от ужаса, в комнате резко запахло мочой.
Гольдин понимал, что бачу добить надо: нельзя оставлять свидетелей такой бойни, да и, выжив, этот пацан станет смертельным врагом. Понимал, но... не мог нажать курок. Уж
больно симпатичный пацан, хотя и грязный, и дикарь, но...
Доктор достал нож - ужас полыхнул в детских глазах, вспорол штанину на раненой
ноге пацана, быстро перевязал рану индивидуальным пакетом. Потом вскинул автомат, пальнул короткую очередь в потолок и выскочил во вторую комнату -там уже кроме комбата
было еще двое солдат. На полу в левом от входа углу сидел замшелый дед в грязно-белой
чалме, худые босые ноги его торчали из белых штанин, сизые, с набухшими узловатыми
венами и кривыми, изуродованными артритом пальцами. Тонкими высохшими руками дед
прижимал к себе полотняный мешок. Дед казался неживым, жили только маленькие колюче-
алые глаза вокруг крючковатого носа. Глаза жили сами по себе,в них не было ни старческой
немощи,ни мудрости- только испепеляющая, всепоглощающая ненависть.
Комбат вырвал из рук деда мешок, тот развязался, из него посыпались пачки денег- не
афгани, не доллары и не рубли-на полу валялись пачки царских сторублевок с портретом
Екатерины Второй, "катенек". Никак дед прибабахнутый? "Эй, тарджимон!" кликнул комбат.
- Я здесь!-подскочил невысокий таджик.
Дед закряхтел и вдруг скрипуче заговорил по-русски:
- Не надо переводчик. Я сам тебе скажу все, я еще немного помню русски, мне хватит. Я
смотрел ташкентский телевизор, радио слушал, чтоб мало-мало не забыть.
- Откуда же ты вообще знаешь русский? А, дед?
- Я скажу тебе, - спокойно кивнул дед, - скажу. Мне девяносто лет, умереть мне не
страшно, так что я скажу тебе правду. Пятьдесят четыре года назад,. в 1926 я с Данияр-
беком через Термез ушел сюда. Было мне тогда 35 лет... А до этого я учился в Ташкенте, в
русской школе, мечтал стать русский офицера, да. Потом война был в 1914 году, я заработал
Георгий и стал унтер-офицер, да. Потом пришли большевики, я не хотел лезть русские дела, вернулся домой, а вы все равно достали, шайтаны красные. Я ушел в Чарджоу, затем в
Термез к Данияр-беку. Мы храбро сражались до самого 1926 года, но вас было слишком
много, да. Как мух на дохлой лошади.
- Кого это- нас?
- Вас, вас- голытьбы, захотевшей враз стать баями. Бандиты Буденного вырезали
целые кишлаки... вот как ты сейчас. И Данияр-бек сказал: "Хватит! Эту войну нам не
выиграть. Нас слишком мало, бессмысленно дальше губить сынов Аллаха,надо уходить..."
И мы ушли сюда, на древнюю землю, где люди живут по законам Шариата, как велел Аллах, да…
Старик говорил и говорил, неспешно и размеренно, словно читал молитву,а иногда
это было похоже на то, как судейский чиновник зачитывает приговор. Стоявшему рядом
солдату уже порядком надоело это бормотание, он было вскинул автомат, комбат жестом
остановил- успеется, пусть говорит
- Мы ушли и ждали, ждали так долго, что ждавшие умерли,и начали умирать дети
ждавших, да. Уже нет никого из тех, с кем я пришел ... Но я всегда верил, что еще встречусь
с вами, буду стрелять вас и вешать, как бешеных собак! Но Аллах решил иначе: я встретился
с вами, когда стал немощен, когда ноги не могут ходить, а руки уже не держат винтовку. И
вы убили моего сына и внуков, да...
- Ну, ладно, дед, все это понятно-перебил наконец Король.- А деньги-то, деньги эти
допотопные тебе зачем? И за место в раю платить надо?
- Деньги?-усмехнулся старик-И про деньги скажу. Я видел по телевизору стадион в
Ташкенте, где бесстыжие голые девки бегали перед тысячами чужих мужчин, да. И я мечтал
о том, как попаду когда-нибудь в Ташкент, куплю билет на тот стадион, сяду в самом
первом ряду и буду смотреть. На поле будут стоять виселицы, там будут вешать вас, а я буду
плакать от радости!
Старик со свистом втянул в себя воздух, качнул головой.
- Аллах решил иначе- ну что ж. .. Убейте меня, я уйду к Аллаху, к семье моей, к сыну