертную наподают, то. услужить смоги!
Иванов счел это предложение за глумление и yi сопровождаемый насмешками.
Заходил он под вечер на железную дорогу, в i дуктора просился, но здесь ему прямо сказали, что особой протекции высшего начальства мест не д никому.
Последняя надежда лопнула, и он бесцельно t дил по улицам, шлепая по лужам, образовавшимся два дня оттепели...
-- Куда же идти? -- поминутно задавал он себе прос и не находил ответа.
Мысли, одна нелепее другой, несбыточные надежды мелькали в его голове:
"Что бы я нашел сейчас на улице тысячу рублей?.. Оделся бы щеголем, квартирку бы нанял... Кабинет, чтобы выходил окнами на полдень... Шторы сделаю, как у командира полка, суровые, с синей отделкой... Непременно с синей..." Потом мысли его вдруг перескакивают: он в бою, бросается со взводом на дымящийся редут, захватывает неприятельское знамя...
Его поздравляет отрядный командир; целует, навешивает ему с себя на грудь беленький крестик... Он уже ощущает крестик у себя на груди...
-- Эй, берегись! --раздается голос извозчика и разрушает сладкие мечты.
Иванов вдруг огляделся и почему-то устыдился своего военного, форменного пальто,-- того самого пальто, надев которое два года тому назад в первый раз, при производстве, он воображал себя на верху счастья --и с презрением оглядывал всех "штафирок".
А теперь ему самому казалось, что все на него смотрят, как на не годного никуда человека, потерявшего почву бездомника.
Он при каждом случайно остановившемся на нем взгляде прохожего как-то терялся и отворачивался в сторону...
Оборванный рабочий, несший мешок щепок, своим взглядом также сконфузил Иванова.
"Отчего это этот оборванец идет гордо, не стыдится, а мне стыдно своего пальто, еще очень приличного?"--задавал себе вопрос Иванов.
"Оттого, что у меня нет почвы, оттого, что рабочий, если его спросят, чем он занимается, ответит: "Работаю", а если его спросят, где он живет, он назовет свой угол... Вот отчего..." -- думал Иванов и шел вперед без цели...
Он еще больше ослаб, утратил последнюю энергию. Зимняя оттепель способствовала этому, а голодный желудок усиливал нравственное страдание. Он в сотый раз ощупывал свои пустые карманы, лазил за подкладку пальто, мечтая разыскать завалившуюся, может быть, монету. Наконец, снял ремень, которым был подпоясан, и продал его за семь копеек в съестной лавке.
Он вспомнил, что при въезде в город видел ряд постоялых дворов. Пятак он оставил в кармане для уплаты за ночлег, а за две копейки купил мерзлого хлеба и, спрятав в карман, ломал по кусочкам и ел из горсти. Это подкрепило силы. Проходя мимо часового магазина, он взглянул в окно. Большие стенные часы показывали семь. Было еще рано идти на постоялый двор, и Иванов зашел в биллиардную. Комната была полна народом. Шла крупная интересная игра. Публика внимательно следила за каждым ударом двух знаменитых игроков.
Иванов, игравший когда-то сам, увлекся, и, сидя около печки, пригрелся и забыл обо всем...
Однако игра кончилась. Кукушка выскочила из часов и прохрипела одиннадцать раз.
Боясь опоздать на ночлег, Иванов с трудом расстался с теплым углом светлой, веселой комнаты и вышел на улицу.
Подмерзло. Крупными хлопьями, напоминавшими куски ваты, валил снег, густым пологом спускаясь на улицу и ослепляя глаза.
Иванов долго шел, спрашивал прохожих и, наконец добрался, окоченев от холода, до окраины. Вопотя одного из постоялых дворов были не заперты. Он во-шел в кухню.
Переночевать бы у вас,-- обратился он к дворни- ку, аппетитно евшему жирные щи с крошеной солониной
С лошадью?--спросил дворник.
У меня лошади нет... я один...
Один? Без лошадей не пускаем... Мы уж учены...обкрадывали...
Рядом ступай, там и жуликов пускают! -- послышался голос с полатей... И еще новый голос энергичноприбавил:
Гони его к лешему, Федот, по шее его!..-- Иванов вышел.
Из теплой избы, с запахом горячих щей, он опять очутился на улице.
Он постоял на улице, посмотрел, цел ли пятак в кармане, подошел к соседним воротам и долго прислушивался. Было тихо, только слышалось фырканье лошадей и изредка удар копыт о полозья саней.
Он начал стучаться и стучал долго.
Кто тут? -- отозвались наконец со двора.
Пустите переночевать!
Двор полон, лошади негде поставить! Дверь отворилась. На пороге стоял дворник.