РОКСИ
Здоровяк по имени Гарретт входит в комнату, но, кажется, не хочет подходить ко мне.
— Ты в порядке?
— Пошел ты, — кричу я, садясь и зажимая здоровой рукой место пореза, чтобы остановить кровотечение. Это не самое худшее, что у меня было, но, черт возьми, это больно… да, больно. Я скрещиваю ноги, чтобы не думать о том другом… таком чертовски сбивающем с толку.
Опустив глаза на руки, чтобы избежать его слишком пристального, всевидящего взгляда, я тычу пальцем в порез. Сумасшедший ублюдок снова вскрыл порез. Рана не слишком глубокая, швы не нужны… я научилась понимать, что нужно, а что нет, после того как привыкла ежедневно травмироваться. Этот заживет, вероятно, оставив еще один шрам, который станет неприятным дополнением к уже имеющейся внушительной коллекции.
Я вздрагиваю, когда поднимаю глаза и понимаю, что здоровяк сидит на корточках передо мной, его темный взгляд прикован ко мне, черные волосы падают на лоб странным милым образом, когда он тянется к моей руке.
— Можно? — бормочет он, но я прижимаю ее к груди, и он вздыхает. — Я не причиню тебе вреда. Я привык иметь дело с порезами, синяками и переломами.
— Держу пари, что так и есть, — огрызаюсь я, и его бровь взлетает вверх.
— Не в этом смысле, хотя тебе действительно следует держаться подальше от Ди. А он не такой… как мы. Он причинит тебе боль ради забавы, — мягко предупреждает Гарретт, сжимая татуированные костяшки пальцев. Он такой большой, что его руки, должно быть, больше моей головы. Он мог бы переломить меня пополам и так легко причинить боль. И все же он не сделал этого… Почему?
— О, избегать его? Мне это, блядь, и в голову не приходило, и как бы ты хотел, чтобы я избегала его, когда я нахожусь в запертой комнате, а этот сумасшедший ублюдок врывается и пялится на меня, пока я сплю? — фыркаю я.
Губы здоровяка дергаются, и он снова кивает на мою рану.
— Позволь мне хотя бы промыть ее и забинтовать. Как твоя губа? — спрашивает он, поднимая большой палец и тыча в мою саднящую губу. Я замираю, когда он проводит по ней большим пальцем, взгляд его глаз при этом сконцентрирован до предела. Холодный. Как будто на него это не действует, как будто его прикосновения не вытворяют со мной нечто странное.
Не делают с моими чувствами того, чего я, по идее, и чувствовать-то не должна, ведь я пленница.
Он кивает:
— Она не слишком сильно пострадала, заживет. — Гарретт отпускает мои губы и нежно берет мою руку, поворачивая ее, чтобы рассмотреть порез, прежде чем встать так быстро, что я отпрянула… привычка, привычка, которую я думала, что переборола. Он это видит, конечно, но никак не комментирует. — Позволь мне принести аптечку.
Он на мгновение выходит из комнаты, и я вскакиваю на ноги, чтобы побежать за ним и убежать, но здоровяк закрывает дверь и запирает ее. Ублюдок. Меряя шагами комнату, рыча и ругаясь себе под нос, я жду его возвращения. Мне этот здоровяк не по силам. Я хороша, но не настолько. Кроме того, я видела его покрытые шрамами костяшки пальцев и кривой нос, который ломали множество раз, что указывает на очевидную для меня вещь — он боец. По тому, как плавно он двигается для такого крупного парня, я бы предположила, что он боксер.
Дверь открывается, и он возвращается с аптечкой, жестом приглашая меня сесть на кровать, и я сажусь, надеясь, что если буду хорошо себя вести, то смогу усыпить их ложное чувство безопасности. Он опускается на колени и обрабатывает порез, полностью игнорируя меня.
— А что будет с моим баром? — требую я ответа. Я люблю это место. Это мой дом, единственное место, которому я когда-либо принадлежала, и я работала изо всех сил, чтобы он оставался на плаву.
— Мы заперли его, он пока останется закрытым, — предлагает он, не обращая внимания на мои вопросы или гнев, когда он обхватывает мою руку и встает. — Тебе надо немного поспать.
Он поворачивается и собирается уходить, поэтому я прыгаю прямо перед ним.
— Почему? Зачем вы это делаете? — прошептала я, и слезы наконец наполнили мои глаза. — Я человек, человек! Не вещь, пожалуйста, просто отпустите меня.
Он вздыхает, потирая лицо:
— Нет. Поспи немного.
Затем здоровяк уходит, щелчок двери сигнализирует о том, что она снова заперта. Я вытираю слезы, злясь на себя за то, что позволила ему увидеть эту слабость. Внезапно все вокруг обрушивается на меня. Я принадлежу им, они никогда меня не отпустят.
Я знаю это, я чувствую. Я слишком много знаю, слишком много видела… Теперь это моя жизнь. Вопрос в том, как долго я проживу? Между сумасшедшим и подлым ублюдком… Держу пари, недолго.
Мой отец вынес мне смертный приговор от рук этих Гадюк, и держу пари, что ему ровным счетом наплевать. Всю мою жизнь он вымещал это на мне. Я всегда думала, что он убьет меня. Оказывается, я была права, но все не совсем так, как я предполагала.
На самом деле я не сплю. Я лежу на полу и смотрю, как с восходом солнца город оживает. Все это время я обдумывала план. Я отказываюсь лежать здесь и позволять этим ублюдкам делать со мной все, что они хотят, и, возможно, позволить им убить меня.
У меня есть своя жизнь.
