— Лёш, я же просила не называть меня заей! — идиотское прозвище, которое он мне дал ещё в университетские времена сейчас неприятно резало слух. Зачем я вообще тогда на него согласилась? Хотела быть как все? Мимишности, забавные прозвища, ласковые слова — это ведь те самые обязательные атрибуты для типичной влюбленной парочки?
Боже, он ведь даже не соизволил придумать ничего оригинального! Почему меня раньше это так не злило? Ходила довольная… дура, одним словом!
— Лиз, прости. Я хотел вчера поговорить, но… тебя не было дома, — Гордеев стоит передо мной с глазами побитой собаки. А сам он какой-то помятый и поникший. И будь во мне хотя бы капля былых чувств, я бы сейчас точно чувствовала себя виноватой. Но сейчас я слышу в его голосе едва уловимые обвинительные нотки и начинаю закипать сильнее.
— Гордеев, ты что всё-таки решил податься в сталкеры? Серьёзно? — прожигаю я его взглядом, невольно делая шаг назад, подальше от него, как будто это поможет убежать от проблем.
Мне не нравится то, что я читаю в его глазах. Это какая-то новая степень отчаяния. На одном из тренингов нам рассказывали, что тот продажник, который пребывает в вечном страхе и цепляется за каждую сделку, как за последнюю, обречён на провал. Потому что покупатель чувствует «голод» продавца, и на подсознательном уровне не захочет иметь с ним никаких дел. Вот и я сейчас хотела лишь одного — как можно быстрее отвязаться от Лёши.
И к гадалке не ходи, и так ясно, что у нашего представления точно будут свидетели. Я знаю, что Фара паркует здесь свою машину, и, значит, совсем скоро почтит нас своими присутствием. А ведь есть ещё Корсаков, который мчит сюда на всех порах. Нужно срочно выпроваживать Гордеева! Левой пяткой чую, что промедление подобно смерти. Для одной белобрысой морды уж точно!
— Просто дай мне шанс всё объяснить, — Лёша поднимает свои хрустальные глаза цвета весеннего неба. Перед этим взглядом мне всегда было сложно устоять, а сейчас, когда в нём плескалась неприкрытая боль, сдержаться было в разы сложнее. — Это очень, очень важно! Просто давай прогуляемся, поговорим спокойно. Лиз, неужели я так много прошу?!
— Нет, — я активно мотаю головой. Время разговоров давно ушло. Единственное, что вызывало моё любопытство, это какая муха укусила Лёшу, что он вдруг решил активизироваться? Но эта информация точно не стоит того, чтобы давать какую-либо надежду и соглашаться на прогулку.
— Я так вчера тебя ждал, — Лёша резко делает шаг вперед, обхватывая мое лицо руками и заглядывая прямо в глаза. Не знаю, что он хочет разглядеть, но я отчаянно пытаюсь скинуть его руки и отойти в сторону. — До самой ночи…
— Лёш, отпусти меня.
— Лиз, я не верю, что ты действительно смогла всё забыть! Всё, что было между нами! Как мы вместе смотрели фильмы под пледом, и в середине ты обязательно засыпала, или как я к тебе приехал летом на раскопки в поля, как мы тогда ночью искали на небе созвездия. А помнишь, как мы пили шампанское на полу, среди коробок после переезда… — быстро, на одном дыхании перечисляет Леша, будто боится забыть или сбиться с заранее заготовленной речи. Или что я его перебью и не захочу слушать. Гладит меня по лицу, нежно проводя пальцем по скуле и вдоль небольшой россыпи веснушек, которые он всегда так любил. Помню, как раньше он брал моё лицо в ладони, целовал и приветствовал каждую веснушку, а я в ответ смеялась и пыталась вырваться из объятий…
Воспоминания накатывают, оседая тяжёлым комом в горле. Но сейчас эта его отчаянная ласка похожа для меня на ненавистные тиски. Слова рождают болезненные воспоминания. Светлая грусть медленно растворяется, уступая место злости. Да, было столько прекрасных моментов. И как можно было всё так бездарно разрушить!
