"Мне жалко Габриэла. Он сам не понимает, на что напрашивается".
Я опять постаралась ей объяснить, что замужество и дети вылечат ее от всех болезней, - продолжает бабушка. - В нашей семье, говорю, все женщины смолоду слабы здоровьем. Вот когда я была в твоем возрасте, все думали, что я и года не протяну. Это называлось бледная немочь, от малокровия становишься прямо зеленая, и всем известно, что от этого есть только одно лекарство. А Эми отвечает: "Ну, если я доживу до ста лет и позеленею, как трава, я все равно не захочу выйти за Габриэла". И тогда я ей сказала очень серьезно, что, если у нее и правда такое чувство, ей, конечно, не следует за него выходить, и надо Габриэлу отказать раз и навсегда, и пускай он уедет. И у него все пройдет. А Эми отвечает: "Я уже ему отказала и велела уехать, а он не слушается". Тут мы с ней посмеялись, и я сказала, что девушки умеют на сто ладов уверять, будто не хотят замуж, и на тысячу ладов умеют испытывать свою власть над мужчинами, но она-то, Эми, уже всем этим вдоволь натешилась, и пора ей честно решить, да или нет. Вот я, - продолжает бабушка, - только и мечтала, как бы выйти за вашего дедушку, и, не попроси он моей руки, я, уж наверно, сама бы его попросила. А Эми уверяла, будто и вообразить не может, как это ей вдруг захочется замуж. Я, говорит, буду заправская старая дева, совсем как Ева Паррингтон. Ведь уже тогда было ясно и понятно, что Ева прирожденная старая дева. Тут Гарри и говорит: "Ну, Ева... у Евы нет подбородка, вот в чем беда. Если бы и у тебя не было подбородка, Эми, ты, конечно, тоже разделила бы участь бедняжки Евы". А дядя Билл сказал: "Когда женщинам больше нечем утешиться, они начинают добиваться права голоса. Не очень-то оно заменяет супруга", - сказал дядя Билл. А Эми ему: "Мне нужен такой спутник жизни, чтоб была не жизнь, а вальс, вот кого я ищу". Напрасно было учить ее уму-разуму.
Братья с нежностью вспоминали, что Эми была умница. Послушав, как они отзываются о нраве и привычках сестры Мария решила - они думали, будто Эми умная, потому что, отправляясь на бал, она всякий раз спрашивала нравится ли им, как она выглядит. Если на их вкус что-нибудь было не так, она меняла платье или причесывалась по-другому, пока им не угодит, и говорила брату: "Ты такой добрый, ты не дашь твоей бедной сестренке показаться на люди уродиной". Но ни отца, ни Габриэла она не слушала. Бывало, с нее станется, если Габриэл похвалит ее платье, она тут же пойдет и наденет другое. Ему очень нравились ее длинные черные волосы, и однажды, когда она лежала больная, он приподнял разметавшуюся на подушке прядь и сказал: "Обожаю твои волосы, Эми, они у тебя самые красивые на свете". А когда пришел в следующий раз, смотрит - Эми коротко остриглась и голова у нее вся в крутых кудряшках. Габриэл так ужаснулся, словно она взяла и сама себя изувечила. И уж больше Эми волосы не отпускала, хоть братья ее и просили. Как раз тогда и сделан портрет, что висит на стене, - Эми послала эту фотографию Габриэлу, а он без единого слова ее вернул. Эми была очень довольна и вставила фотографию в рамку. В уголке есть надпись чернилами, беглым тонким почерком: "Дорогому брату Гарри, которому нравится, что я стриженая".
