– Тебе на работу? – спросила она.
– Ничего не поделаешь, надо, – сказал он. – Весь день будут передавать экстренные выпуски.
– Удачи тебе, – шепнула она ему вслед, когда за ним захлопнулась дверь.
Она еще немного постояла, глядя в окно. Над верфью повисла прозрачная летняя темнота. Внизу слабо мерцали уличные фонари. Она испытывала смутную грусть, которую вряд ли можно было назвать скорбью. Однако грусть ее была вызвана мыслью о другом человеке, о том, кто все время охотился за Дианой и сейчас, может быть, чувствовал себя виноватым. Юлианна прислонилась лбом к стеклу, закрыла глаза и тяжело перевела дыхание. «Себастьян! – пронеслось у нее в голове. – Почему вдруг ты?»
Настала осень. Юлианна снова взялась за письменное задание, раскладывая книги на обеденном столе, за которым работала днем. Отец дал ей с собой портативный компьютер старой модели, тот работал медленно и был довольно тяжел. Если требовалось посмотреть справочники, она брала его с собой в Национальную библиотеку на Кильдар-стрит. Здание библиотеки походило на собор, украшенный лепниной и гипсовыми ангелами бирюзового и светло-зеленого цвета. Столы были из некрашеного дерева, на стульях – кожаные сиденья. Юлианна сидела, согнувшись под тусклым светом стеклянного абажура, поставив книжку на подставку. Она находилась в старой части Дублина, здесь ничего не изменилось с тех пор, как к этим вещам прикасались молодые руки Джойса и Йейтса. Закончив работу, она продолжала вращаться в атмосфере стародавнего времени, которая в прежние дни была частью Дублина, а нынче превратилась в избитый набор достопримечательностей для туристов: старинные пабы, набитые изделиями из красного и тикового дерева и отгороженные цветными стеклами от внешнего мира, полы здесь были истерты поколениями посетителей, а за столиками сидели мужики с простыми и грубыми лицами, пьющие пиво пинту за пинтой. Были там столовые, где на завтрак подавали сосиски с бобами и черным пудингом в одной тарелке и где кофе тебе наливали из кофейника приветливые официантки в белых передниках. Сэндвич-бары вроде «Сэмбоз коффи-шоп» на Уэстленд-роу с треугольными бутербродами, горьким чаем и неудобными деревянными лавками вместо стульев. В этих ресторанчиках Юлианна устраивалась без всякого смущения, сама наливала себе бокал, закуривала сигарету и заводила беседы с незнакомыми мужчинами. Они были безобидными людьми, охотно рассказывали о себе, о своих детях и вагончиках-трейлерах, о том, как ездили на юг и как у них болят коленки. Она редко сообщала что-нибудь о себе, но с улыбкой слушала их рассказы. Эти заведения, где время будто замерло и где изо дня в день повторялось одно и то же, действовали на нее успокаивающе.
Но была и другая сторона Дублина, гораздо более глянцевая. В выходные дни Шон водил Юлианну в «Ренардс» и «Лиллиз Борделло», знакомя ее там со своими приятелями – фотографами и разбогатевшими промышленниками, компьютерщиками-миллионерами и дизайнерами. Они редко толпились возле стойки, как обыкновенные люди, – для них всегда был готов отдельный столик, не говоря уж о «ви-ай-пи»-кабинах, которые имелись в каждом клубе. Эти кабины были только для членов клуба, которые платили ежегодно несколько сотен фунтов членских взносов, или для тех, кого охрана узнавала в лицо, так как они фигурировали на телеэкране или на конвертах дисков. Шон принадлежал к последнему разряду и легко проходил перед носом у владельца, который нередко сам встречал посетителей у входа. Так случилось и сегодня – в первый выходной после смерти Дианы, когда наконец ему не пришлось выходить на работу. Шон с улыбкой проскользнул в «Ренардс», а следом за ним робкой тенью – Юлианна. Войдя в помещение, они увидели там Сиобхан и ее подругу Эмму Уайт, они сидели на низком кожаном диване, каждая с сигаретой в руке. Эмма курила сигареты эксклюзивной импортной марки, к которым пристрастилась, работая моделью в Париже. Сиобхан, попробовавшая свою первую сигарету в двенадцатилетнем возрасте, с тех пор познакомилась с йогой и макробиотической диэтой, поэтому теперь курила исключительно травяные сигареты. Они были коричневыми и противно пахли. Поэтому Юлианна села рядом с Эммой, а Шон отправился к бару за напитками. Девушки были увлечены разговором и лишь кивнули Юлианне.
– И она, конечно же, не преминула прокомментировать, что мои кресла с сиденьем в виде стиральной доски не слишком удобны, – говорила Эмма. – Интересно знать, кто это сказал, что хорошее кресло должно быть удобным?
– Никто, – согласилась Сиобхан.
