Да, в Рыбне теперь хорошо, народу сколько сошлось, работы дорогие! -- задумчиво проговорил Заплата.
Нет, на Капказе лучше, там весело, горы! Люблю я их. На будущее лето уеду в Владыкапкай, там у меня знакомые есть, место дадут... Беспременно уеду!..-- Уть слышно, но спокойно и медленно, с передышкой говорил кавказец...
На Капказ?--спросил Карпушка.
На Капказ! Я его весь пешком выходил; хотите, ребятки, я вам капказскую походную песенку спою, слушайте!
И он, собравшись с силами, запел надорваннымголосом:
Гремит слава трубой,
Мы дрались за Лабой;
По горам твоим, Кавказ,
Уж гремит слава об нас...
Уж мы, горцы басурма...
Вдруг хрип перервал песню,-- кавказец как-то судорожно вытянулся, закинул голову назад и вытянул руки по швам, как во фронте...
Что это с ним, Заплата?..
Что? То же, что и с нами будет, умер!
Эх, братцы, какого человека этот свинец съел: ведь три года тому назад он не человек -- сила был: лошадь одной рукой садиться заставлял, по три свинки в третий этаж носил!.. А все свинец копейкинский. Много он нашего брата заел, проклятый, да и еще заест!..
Заплата злобно погрозил кулаком по направлению к богатым палатам заводчика Копейкина:
-- Погоди ужо ты!
ОДИН ИЗ МНОГИХ
Было шесть часов вечера. Темные снеговые тучи низко висели над Москвой, порывистый ветер, поднимая облака сухого, леденистого снега, пронизывал до кости прохожих и глухо, тоскливо завывал на телеграфных проволоках.
Около богатого дома с зеркальными окнами, на одной из больших улиц, прячась в углубление железных ворот, стоял человек высокого роста...
-- Подайте Христа ради... не ел... ночевать негде! -- протягивая руку к прохожим, бормотал он...
Но никто не подал ни копейки, а некоторые обругали дармоедом и кинули замечание еще, что, мол, здоровяк, а работать ленится...
Это был один из тех неудачников, которые населяют ночлежные дома Хитрова рынка и других трущоб, попадая туда по воле обстоятельств.
Крестьянин одного из беднейших уездов Вологодской губернии, он отправился на заработки в Москву, так как дома хлебушка и без его рта не хватит до нового. В Москве долгое время добивался он какого ни на есть местишка, чтобы прохарчиться до весны, да ничего не вышло. Обошел фабрики, конторы, трактиры, просился в "кухонные мужики" -- не берут, рекомендацию требуют, а в младшие дворники и того больше.
-- Нешто с ветру по нонешнему времени взять можно. Вон, гляди, в газетах-то пропечатывают, что с фальшивыми паспортами беглые каторжники нарочно нанимаются, чтобы обокрасть! --сказали ему в одном из богатых купеческих домов.
Разь я такой? Отродясь худыми делами не занимался, вот и пашпорт...
Пашпортов-то много! Вон на Хитровом по полтине пашпорт... И твой-то, может, оттуда, вон и печать-то слепая... Ступай с богом!
Три недели искал он места, но всюду или рекомендации требовали, или места заняты были... Ночевал в грязном, зловонном ночлежном притоне инженера-богача Ромейко, на Хитровке, платя по пятаку за ночь, Кроме черного хлеба, а иногда мятого картофеля-тушенки, он не ел ничего. Чаю и прежде не пивал, водки никогда в рот не брал. По утрам ежедневно выходил с толпой таких же бесприютных на площадь рынка и ждал, пока придут артельщики нанимать в поденщину. Но и тут за все время только один раз его взяли, во время метели, разгребать снег на рельсах конно-железной дороги. Полученная полтина была проедена в три дня. Затем опять тот же голод...
А ночлежный хозяин все требовал за квартиру, угрожая вытолкать его. Кто-то из ночлежников посоветовал ему продать довольно поношенный полушубок, единственное его достояние, уверяя, что найдется работа, будут деньги, а полушубков в Москве сколько хошь. Он ужаснулся этой мысли...
-- Как не так, продать? Свое родное и чужому продать? -- рассуждал он, лежа на грязных нарах ночлежной квартиры и вспоминая все те мелкие обстоятельства, при которых сшит был полушубок... Вспомнил, как целых четыре года копил шкуры, закалывая овец, своих доморощенных, перед рождеством, и продавал мясо кабатчику; вспомнил он, как в Кубинском ему выдубили шкуры, как потом пришел бродячий портной Николка косой и целых две недели кормился у него в избе, спал на столе с своими кривыми ногами, пока полушубок не был справлен, и как потом на сходе долго бедняки-соседи завидовали, любуясь шубой, а кабатчик Федот Митрич обещал два ведра за шубу...
-- Ты во што: либо денег давай, либо духа чтоб твоего не было! -прервал размышления свирепый, опухлый от пьянства мужик, съемщик квартиры. Повремени, а, ты! Сколочусь деньжатами, отдам!
Можа, местишко бог пошлет... -- молил ночлежник.
За тобой и так шесть гривен!
Ведь пашпорт мой у тебя в закладе.
Пашпорт! Что в нем?! За пашпорт нашему брату достается... Сегодня или деньги, али заявлю в полицию, по этапу беспашпортного отправят... Уходи!
Несчастный скинул с плеч полушубок, бросил его на нары вверх шерстью, а сам начал перетягивать кушаком надетую под полушубком синюю крашенинную короткую поддевочку, изношенную донельзя.
Взгляд его случайно упал на мех полушубка.
-- Это вот Машки-овцы шкурка...-- вперяясь прослезившимися глазами в черную полу, бормотал про себя мужичок,-- повадливая, рушная была... За хлебцем, бывало, к окошку прибежит... да как заблеет: бе-е...бе-е! -подражая голосу овцы, протянул он.
Громкий взрыв хохота прервал его. Ночлежники хохотали и указывали пальцами:
А мужик-то в козла обернулся!
Полушубок-то блеет!--И тому подобные замечания посыпались со всех сторон. Он схватил полушубоки выбежал на площадь.
А там гомон стоял.
Под навесом среди площади, сделанным для защиты от дождя и снега, колыхался народ, ищущий поденной работы, а между ним сновали "мартышки" и "стрелки". Под последним названием известны нищие, а "мартышками" зовут барышников. Эти -- грабители бедняка-хитровака, обувающие, по местному выражению, "из сапог в лапти", скупают все, что имеет какую-либо ценность, меняют лучшее платье на худшее или дают "сменку до седьмого колена", а то и прямо обирают, чуть не насильно отнимая платье у неопытного продавца.
Пятеро мартышек стояло у лотков с съестными припасами. К ним-то и подошел, неся в руках полушубок, мужик.
Эй, дядя, что за шубу? Сколько дать? -- засыпали его барышники.
' Восемь бы рубликов надо...-- нерешительно ответил ТОТ.
Восемь? А ты не валяй дурака-то... Толком говори. Пятерку дам.
Восемь!
Шуба рассматривалась, тормошилась барышниками.
Наконец, сторговались на шести рублях. Рыжий барышник, сторговавший шубу, передал ее одному из своих товарищей, а сам полез в карман, делая вид, что ищет денег.