Тут кроется лукавый намек на очень серьезный скандал. Глядя на отца, девочки нередко задумывались - что было бы, если бы он не промахнулся, когда стрелял в того молодого человека. Полагали, что молодой человек поцеловал тетю Эми, хотя она вовсе не была с ним помолвлена. И предполагалось, что дядя Габриэл будет драться с ним на дуэли, но отец подоспел туда первым. У них славный, самый обыкновенный отец, когда девочки нарядные и послушные, он сажает их к себе на колени, а если придут не очень аккуратно причесанные или с не совсем чистыми ногтями, прогоняет. "Уходи, смотреть на тебя противно", - говорит он сухо. Он замечает, если у кого-нибудь из дочерей перекручен чулок. Заставляет чистить зубы препротивной смесью толченого мела с угольным порошком и солью. Когда они капризничают, он их гонит с глаз долой. Они смутно понимают, что все это для их же блага в будущем; а когда простудишься и хлюпаешь носом, он прописывает горячий пунш и сам проследит, чтобы тебя напоили этим чудесным лекарством. Он не теряет надежды, что дочери вырастут не такими глупенькими, какими выглядят вот сейчас, сегодня, а если забудешься и при нем говоришь о чем-нибудь слишком уверенно, он спрашивает: "Откуда ты это знаешь?" - да таким тоном, что поневоле растеряешься. Потому что - вот беда! - неизменно оказывается, что ничего они этого не знали, а только повторяли с чужих слов. Да, разговаривать с отцом нелегко, он расставляет ловушки, и в них неизменно попадаешься, а Марии с Мирандой чем дальше, тем сильней хочется, чтобы он не считал их дурочками. И при таком вот характере их отец когда-то уехал в Мексику и прожил там почти год, а все потому, что стрелял в человека, с которым тетя Эми кокетничала на балу. И это он очень неправильно поступил, надо было вызвать того человека на дуэль, как сделал дядя Габриэл. А отец просто взял и выстрелил в него, как самый последний невежа. Из-за этой истории во всей округе поднялся ужасный переполох и помолвка тети Эми с дядей Габриэлом чуть было не расстроилась окончательно и бесповоротно. Дядя Габриэл уверял, что тот молодой человек поцеловал тетю Эми, а тетя Эми уверяла, что он только любовался ее красивыми волосами.
Тогда в дни карнавала затеяли великолепный костюмированный бал. Гарри хотел нарядиться тореадором, потому что влюблен был в Мариану, а ей очень шли черная кружевная мантилья и мексиканский гребень. Мария и Миранда видели фотографию матери в том наряде, на милом ее лице ни тени кокетства, она так серьезно глядит из-под водопада кружев, спадающих с торчком стоящего в волосах гребня, и над ухом воткнута роза. Эми скопировала свой костюм с маленькой пастушки дрезденского фарфора, что стоит на каминной доске в гостиной; это была точная копия: шляпа с лентами, золоченый посошок, очень открытый зашнурованный корсаж, короткие пышные юбки, зеленые туфельки - все в точности такое же. И черная полумаска, но она никого не обманывала. "Эми можно было узнать хоть за тысячу шагов", - сказал отец. Габриэл, невзирая на свои шесть футов три дюйма росту, оделся под стать - ну и вид же у него был в голубых шелковых панталонах до колен и в белокуром парике, да еще кудри перевязаны лентой. "Он себя чувствовал дурак дураком и выглядел по-дурацки, и в тот вечер уж доподлинно свалял дурака", - сказал дядя Билл.
Вечер проходил очень мило, пока все не собрались внизу, готовясь ехать на бал. Отец Эми - наверно, он так и родился самым настоящим дедушкой, думала Миранда, - только глянул на дочку, на виднеющиеся из-под юбки ножки в белых чулках, глубокий вырез корсажа и нарумяненные щеки - и сразу вспылил, возмущенный таким неприличием. "Позор! - провозгласил он во всеуслышание. Моя дочь не покажется на люди в таком виде! Это непристойно! - прогремел он. - Непристойно!"
Эми сняла маску и улыбнулась ему.
"Полно, папочка, - нежно сказала она, - что же тут плохого? Посмотри на каминную полку. Пастушка целую вечность тут стоит, и тебя она никогда не смущала".
