- Не думай, что я такая идиотка, - не дала прямого ответа Полина, чтобы с тобой связываться и тебе вообще отвечать. Подлец! Ты разрушил мою жизнь! Я тебя просто ненавижу! Я тебе всё скажу, всё, прежде чем... - И всхлипнула, покривив красный рот в сырных крошках.
- Там соседи цифрами поют, - сообщил дедушка Моисей Соломонович.
Полина взглянула недоверчиво, а потом сказала:
- Ты еще выпей, алкоголик.
Рувим не слушал. Он решительно, размашистыми шагами прошел на лужайку с кедром, а дедушка потащился за ним. Усевшись за дачный столик, он неприязненно взглянул на обезьяну над головой и сказал:
- Может, поесть ей дать что-нибудь?
Дальше такого хорошего намерения дело не пошло: не собачьими же шариками ее кормить, да и подходить страшно. Глядя на обезьяну, на ее сильные опасные руки, Рувим растроганно подумал о том, как хорошо было бы сейчас по-хозяйски приласкать какое-нибудь преданное животное, родную какую-нибудь четвероногую душу, - и свистнул Юку. Собака, стуча когтями по полу, послушно добежала до порога и остановилась, как будто уперлась в стеклянную стену. С опущенной головой и поджатым хвостом она и не собиралась выходить из дома и глядела на хозяина виновато.
- Ну иди! - сказал Рувим. - Я тоже боюсь!
Собака дрожала и не двигалась с места. Рувим отвернулся и забыл о ней.
Приятное опьянение пришло к Рувиму, он ощущал необременительное опустошение сердца и был равно готов и к дальнейшей жизни, и к немедленной смерти. Он не сожалел больше о том, что исчезла неизвестно куда строительная площадка за забором, с ее привычным уже созидательным шумом и привезенными из Румынии чернорабочими. Он обреченно не думал о будущем с его отвратительным завтрашним днем, а только о теплом прошлом, и ему хотелось плакать. С облегчением и благодарностью он отметил, что нет Полины в этом прошлом и нет ничего, что напомнило бы ему о Полине. А обнаружилась там, в светящейся голубой глубине, девушка Клава Фефелкина, с тяжелой шаткой грудью, крупная и крутого замеса, с простоватым округлым и добрым лицом. Эта Фефелкина встретилась когда-то, в незапамятные почти времена, в октябрьский золотой и высокий день тощему студенту Рувиму Гутнику то ли в какой-то нищенской столовке, то ли на площади трех вокзалов, куда она прибыла то ли из Иванова, а то ли вообще из Кривого Рога. И они были вместе, по молодому и милому делу, шлялись по осенним улицам, ели и спали, глазели по сторонам и находили темы для ненавязчивого бегущего разговора. Они сошлись, вошли друг в друга на недолгое время, а потом распались на всю оставшуюся жизнь. Она и имени его не могла толком выговорить, и звала: Роман, Рома... И вот теперь, сегодня, в день конца света, он вспомнил почему-то именно эту деревенскую деваху, заворачивавшую мыло на какой-то заштатной фабрике, и имя ее вспомнил, почти стершееся в ряду других, как бы случайных имен. Наивная бессребреница, вспоминал и думал Рувим, всегда благодарная, а характер какой - просто золотой. И никак ведь уже не вспомнишь, почему у них ничего не вышло, о какой камень они споткнулись, да это сегодня уже и не важно.
- Я сейчас вспомнил одну, - глядя в стол, тихонько сказал Рувим дедушке Моисею Соломоновичу, - девушку одну, Клаву. Легкий она была человек... Где она теперь, что?..
- У меня тоже гойка была, - охотно сообщил Моисей Соломонович, - в Екатеринославе, еще до покойной Славы Мироновны. Это был праздник, это была любовь! Если б я тогда на ней женился, может, всё пошло бы по-другому...
