Упнефер залился краской, глаза его заблестели каким-то неестественным светом. Уже вообразил себя правителем этого города, подумал Эйе. Подчиненный вдруг порывисто встал и плюхнулся на колени, целуя ноги верховному.
— Встань, встань. Я знал, что ты меня очень любишь и готов выполнить любое мое поручение.
— Ты только прикажи! — с пафосом вскричал Упнефер.
— Сядь. — Эйе вдруг нахмурился и испытующе поглядел на начальника слуг. — То, что я сейчас попрошу, должно оставаться в строжайшей тайне. Ты понял?
— Понял, мой господин. — Упнефер мгновенно избавился от иллюзий.
— Как зовут эту рабыню?
— Финикийку? — почти сразу догадался начальник слуг.
— Да.
— Истерим, мой господин.
— Истерим?
— Да, мой господин.
— Красивое имя. Ты должен привести её сюда. Но так, чтобы никто не знал. А тем более Тутмос и его брат. Сможешь?
— Нет ничего легче, мой господин. Когда?
— Чем быстрее, тем лучше. А теперь ступай.
Упнефер покорно повиновался и вышел.
Эйе достал костяные четки и принялся перебирать их.
Всем утру нос, невесело подумал он, вспоминая Тутмоса и Нефертити, сладко что-то друг другу нашептывавших, как два влюбленных голубка, там, в Куше. Ты меня опередил, Тутмос. Ну что ж, попробую отыграться.
Царица Нефертити с детских лет привлекала внимание верховного жреца. Выходя замуж за Эхнатона, который благодаря жене стал фараоном, Нефертити, как положено девицам знатного происхождения, всплакнула, уткнувшись в грудь Эйе. Этот плач Эйе будет вспоминать потом долгие годы. Пользуясь положением старшего, жена которого всю жизнь обхаживала будущую царицу, Эйе поцеловал её в лоб, мгновенно ощутив запах незабываемый благовоний, исходивших от царицы. Эйе хорошо помнил это день. Он тогда сделал шаг назад, боясь в порыве молниеносно охватившей его страсти сделать непоправимое.
А стройная голубоглазая женщина вызывала вдохновение придворных поэтом. Ей посвящали стихи, оды. Ее образ пытались запечатлеть художники и скульпторы. Странно, но этот нечестивец Эхнатон никогда и ни к кому её не ревновал, хоть и был настоящим уродом. Казалось, он даже не замечает свою жену, любящую его самоотверженно. Парадокс. Красавица любит урода, а он занят политикой. Свержением культа старых богов и возвеличиванием новых. Тьфу!
Впрочем, Эйе никогда не завидовал Эхнатону. Аменхотепа IV он просто боялся. В этом не было ничего предосудительного, так как его боялись все, даже жена, его безумно любившая, и все шесть родившихся потом девочек. Три умерли ещё в детстве — их забрала чума, свирепствовавшая тогда в обоих Египтах.
Нефертити! Эйе все время думал о ней, иссыхая долгие годы в безысходной пламенной страсти. Десять лет своей жизни он принес бы в жертву всемогущественному Ра за одну ночь с этой неземной красавицей.
Вспомнив Тутмоса, он вновь налился ненавистью. Надо будет как-то очернить их в глазах фараона, отомстив одновременно и Тутмосу, и Нефертити, отвергнувшей его, Эйе, и Тутанхамону, везде и всюду унижающему его.
Вошел темнокожий слуга и доложил об Упнефере.
— Пусть войдет, — распорядился Эйе и сел за рабочий стол.
Исполнительный Упнефер бесшумно юркнул в комнату, держа за руку испуганную смуглолицую рабыню.
— Эйе недовольно поднял брови.
— Истерим? — коротко спросил он.
Рабыня утвердительно кивнула, со страхом следя за каждым движением всесильного сановника.
— Ты свободен, Упнефер, — безразлично сказал он.
Упнефер почтительно склонил голову и попятился к выходу.
— Сядь, красавица. Кто твой хозяин?
— Гончарный дел мастер, господин, — залепетала та.
— Как его зовут?
— Собекмос.
— Сколько он заплатил за тебя?
— Я не знаю, — доверительно ответила рабыня, чувствуя, что сюда её привели по какому-то другому поводу.
Эйе вновь встал и принялся расхаживать по комнате, производя впечатление глубоко задумавшегося человека, занятого исключительно государственными интересами. Исподволь он разглядывал молодую рабыню, похожую на не сорванный пока цветок. Рабыня сидела на коленях, отчего тонкое белое полотно её одежды причудливо облегало крутые до восхищения бедра.
И этой красоткой будет обладать брат моего врага, завистливо подумал он неожиданно повеселев. Сливки будут мои, утешил он себя.
— А захочет ли он продать тебя, этот твой Собекмос? — спросил он, останавливаясь перед ней.
— Не знаю, ничего не знаю. Но он не прикасался ко мне.
— Значит, ты стоишь дороже, — полуутвердительно, полувопросительно произнес Эйе, отходя от неё и садясь за стол. — Вот что, красавица. Я хотел бы тебе помочь, хотя владыка великого Египта запретил куплю-продажу рабов. А ты, как мне известно, хочешь выйти замуж?
Рабыня, сидевшая с опущенной головой, склонилась ниже.
— Как зовут твоего избранника? — повелительным тоном спросил Эйе.
— Уна.
— Обещая помочь, если будешь слушаться меня.
— Буду, — прошептала рабыня.
Эйе вздрогнул от неожиданности. Неужели легкая победа?
— Уна не должен ничего знать.
Рабыня задрожала от зловещего намека. Сделав усилие над собой, она залпом выпалила.