— У тебя ведь мало времени. А может, в бар? Потанцуем?
Мимо в обоих направлениях спешили, сновали молодые люди. Красивые люди. Веселые люди.
Она схватила его за руку. Теперь она взяла его за руку.
— Пошли.
Они подошли к вращающейся двери гостиницы, и она даже не сбавила шаг. Он думал, что они пройдут мимо, спеша куда-то, потому что было очень мало времени.
Но она скользнула в эту вращающуюся дверь, не колеблясь, словно возвращалась домой.
— Ключ, — попросил он у красивой девушки в очках, стоявшей в холле за барьером. И нетерпеливо повторил: — Ключ, пожалуйста…
Наконец, он почувствовал, что машина в самом деле движется в гору. Она ехала вверх, натужно урча, слегка изменив голос.
И вдруг они оказались на самой вершине.
Взобравшись наверх, автомобиль вздохнул, и стало ясно, что дальше никакой дороги нет, что путь может быть только один — назад, но никак не вперед и не вверх.
Она остановила машину, выключила мотор и, накинув жакетик, выскочила наружу.
Он поскользнулся и тут впервые увидел белый снег, лежащий тонким нервным слоем. Может, и раньше снег был, только он не заметил, а может, и не было.
Ступеньки вниз. Они были очень скользкие, и он в первый раз взял ее под руку, а она не сопротивлялась, потом они по другим ступенькам поднялись вверх и оказались на самой вершине горы, прямо перед обрывом, там стояла невысокая металлическая ограда, к ней можно было прислониться или опереться о нее руками, глядя вниз, на раскинувшийся там город.
— Вот, — сказала она, слегка прижавшись к нему и глядя вдаль, совсем не на город. — Смотри… Осматривайся.
— Столько времени, такая дорога… чтобы посмотреть на город… взглянуть на город.
— Мало? — с обидой ответила она и глянула искоса. — Хочешь все получить легко… Слишком легко.
— Не сердись. Я все равно надолго запомню город, имя которому София.
— Не София, а Сóфия, — поправила она, — как женское имя, Сóфия.
И он повторил:
— Сóфия.
Как будто назвал не город, а ее, женщину, стоявшую рядом. И добавил:
— Ты ведь… не София…
Она усмехнулась. Криво, как всегда, но не пряча этой своей некрасивой кривой усмешки. Даже вслух рассмеялась.
— А может? Может, я — София? Может?
Она откинула волосы — темные, с тонкими белыми, как снег, прядками, словно залитые тончайшими струйками белой краски.
Она горделиво подняла голову.
— Может?
Такая же точно бесконечно близкая и недоступная, сидела она вчера в гостинице, в его номере, удобно умостившись, почти лежа на широком и мягком диване, таким же вольным жестом закинув ногу на ногу.
— Что пьем? — спросил он.
— Водку.
— Разбавить?
— Не надо… У тебя красивая жена и двое некрасивых сыновей, очень на тебя похожих. Я все про тебя знаю…
— Угадала, — ответил он, хлебнув большой глоток и слегка поперхнувшись. — А у тебя некрасивый муж и красивая дочка. Верно?
Она ничего не ответила.
— Только ты еще не уходи, — попросил он.
— Еще не ухожу. — И добавила: — Теперь мы уже были бы в трактире… в подвале… там множество стен… сплошные лабиринты — стены красного кирпича… полукруглые окошки, полукруглые двери… и полутьма… свечи… мерцающий свет… Сидели бы за маленьким деревянным столиком, на деревянных стульях. Вдвоем. Женщина в цветном платье, в вышитом переднике, поставила бы нам на столик керамические тарелки, керамические стаканы, принесла бы глиняный кувшин с красным вином.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Тебе понравилось бы, я знаю.
Она усмехнулась и нацелила на него свой пронзительный взгляд.
— Ты права, понравилось бы, — признался он.
И она продолжала:
— Женщина поставила бы на стол большую тарелку с круглым теплым белым хлебом, а на хлеб — маленькое блюдечко с чубрицей — это такая рыжая соленая присыпка из сушеных трав. Мы бы отламывали хлеб, макали его в чубрицу, ели бы и запивали вином.
— Мне бы понравилось, ты права…
— Не знаю только…чубрица — не слишком ли остро для тебя?
— Нет, — ответил он, не сводя глаз с ее шеи. — Нет.
— Мне понравился твой друг, — сказала она тогда.
Он подвинул стакан на середину стола.
— Вчера я был в Рильском монастыре. На правой стене церкви, если помнишь, очень высоко, совсем в небесах, сидит Господь, могучий, серьезный и неподвижный, а из-под его ног вытекает, ширится и разливается красная огненная река, разделяя все на два мира — этот и другой. Всепоглощающий неумолимый поток, уносящий грешников в ад, где весело скачут злые черти, где грешники очень похожи на турок, а верующих ангелы, осенив ореолом, проносят сквозь огонь и ведут к ногам Господа, дабы могли его восхвалять и славить. А Бог сидит себе без движения, как сидел, ему и пальцем шевелить не надо, огненная река сама течет из-под ног, отделяя один мир от другого, небеса от ада, а уж и там и тут за него ангелы и бесы трудятся…
Он сам себя оборвал, не понимая в тот момент, к чему он все это наговорил.