Да, с горечью подумал Рувим, да-да. Если б ты, старый хрыч, женился на той гойке, а не на Славе Мироновне, то и никакая Полина не появилась бы на свет Божий и, таким замечательным образом, ему, Рувиму, не пришлось бы жениться ни на какой Полине. Вот так, из ничего, из дурацких каких-то случайностей, и происходят ужасные катастрофы. А что, разве женитьба на Полине и вся последующая жизнь, выброшенная козе под хвост, - не катастрофа? А то, что сейчас, перед самым концом света, когда каждая минутка может стать последней, они с Полиной, с этой манерной идиоткой, расположены как бы на разных концах жизни, они не вместе, не составляют одно душистое целое, как когда-то с Клавой Фефелкиной, - разве это не катастрофа?
- Самое интересное, что она всегда врет, - подумав, сказал Рувим. - Всю жизнь врала. Или выдумывала: несла всякую чушь, и ей казалось, что это правда. А я слушал, дурак.
- Да, прошла жизнь... - беспечально сказал дедушка Моисей Соломонович, и с этим нельзя было не согласиться.
Собака Юка завыла в доме, вой был жуток. Рувим огляделся. Обезьяна, задрав тесаную башку, глядела в небо. Там, в небе, как распылителем по потолку, размашисто писали цифру за цифрой, в ряд: 6,1,0,1,9,7,1.
- Пишут... - поглядывая из-под белых бровок, уважительно сказал дедушка Моисей Соломонович и потянулся за бутылкой неверной рукою.
Обезьяна с кедра наблюдала за небесной работой неодобрительно, сунув нечистый палец в рот.
- Буквы куда лучше цифр, - мертвым голосом сказал Рувим. - Я всегда так думал. А вышло всё по-другому...
Полина, пряча руки за спиной, возникла на пороге, взглянула на небо, на черные цифры, и устало поморщилась.
- Как бы там ни было, - сказала она, - имей в виду: мы чужие. Да, сейчас надо говорить правду. Так вот: ты ничтожество, неудачник и вообще импотент. Я совершила страшную ошибку, когда пошла за тебя замуж. Но можешь не волноваться, ты свое получил. У тебя рогов больше, чем волос на голове. Она высвободила из-за спины руку с зеркальцем. - На, смотри!
Рувим взглянул, хмыкнул удовлетворенно.
- Где только охотники нашлись? - сказал Рувим. - Дичь-то с воньцой!
Полина вздрогнула, как будто к ее спине приложили кубик льда, повернулась на пятках своих китайских шлепанцев и вернулась в дом. Поднявшись наверх, она заперла дверь спальни на ключ, села к окну и заплакала, бормоча и подвывая. "Какой подлец! С воньцой!" Сквозь слезы небо в цифрах казалось зыбким, как море. Сочетание плывущих цифр вдруг дошло до ее сознания, она перестала всхлипывать и поспешно вытерла глаза мягкими подушечками пальцев. 610-19-71. Номер телефона Бори.
Раньше, до иммиграции, Боря Белый был артистом вышневолоцкого ТЮЗа, человеком богемы и замечательно высокого полета. Здесь он устроился сторожем в механическую мастерскую, но душа его от такой резкой перемены жизненной атмосферы ничуть не задубела и не загрубела, он остался тем же игровым легким человеком, и высота его полета не снизилась ничуть. В Полине он обнаружил родственную душу - немного загнанную, но открытую настежь в ожидании приятного чуда.
Они познакомились случайно, где-то. На исходе первого часа знакомства Полина уверилась в том, что Боря - полная и совершенная противоположность Рувима с его инженерскими шуточками, патологической любовью к гороховому супу, с его диким ночным храпом. Особнячок и лужайка - это, несомненно, хорошо, это лучше, чем квартира и балкон, но Рувим своим присутствием, самим своим существованием окрашивал всё в серые тона. А Боря Белый был весь разноцветный, как радуга... Много вопросов задавала себе Полина: на сколько лет Боря младше, есть ли у него другая любовница, был ли он женат когда-нибудь? Один только вопрос не догадывалась задать Полина: на кой черт она, Поля Гутник, в девичестве Просяная, немолодая и сварливая женщина, понадобилась разноцветному Боре? А Боря похохатывал, обнимал за плечи и лез за пазуху, и на море с ней ходил, и деньги брал.