"Это совсем другое дело, барышня, - возразил отец. - Совсем другое дело, и ты сама прекрасно это понимаешь. Изволь сию минуту подняться к себе, и заколи повыше корсаж, и спусти пониже юбки, из дому ты выйдешь только в приличном виде. Да смотри умойся!"
"По-моему, тут нет ничего дурного, - решительно вмешалась мать Эми. - И напрасно ты так выражаешься при невинных девочках". Она пошла с Эми, в доме нашлись и еще помощницы, много времени не потребовалось. Через десять минут Эми вернулась чистенькая - румяна смыты, на груди над корсажем кружева, пастушеские юбки скромно тянутся шлейфом по ковру.
Когда Эми вышла из гардеробной и закружилась в первом танце с Габриэлом, никаких кружев в вырезе ее корсажа уже не было, юбки вызывающе вздернулись короче прежнего, пятна румян на щеках так и рдели. "Скажи правду, Габриэл, ведь жаль было бы испортить мой наряд?" Габриэл, восторге от того, что она поинтересовалась его мнением, объявил: наряд превосходен! И оба дружно, снисходительно порешили, что, хотя старшие частенько докучают, не стоит их расстраивать откровенным непослушанием, ведь их-то молодость миновала, что же им остается в жизни?
Гарри танцевал с Марианой, которая, кружась в вальсе, искусно откидывала тяжелый трен платья, но при этом все сильней беспокоился за сестру. Эми пользовалась чересчур большим успехом. Молодые люди, точно мухи на мед, устремлялись к ней через всю залу, не сводя глаз с обтянутых белым шелком ножек. Иные из этих молодых людей были Гарри незнакомы, других, напротив, он знал слишком хорошо и не считал их общество подходящим для своей сестры. Габриэл, нелепый в шелку и парике лирического пастушка, стоял поодаль и сжимал перевитый лентой посох так, словно безобидный посох ощетинился шипами. С Эми он почти не танцевал, танцевать с другими ему было мало радости, на душе черным-черно.
Довольно поздно, в одиночестве, наряженный Жаном Лафиттом, появился некий джентльмен, по рождению креол, который двумя годами раньше некоторое время был помолвлен с Эми. Он прямиком направился к ней, точно влюбленный, уверенный во взаимности, и сказал, почти не понижая голоса, так, что все поблизости слышали: "Я пришел только потому, что знал - вы здесь. Вот потанцую с вами и сразу уйду". "Раймонд!" - воскликнула Эми и просияла, точно при встрече с возлюбленным. Она танцевала с этим Раймондом четыре танца подряд, а затем, об руку с ним, скрылась из залы.
Гарри и Мариана в благопристойных романтических костюмах, безупречные жених и невеста, имеющие полное право быть счастливыми, медленно вальсировали под свой любимый напев - печальную песнь мавританского владыки, покидающего Гранаду. Не слишком уверенно выговаривая испанские слова, они чуть слышно напевали друг другу эту песнь любви, разлуки и скорби, пронзающей сердце точно острием меча и рождающей в нем сострадание ко всем, кто повержен и обездолен: "Приют любви, мой рай земной... я расстаюсь навек с тобой... скворец усталый без гнезда, где кров найдешь, летишь куда? А мне, вдали родной страны, увы, и крылья не даны... Крылатый странник, пусть твой путь тебя ведет ко мне на грудь, гнездо со мною рядом свей, упьюсь я песнею твоей, оплачу родину мою..."
В блаженную сладость этих минут ворвался Габриэл. Где-то на полпути он отшвырнул пастушеский посох, белокурый парик держал в руке. Он жаждал немедля поговорить с Гарри, и не успела Мариана опомниться, как уже сидела подле матери, а взволнованные молодые люди скрылись. Дожидаясь жениха, встревоженная и огорченная, Мариана улыбнулась Эми, которая пронеслась мимо, вальсируя с молодым человеком в костюме дьявола - имелись даже не очень ловко сидящие на ноге ярко-красные башмаки с раздвоенным копытом. Через минуту вновь появились Гарри и Габриэл, очень серьезные, Гарри тут же метнулся в гущу танцующих и возвратился с Эми. Девушек и их старших спутниц попросили покинуть бал, их немедля доставят домой. Все это было загадочно и внезапно, Гарри лишь сказал Мариане: "Я тебе объясню, что случилось, но не сейчас, после..."