– И еще упрекает меня, будто бы я лишь копирую чужое! Подумать только! Что ж она – не видит разницы между плагиатом и творческим подходом?
Покачав головой, Эмма отхлебнула из бокала глоток шампанского.
– Дерек! – крикнула Сиобхан и помахала сигаретой. – Где ты пропадал?
– В Нью-Йорке, – ответил Дерек и улыбнулся. – Подождите меня секунду, я только схожу за мартини.
Дерек Патрик был одет в овчинную куртку и ковбойскую шляпу, как будто он только что прибыл из страны Мальборо, а не из Нью-Йорка. Дерек был художником и еще недавно страдал синдромом непонятого гения, но теперь мог похвастаться тем, что наконец-то в нем разобрались и объяснили все его сложности. Его произведения спорадически появлялись на выставках Городского музея современного искусства; большей частью это были инсталляции, в которых находил свое применение особый дар Дерека отличать кич от обыкновенного уродства. Он непрерывно курсировал между мировыми художественными центрами и привозил оттуда вещи, находящиеся на грани безвкусицы. Из этих предметов он творил произведения искусства или, как о них отзывались критики, «самое выдающееся барахло из всего, что создается в наши дни».
– Я заглянул в «Кларенс», прежде чем прийти сюда, – сказал Дерек, подсаживаясь к дамам. – Наткнулся там на Брендана. Он сбрил бороду и нашел инвестора на свой следующий фильм.
– Ага, – откликнулся Шон. – А что он еще сказал?
– Да так, ничего интересного. Отчего-то он был в приподнятом настроении. Ваше здоровье, сударыни!
Все подняли бокалы и выпили. Юлианна закурила сигарету, самый вульгарный «кэмел». Она чувствовала себя убожеством. Заурядной женщиной. Беглого взгляда на гладкую прическу Сиобхан и кофту в стиле китайского мандарина – последний писк моды – было достаточно, чтобы подвести окончательную черту под этим выводом. Вот уже пять лет Юлианна была студенткой, и ни разу за это время ей не довелось воочию увидеть человека, одевающегося в «Прада» и у «Готье». Эти шикарные шмотки мешались с товарами из «Игер Бивер»: старыми кожаными куртками и рубашками в стиле ретро, купленными после смерти прежних хозяев или у людей, которые не понимали в них толку. Юлианна же сидела среди них в брюках из полиэстера и кардигане из буклированной пряжи – в том наряде, который она, не снимая, относила три года, а сколько раз стирала, и сосчитать невозможно. Эти вещи были неуместны в «Ренардсе», как, впрочем, и в «Лиллиз», и «Кларенсе».
– Я никогда не хожу в «Кларенс», – сказал Шон. – Мне разонравились заведения Темпл-Бара, весь этот район превратился в одну сплошную пивнушку для туристов. Слишком много роздано лицензий. Больно уж просто все получается, когда достаточно иметь несколько гостиничных номеров, чтобы взять и открыть отвязный паб или ночной клуб в каком-нибудь подвале.
– А еще эти чертовы англичане – прутся туда толпами и соревнуются, кто кого перепьет, – добавила Юлианна.
Шон кивнул.
– По идее, для Темпл-Бара все задумывалось иначе, – сказал он. – Это должен был быть культурный центр. В представленных планах никаких пабов не было.
– Задумывалось привлечь как можно больше туристов, – сказал Дерек. – И эта цель достигнута.
– Да уж, действительно, – сказала Эмма. – Только хотелось бы, чтобы они там не изображали из себя розовых цыпочек, которым через неделю под венец.
– Все же это лучше, чем если бы весь район превратили в автобусную станцию, как это собиралась сделать Государственная транспортная компания, – сказал Шон.
– Тогда у нас по крайней мере было бы хорошо с транспортом, – сказал Дерек, – а так мы только и делаем, что стоим в пробках.
Сиобхан наклонилась вперед и закурила новую вонючую сигарету из каких-то трав.
– А я обожаю Темпл-Бар, – заявила она. – Мне нравятся его галереи, рестораны, бары и бутики. Тут главное – атмосфера. И если все это держится на розовых цыпочках, то я на них согласна.
– Но это же отменило нас как богему! – сказал Дерек.
– Извини, дружок, но я вынуждена тебя огорчить, – ответила Сиобхан. – Ты перестал быть богемой, с тех пор как выставился в Сиднее.
– Принадлежность к богеме не зависит от денег. Человек принадлежит к богеме, если он не является конформистом. Я же не конформист!
– Да ты же чуть не каждую субботу сидишь в новом баре «Кларенса» и потягиваешь мартини!
– Сижу, потому что старого бара «Кларенса» не стало.
– Ты продолжаешь жить в Темпл-Баре.
– Верно. Но плачу за это в четыре раза дороже, и во всей квартире у меня на полу голый паркет, а раньше даже в ванной лежал ковер.