Но случались и другие, до Бори. И во всем виноват был Рувим.
Но теперь всё кончено. Совершенно всё. Конец света? Ну, что ж, пожалуйста. Лучше уйти из этой жизни свободной, чем подневольной и стреноженной. Этот Рувим, этот пьяный идиот, просто не понимает, что они уже чужие друг другу люди, что они больше не муж и жена. Она свободна. Обидно только, что Боря об этом никогда уже не узнает.
Время поворачивалось не шатко, не валко, и трудно было прикинуть, сколько привычных часов прошло с утра. Однако и застывшим время назвать было никак нельзя: солнце по исписанному цифрами небу двигалось не быстрей и не медленней, чем в обычные дни, и перевалило уже как будто зенит. Западный ветерок дул с моря приятными порывами. Птиц не было слышно, но крылатые твари испокон веков не злоупотребляли пением в этих местах.
На ливанском кедре, на лужайке, крупная лазоревая птица со стальным отливом, с красной грудкой и белым шелковистым хохолком на голове появилась нежданно-негаданно и вначале была не замечена сидевшими за столом, за второй уже бутылкой бренди Рувимом и дедушкой Моисеем Соломоновичем. Обезьяна оказалась наблюдательней: завидев птицу, она вкатила голову в сильные плечи и погрозила пернатой мореным кулаком. Птица, однако же, ничуть не испугалась. Вертясь на ветке, невысоко над обезьяной, она принялась прихорашиваться, а потом, приняв напряженную позу, обронила крупную, величиной с лесной орех, каплю. Капля пролетела мимо обезьяны, проводившей ее угрюмым взглядом, и шлепнулась на стол меж Рувимом и дедушкой Моисеем Соломоновичем. Мужчины задумчиво поглядели на каплю и - враз - подняли глаза вверх.
- Что за птица? - сказал Рувим. - Тут таких раньше не было.
- Птичка хорошая, - оценил дедушка Моисей Соломонович. - Только дерьмом вот кидается. Хорошо, что не в стакан.
- Не было, не было, - повторил Рувим и пожал плечами.
- Раньше много чего не было, - согласился дедушка Моисей Соломонович.
Полина показалась на пороге, глаза ее были заплаканы.
- Обедать давай, - сказал дедушка. - А то ждем-ждем, а есть-то хочется.
Полина открыла уже рот, чтобы сказать Рувиму всё, всё. И про Борю Белого, и про Антона Марковича, и про немедленный развод, но Рувим смотрел отрешенно вверх, мимо птицы, над которой выше кроны кедра было натянуто небо в цифрах. 6101971. 6.10.1971. 6 октября 1971. День, когда он встретил Клаву. Клаву Фефелкину.
Полина повернулась и ушла. Дедушка Моисей Соломонович смотрел ей вслед с дурацкой улыбкой, покачивая головой, а Рувим не заметил ни прихода ее, ни ухода. Вернувшись в дом, Полина достала из холодильника кусок рокфора, села к столу и, отщипывая кусочки, принялась жевать без азарта. Шар неотпускающего страха висел над ее головой, она уже не думала ни о Рувиме, ни о Боре Белом, а только о неизбежной тоскливой смерти, которая вот-вот придет. Крошки подсохшего рокфора падали на халат, она не стряхивала их. Хотелось плакать, всхлипывать. Подошла собака Юка и положила теплую голову ей в колени.