Из всего этого постыдного происшествия бабушке только и запомнилось, что Габриэл привез Эми домой один, а Гарри появился позже. Остальные тоже возвращались порознь, картина происшествия сложилась понемногу из отрывочных рассказов. Эми молчала и, как потом стало ясно матери, вся горела в жару. "Я сразу поняла, что-то стряслось неладное. Спрашиваю Эми - что случилось, а она упала в кресло, будто совсем обессилела, и отвечает: "Да вот, Гарри ходит там на балу и стреляет в людей". "Это все из-за тебя Эми", - говорит Габриэл. А Эми в ответ: "Ничего подобного. Не верь ему, мамочка". Тогда я говорю: "Ну, довольно. расскажи мне все по порядку, Эми". И она сказала: "Понимаешь, мамочка, пришел Раймонд, а ты же знаешь, он мне нравится и он прекрасно танцует. Вот мы с ним и танцевали, может быть, многовато. А потом вышли на галерею подышать свежим воздухом и там стояли. И он сказал, какие у меня красивые волосы и что ему нравится эта новомодная короткая стрижка". Тут Эми мельком глянула на Габриэла. "А потом вышел другой молодой человек и сказал:
"Я вас всюду искал. Сейчас ведь наш танец, правда?" И я пошла в залу танцевать. А после этого, видно, сразу пришел Габриэл и вызвал Раймонда из-за чего-то, уж не знаю, на дуэль, но Гарри не стал ждать их дуэли. Раймонд уже вышел, велел подать ему лошадь, наверно, на дуэли не дерутся в маскарадном костюме, - говорит Эми и смотрит на Габриэла, он прямо весь съежился в своем пастушеском голубом шелку, - а Гарри вышел да сразу в него и выстрелил. По-моему, это нехорошо".
Мать согласилась, что это нехорошо, это даже недостойно, она просто не понимает, о чем только думал ее сын Гарри, когда так поступал. "Защищать честь сестры следует по-другому", - сказала она ему после. "А я не хотел, чтобы Габриэл дрался на дуэли, - возразил Гарри. - Да и толку большого от этого бы не было".
Габриэл стоял перед Эми, он наклонился к ней и опять задал вопрос, который, видно, твердил всю дорогу с бала домой: "Он тебя поцеловал, Эми?"
Эми сняла широкополую пастушескую шляпу и откинула волосы со лба. "Может быть, и поцеловал, - сказала она, - может быть, я сама этого хотела".
"Ты не должна так говорить, Эми, - вмешалась мать. - Отвечай Габриэлу".
"А у него нет никакого права меня спрашивать", - сказала Эми, но сказала не сердито.
"Ты его любишь, Эми?" - спросил Габриэл, и у него на лбу выступил пот.
"Это неважно", - сказала Эми и откинулась на спинку кресла.
"Нет, важно, страшно важно, - сказал Габриэл. - Отвечай мне сейчас же". Он взял ее за руки и хотел их удержать. Но она упрямо, решительно старалась отнять руки, и Габриэлу пришлось их выпустить.
"Оставь ее в покое, Габриэл, - сказала мать. - Сейчас тебе лучше уйти. Мы все устали. Поговорим завтра".
Она помогла Эми раздеться, заметила перемену в корсаже и укороченную юбку. "Напрасно ты это сделала, Эми. Это неразумно. По-другому было лучше".
"Мамочка, - сказала Эми, - опостылела мне такая жизнь. Все это не по мне. До чего все скучно!" У нее стало такое лицо, будто она вот-вот заплачет. Эми даже в раннем детстве плакала очень редко, и мать испугалась. И тут-то она заметила, что от дочери пышет жаром.