Лёше плевать на мое сопротивление. В его глазах полыхает какое-то неистовое безумие, которое не скрыть за показной нежностью. На секунду мне даже становится страшно, будто я вижу перед собой какого-то незнакомца, а не человека которого любила долгие годы. А любила ли?
Я никак не могу выбраться и начинаю задыхаться от бессильного гнева.
— Ты пересмотрел сериалов? Лёш, я ничего не забыла. Я отпустила. Тебя, прошлое, я двигаюсь дальше! Услышь ты меня наконец!
— Я не верю, — качает головой Гордеев. И впивается в меня отчаянным поцелуем.
И ведь он так делал ни раз, когда мы были вместе. Почему-то именно сейчас картинки пазла очень умело складываются у меня в голове, оживляя прошлое. Все шероховатости в отношениях мы преодолевали с лёгкостью, если этого хотел сам Лёша. Стоило просто меня поцеловать, поговорить со мной своим тихим ласковым голосом, и проблемы отступали куда-то в сторону. Не решались, а просто забывались. Чары всегда работали безотказно. Всегда, но только не сейчас.
Этот поцелуй уже не был для меня полной неожиданностью, как в нашу первую встречу. Я не отвечаю, и лишь усиленно пытаюсь скинуть его руки, которые крепко сжимают меня в объятиях. Это какое-то безумие! Я не понимала, откуда у Лёши появилась такая сила, и почему я так бессмысленно барахтаюсь на одном месте.
В отчаянии я даже замычала, протестуя, что язык Гордеев пытался сломить все преграды и проникнуть в мой рот. Стало мерзко и противно. Это не мой Лёша, это безумец, который перешёл все границы! Мне ничего не оставалось, как со всей силы прикусить зубами ему губу, до крови. И это немного помогло ослабить хватку.
Громкий визг шин заставил нас одновременно вздрогнуть и обернуться. Как будто, кто-то резко ударил по газам и сразу же остановился. Обрадовавшись, что внимание Гордеева переключилось с меня на какого-то лихача, я отскочила от него, как ошпаренная.
Но резкий звук мотора заставил и меня вновь посмотреть на парковку и в ужасе прижать руку к своим губам. На этот раз я без труда узнала машину Корсакова. Который смотрел на меня сквозь лобовое стекло своего шведского монстра. Пристально, злобно, с презрением.
Нас разделяло достаточно большое расстояние. Но то ли разыгравшиеся нервы сыграли злую шутку с моим сознанием, то ли под влиянием стресса все органы чувств, и в том числе зрение усилилось во мне во сто крат — казалось, я могла отследить по его лицу каждую меняющуюся эмоцию. Какой-то злобный звериный прищур и губы, искривленные в горькой усмешке.
Он всё видел.
И он всё не так понял! Совершенно не так!
Несколько секунд мы смотрим друг на друга, глаза в глаза. Я не могу пошевелиться и лишь отчаянно мотаю головой, будто это поможет понять Саше, что всё увиденное здесь — одна большая ошибка.
Мне хотелось кричать, что я всё могу объяснить, но эти слова казались мне пафосными и нелепыми. Они застревали болью в горле, так и не вырвавшись наружу, и угасали во мне, как и надежда, что Корсаков меня выслушает.
Саша бьёт по газам, и на бешеной скорости, которая явно опасна и для него, и для всех окружающих, покидает парковку. И этот рёв мотора отзывается в моем сердце яркой вспышкой боли, точно по нему проехались пару раз колесами.
Уехал. Вот и всё.
Я перевожу взгляд на Лёшу и понимаю, что он без труда сложил два плюс два, и доволен получившимся результатом. По этой самодовольной ухмылке, что растекалась по его губам, было ясно, что владельца авто он признал.
Поплывшим взглядом, сотрясаясь от клокочущей внутри меня злости, я обвожу взглядом парковку, и как в замедленной съёмке вижу обеспокоенного Фару, который застал только самый конец разыгравшейся сцены. А в отдалении сбоку — Лану, и вышедшего ей навстречу из машины Мереминского.
Зубкова переводит взгляд с меня на Лёшу, и разочарованно качает головой.
В отчаяние сжимаю кулаки и разворачиваюсь к Гордееву.
— Ты это специально, да?!