Все рассмеялись и снова выпили. Юлианна, до сих пор молчавшая, тоже подняла бокал. Весь этот вечер она почти ничего не говорила, сидела притихшая и слушала истории, которыми обменивались остальные. Они делились опытом. Воспоминаниями о путешествиях. Словом, духовной пищей. Задумавшись об этом, Юлианна почувствовала, что у нее голова пошла кругом, ею овладели тревога и беспокойство. Скоро она станет кандидатом филологических наук, но на кой черт ей нужно это звание? Что с ним делать дальше? Об этом у нее не было ни малейшего представления, что было очень мучительно. Ей уже двадцать пять лет, время идет, часы тикают. Пора бы уже что-то начать. Хватит болтаться по «ви-ай-пи»-кабинам чужим довеском, пора приходить уже самой по себе!
Дерек отхлебнул мартини и закурил сигарету. – На мой взгляд, все города похожи один на другой, – заговорил он снова. – Сейчас архитекторы во всем мире занимаются урбанизацией ландшафта. Я еще помню то время, когда единственными напитками в здешних кофейнях были чай «Лайонз» и кружка кое-как заваренного кофе «Нескафе» мелкого помола. Потом мы побывали в Италии и попробовали там первую чашечку «эспрессо». И что за этим последовало? Естественно, мы закупили там и привезли к себе домой эти шикарные машины для варки «эспрессо». Наши предки завоевывали страны и континенты. Мы тоже завоеватели, но все, что нас интересует, это комфорт, нам нужна роскошь и богатство. Мы отправляемся за рубеж и, увидев что-то понравившееся, тащим это к себе домой. А дальше уже сами не можем понять, как раньше без этого обходились. Ну и что в результате? Везде все стало одинаковым.
– Зато теперь Дублину есть чем похвастаться, кроме «гиннеса» и ирландского рагу, – возразила Сиобхан. – Так что я восклицаю: «Аллилуйя!»
Дерек захохотал и допил свой мартини.
– Что верно, то верно! – не стал он возражать.
Юлианна подтянула повыше рукав кардигана и незаметно поглядела на часы. Она сама не понимала, зачем приходит сюда, если все время только молчит и скучает. Можно бы и не ходить. Можно, если хочешь, вернуться в Норвегию. Стены все покрашены, она пыталась создать свой дом, но получилась имитация. Так почему же она еще здесь? Неужели опять увлеклась Шоном? Может быть, даже влюбилась? Юлианна вспомнила, что любила повторять мадам: «Пока ты не начнешь бояться, что любишь его сильнее, чем он тебя, ты еще по-настоящему не влюбилась». Она почувствовала его руку на своем бедре, он поглаживал ее, не глядя, как будто ласкал не ее, а стул, на котором она сидит. Она никак не могла привыкнуть, что он всегда ласкает ее с отсутствующим взглядом, и пришла к выводу, что, как видно, так уж он странно устроен: то, что он любит, становится для него незримым. Какие-то чувства к ней он питал, в этом она была уверена, хотя насколько они сильны, понять было невозможно. Случалось, он разглядывал ее тело в мельчайших подробностях, останавливаясь на каждой частичке – на подмышке, на уголке глаза. Но увидеть ее сразу всю целиком у него никак не получалось. Иногда он вдруг хватался за нее изо всех сил, тяжело дышал ей во впадинку между ключиц, как будто она питала его и без нее ему не хватало кислорода. «Может быть, я для него какой-то орган – легкое или артерия, – подумала она. – Он заключил меня внутри себя и потому не может видеть».
Редакция RTE, конец октября. Шон сидел в кресле перед директором станции. Когда его вызывали в кабинет к начальству, ему всегда чудилось, что у этих кресел есть какой-то фундаментальный изъян. Сидя в них, невозможно было распрямить спину. Директор же, напротив, сидел на высоком вертящемся стуле. Он предложил Шону чашечку кофе.
– Ты знаешь, почему ты здесь? – спросил он.
– Да есть одна догадка, – ответил Шон.
– Ладно, – сказал директор. – Нравится скромничать – пожалуйста!
Он покашлял, прикрыв рот ладонью. Мешки под глазами затряслись так, словно из них вот-вот что-то просыплется.
– Грэм Кин через месяц уходит, – продолжал начальник. – Мы бы хотели, чтобы ты занял его место.
Шон испытал теплую благодарность к своему креслу. Кресло удержало его в своих спокойных объятиях, как надувная подушка безопасности.
– Не могу отказаться от такого предложения, – сказал он.
– Да уж! Я бы и не поверил, если бы ты попытался, – давясь кашлем, захохотал директор. – Конечно, тебе придется пройти пробные чтения. Только после этого будет подписан контракт. Но можешь считать, что работа уже твоя. Ведь мы уже видели тебя на экране.