"Габриэл скучный, мама... он все время дуется, - сказала Эми. Вальсирую мимо него и каждый раз вижу, он дуется. Он мне весь бал испортил. Ох, как спать хочется".
Мать сидела и смотрела на нее и только диву давалась, как это у нее родилась такая красавица. "Во сне она была прекрасна, как ангел", - сказала мать.
Дуэль между Габриэлом и Раймондом не состоялась, за эту тревожную ночь вмешались друзья обоих и предотвратили ее. Но не так-то просто было загладить безрассудный выстрел Гарри. Похоже, Раймонд жаждал мести, дело могло принять дурной оборот. Габриэл, братья и друзья в один голос убеждали Гарри, что самый верный способ избежать еще худшего скандала - на время скрыться, и Гарри внял их советам. Едва стало светать, молодые люди вернулись домой, оседлали лучшую лошадь Гарри, помогли ему собрать кое-какие вещи на дорогу; Билл с Габриэлом поехали его провожать, и Гарри поскакал к границе так, словно отважился на веселое приключение.
Эми проснулась от поднявшейся в доме суеты и узнала, что они задумали. Через пять минут после отъезда молодых людей она сошла вниз уже в амазонке, велела конюху оседлать ее лошадь и помчалась вдогонку. Почти все утро она провела в седле; еще не успев встревожиться долгим отсутствием дочери, родители обнаружили ее записку.
То, что грозило стать трагедией, обернулось лихой забавой. Эми доехала до границы, расцеловалась на прощанье со своим братом Гарри и все так же верхом вместе с Биллом и Габриэлом вернулась домой. Поездка длилась три дня, и, когда путники возвратились, Эми пришлось снять с лошади. Теперь она по-настоящему расхворалась, но весела была как никогда. Родители готовились встретить ее суровостью, но, едва увидев беглянку, об этом забыли. Гнев их обрушился на Билла и Габриэла. "Как вы позволили ей поехать?" - спрашивали они.
"Вы же знаете, не могли мы ее удержать, - беспомощно сказал Габриэл. И ей было так весело!"
Эми рассмеялась:
"Было чудесно, мамочка! Самая лучшая прогулка за всю мою жизнь! И уж раз я оказалась героиней романа, почему бы не получить от этого побольше удовольствия?"
Насколько поняли Мария с Мирандой, скандал разразился ужасный. Эми просто-напросто слегла и не вставала, а Гарри, счастливо улизнув, выжидал, пока эта буря в стакане воды утихнет. Прочие члены семейства вынуждены были принимать гостей, писать письма, ходить в церковь, отдавать визиты и, как они выражались, расхлебывать кашу. Они не ведали, чем все это кончится, и стойко держались в своем тесном мирке, сплоченные общим напряжением, словно все их нервы исходили из одного узла. Этому главному узлу нанесен был удар и родственные нервы содрогнулись даже на самых дальних окраинах штата Кентукки. В должный срок оттуда пришло письмо от двоюродной прабабушки Салли Ри на имя мисс Эми Ри. Темно-бурыми чернилами, напоминающими запекшуюся кровь, тонким неразборчивым почерком со старомодными значками и сокращениями прабабушка извещала Эми о своем глубочайшем убеждении, что нынешняя напасть - лишь предвестье новых бед, кои вскорости обрушит всемогущий господь на уже обреченный гибели многогрешный род человеческий; это лишь предупреждение, что близок срок и всем надо приготовиться, ибо грядет конец света. Что до нее самой, она уже давно этого ждет и с покорностью встретит час, когда суждено предстать перед Создателем; и Эми, равно как беспутному брату ее Гарри, также надлежит предать себя в руки господа бога и приготовиться к худшему. "Дорогая моя злосчастная юная родственница, - лопотала двоюродная прабабушка Салли, - долг наш в крайности съединиться всесемейно пред очи грозного судии, а не хватит овцы в стаде, что скажет Христос?"