Смерклось рано, тьма без луны и звезд накрыла особнячок на улице Ливанских Кедров. Людям в доме не о чем было говорить между собой, они урывками вспоминали прошлую жизнь, и горечь заливала их память. Ничего не было сделано в их жизни, никакое дело не было закончено. Спать разошлись каждый в свой угол и заснули, уткнув лица в подушки.
Их разбудило рычанье бетономешалок на стройке. Рувим, волоча ноги, подошел к двери, ведущей во дворик, и приоткрыл ее. Не было на лужайке никакого кедра, и обезьяны не было видно. На дачном столе стояли две порожние бутылки из-под бренди, между ними серела лепешка подсохшего птичьего помета. Собака Юка проскочила мимо Рувима на волю и взялась бегать вокруг масличного дерева. За белым ажурным забором загорелые рабочие тюкали молотками по звонким доскам опалубки. Полина в халате и китайских шлепанцах спустилась из спальни, а дедушка Моисей Соломонович спал у себя наверху.
- Давай, давай, Рува, - сказала Полина. - Доброе утро. Садись, ешь. У тебя есть бензин? Подбрось меня до работы.
- Ну, конечно, - сказал Рувим. - Одевайся быстрей. У меня сегодня дел выше головы.
Начался новый день, очередной.
ЗЮНя
К животному миру Зюня Кантор из вишневого города Сороки относился без любви: могут ужалить, могут укусить или пырнуть рогом. Среди домашних животных он отдавал несомненное предпочтение свинье, ее филейной части.
После победы свободы и плюрализма в 91-м году дела Зюни пошли неплохо: он был работящий человек. Торговля красным кирпичом пришлась ему по вкусу, для перевозки товара он купил битый грузовичок. Предприятие раскручивалось, вскоре во дворе Зюниного дома появился большой военный грузовик, приобретенный у майора - начальника армейской автобазы - за два ящика водки "Кориандровая". Водку эту пили потом два дня без просыху в уютной кладовке автобазы, и Зюня принимал в гулянке активное участие. Спустя неделю после этой армейской операции подвернулся интересный случай: обмен военного грузовика на целую библиотеку переплетенных в красивую кожу книг на английском языке, которым Зюня не владел. Книги были старинные, золотое тиснение украшало их маслянистые корешки. Зюне очень хотелось сделаться владельцем этих красивых книг и таким образом на деле приобщиться к настоящей культуре. И сделка, несомненно, состоялась бы, если б не вмешательство судьбы: библиотека оказалась ворованной, продавец был посажен в следственный изолятор, под замок. Зюня долго еще жаловался приятелям на роковое стечение обстоятельств, но тайное чувство облегчения грело его душу и помогало справиться с разочарованием.
Да и при коммуняках Зюня никогда не сох от голода и жажды, разве что на зоне, где провел всего-навсего полтора года - детский срок. "Крупную аферу с севрюгой мне по ходу дела переквалифицировали на мелкое жульничество с тюлькой", - с улыбкой на молодом лице вспоминал потом пострадавший. Такое искривление действительности обошлось в хорошую копеечку, но оно того стоило: выйдя на свободу, Зюня быстро поднялся на ноги, хотя рыбные склады с тех пор старательно обходил стороной.
Все было бы хорошо, просто замечательно, если б не Зюнина жена по имени Ривка - девушка из хорошей семьи. Эта Ривка, пока глава семьи сидел в лагере за колючкой, познакомилась с учителем географии из Бендер и переехала к нему жить. Зюня согласился на заочный развод при одном непременном условии: сын Боря, по домашнему прозвищу Буги, вернется из Бендер к отцу, как только тот исправится в местах заключения и воротится восвояси. Ривка, плача и рыдая, сдалась, честный учитель тоже не настаивал и палок в колеса не ставил, а может, и рад был такому повороту любовного дела.
Время ходко шло, клацая селезенкой, и Зюнин отпрыск приблизился вплотную к тринадцати годам - важному возрасту для евреев.