Странствия прабабушки Салли по путям веры давно стали у родни веселой притчей во языцех. Росла она католичкой, но отреклась от католической церкви ради некоего молодого человека из семьи камберлендских пресвитериан. Однако с их воззрениями освоиться не сумела и перешла к Независимым баптистам - в секту, ничуть не менее ненавистную мужниной родне, чем католики. Всю жизнь она провела в терзаниях, добровольной мученицею своей веры. По словам Гарри, "религия запустила в тетушку Салли свои когти и препоручила ей оттачивать их на себе". Салли переспорила, переборола и пережила всех своих сверстников, но ничуть без них не скучала. Она неутомимо выедала печенки следующему поколению родичей и уже с жадностью принималась за третье.
Читая прабабушкино письмо, Эми, как всегда, рассмеялась так весело и заразительно, что и все вокруг засмеялись, еще сами не зная над чем, а ее зеленые попугайчики-неразлучники обернулись в клетке и серьезно на нее поглядели. "Представляете, вдруг окажешься в царствии небесном рядышком с тетей Салли - вот удовольствие!"
"Подожди смеяться, - сказал ей отец. - Царствие небесное создано как раз для тети Салли. Там она будет чувствовать себя хозяйкой".
"Попасть в рай с тетушкой Салли - это будет мне наказание за грехи", сказала Эми.
В беспокойное время, пока отсутствовал Гарри, Эми по-прежнему отказывалась выйти замуж за Габриэла. День за днем до матери Эми доносились их голоса, конца не было этому разговору. Однажды Габриэл вышел от Эми очень серьезный и расстроенный. Остановился перед ее матерью, сидевшей с шитьем в руках, и сказал:
"Я все заново обдумал, теперь я вижу, что Эми никогда за меня не выйдет".
"Никогда я никого так не жалела, как бедного Габриэла в ту минуту, повторяла потом бабушка. - Но я сказала ему твердо: вот и оставь ее в покое, она больна".
И Габриэл ушел, и больше месяца от него не было вестей. Наутро после ухода Габриэла Эми поднялась, с виду совершенно здоровая и цветущая, поехала с братьями Биллом и Стивеном на охоту, купила бархатную пелерину, заново постриглась и завилась и стала писать длинные письма Гарри, который превесело проводил время своего изгнанничества в Мехико-сити.
За одну неделю она трижды танцевала ночи напролет, а потом однажды поутру проснулась оттого, что у нее пошла кровь горлом. Эми словно бы испугалась, просила позвать доктора и пообещала во всем его слушаться. Несколько дней она провела спокойно за чтением. Спросила про Габриэла. Никто не знал, где он. "Ты бы ему написала, его мать перешлет письмо", посоветовали ей. "Ну нет. Я привыкла видеть его кислую физиономию. А от писем нет никакого толку".
Однако через считанные дни Габриэл появился, с весьма кислой физиономией и с неприятной новостью. Проболев всего лишь один день, умер его дед. На смертном одре, во имя божие, находясь в здравом уме и твердой памяти, он лишил своего любимого внука Габриэла наследства. "Во имя божие старый дьявол в двух словах оставил меня нищим, Эми", - сказал Габриэл.
Он сказал, что больше всего уязвлен поведением ближайших родичей. Они не скрывают злорадства. Они всегда знали, что у Габриэла были все права и основания считать себя наследником деда, и завидовали ему. Ни один не предложил хоть что-то ему уделить. Ни один даже и не подумал загладить внезапную несправедливость выжившего из ума старика. Втайне все ликовали, что им повезло. "Он лишил меня наследства, и они радуются, - сказал Габриэл. - Наверно, воображают, что, значит, не зря они меня раньше всячески осуждали. Правильно они обо мне судили. Я паршивая овца, никудышник. О господи, поглядели бы вы на них".
"Интересно, как ты сможешь теперь прокормить жену?" - заметила Эми.