Они выбрали не ту гребаную девчонку. Я сражаюсь гораздо дольше, чем просто плыву по течению. Они хотят легкую добычу? Тогда им чертовски не повезло, потому что я заставлю их пожалеть о том дне, когда они забрали меня. Мне нужно завоевать их доверие, заставить их думать, что они ломают мой дух. Тогда я сбегу.
Если они попытаются убить меня, я убью их. Вот так просто.
Это уже не обычный день, это мир, где человек человеку волк… или, точнее, это мир Гадюк. И прямо сейчас я их добыча.…
Это должно ужаснуть меня, что я даже подумываю о том, чтобы убить их, но я видела дерьмовые вещи, о которых большинство людей никогда не смогут даже помыслить, и, если мне придется убить четырех коррумпированных мафиозных придурков, чтобы получить свою свободу, я это сделаю.
Я никогда не перестану бороться с ними.
Я снова обрету свободу, и тогда мой отец заплатит за это.
Чувствуя себя спокойнее теперь, когда у меня был план, я поднимаюсь на ноги, когда слышу звук приближающихся к моей двери шагов. Кензо открывает дверь и заглядывает внутрь, улыбаясь мне. Он всегда так делает, но это не может скрыть расчет в его глазах или то, как он наблюдает за мной и за всеми. Жду, наблюдаю.
Сегодня, когда он входит в комнату, его волосы выбриты по бокам и зачесаны назад. На нем белая рубашка с двумя расстегнутыми пуговицами, открывающими точеную грудь и несколько волосков на груди. Рубашка заправлена в черные брюки, а туфли начищены до зеркального блеска.
Он так сложен, так совершенен и все в нем кричит о деньгах и власти. Это сквозит во всем. Он привык быть в центре внимания, самым могущественным человеком в комнате. Чего они не понимают? Когда вы достигнете дна, у вас есть только один путь, и это путь наверх.
Они забрали все, включая меня.
Мне больше нечего терять.
У них есть все.
— Ты, должно быть, проголодалась. Пойдем, мы завтракаем и подумали, что ты захочешь присоединиться к нам, — предлагает он, засунув руки в карманы и стараясь казаться дружелюбным. Это может подействовать на других, но не на меня. Я вижу чудовище, скрывающееся за этой маской дружелюбия.
— Меня посадят на цепь, как собаку? — рычу я, а он ухмыляется.
— А ты хочешь ей быть? Это можно устроить, я уверен, — самодовольно парирует он, а я щурюсь. — Пойдем, поешь.
— А если я скажу «нет»?
Он перестает ухмыляться, выражение его лица становится холодным.
— Теперь тебе бы стоило усвоить, что здесь у тебя нет никакой власти, дорогуша. Это облегчит тебе задачу. Если бы я хотел, чтобы тебя посадили на цепь, как собаку, то ты бы уже сидела на цепи. Я веду себя с тобой прилично, так что не бросай мне это в лицо, иначе в будущем мы можем быть не такими вежливыми с тобой.
Затем он снова ухмыляется.
— Идем, — он кивает и выходит из комнаты.
Мгновение я борюсь с собой, прежде чем последовать за ним. Он ждет снаружи, не давая мне времени сбежать. Словно слыша мои мысли, он хихикает, его рука скользит к основанию моего позвоночника, согревая кожу там. Он наклоняется и шепчет мне на ухо:
— Ди ищет предлог, чтобы поколотить тебя. Не искушай его, заставляя преследовать тебя, потому что, когда он тебя поймает… что ж, ты, наверное, пожалеешь, что он не такой милый, как мы.
— Ты всегда угрожаешь людям смертью и пытками за завтраком? — рявкаю я, отстраняясь от его руки.
Он смеется у меня за спиной.
— Конечно, утро не было бы добрым без хотя бы одной смертельной угрозы или драки.
Я топаю по коридору, делая мысленные зарубки на расположение других дверей. Полоска дверей резко обрывается, открываясь в остальную часть квартиры, и я останавливаюсь, вытаращив глаза.
— Вы все сумасшедшие, — рассеянно бормочу я.
Он прижимается к моей спине, исходящий от него жар и твердое тело заставляют меня замереть. Я чувствую его губы у своего уха, дыхание на моих волосах.
— Ты даже не представляешь насколько.
Я не обращаю на него внимания, слишком занятая созерцанием окружающего меня великолепия. Если я думала, что спальня выглядит как с картинки в демонстрационном зале, я понятия не имела… черт, я даже не представляла, что места могут выглядеть так.
Справа — окна от пола до потолка, занимающие два этажа, и двери, ведущие на что-то похожее на террасу с бассейном и баром. Слева — входная дверь со считывающим устройством рядом, а за ней — подвесная стеклянная лестница, ведущая на другой уровень.
Войдя в комнату, я оглядываюсь по сторонам. Все здесь выполнено в золотых, белых и черных тонах. Мраморный пол с черными вставками скрипит под ногами, ведя в гостиную. В пол утоплен огромный диван, и когда я говорю «огромный», я имею в виду достаточно большой, чтобы вместить целую команду игроков в регби. Он стоит в четко очерченном квадрате и на вид из настоящей кожи, и, черт побери, перед ним расположен источник открытого огня. Рядом со мной телевизор, который занимает всю стену. Перед диваном — стеклянный стол, занимающий всю стену, с цветами и украшениями поперек него, и рояль.
Рядом — кухня открытой планировки с островом из белого и серого мрамора и черными барными табуретами на золотых ножках. Кухня больше, чем вся моя квартира, оборудована всеми необходимыми приспособлениями и технологичными штуковинами, какие только можно себе представить. Большие подвесные люстры свисают с потолка, а холодильник и духовка — блестящие, черного цвета. Золотые цветы прекрасно расположились в вазе. Райдер кружится тут же вокруг стола.
— Открой ящик, — приказывает он, и ящик открывается, позволяя ему бросить что-то внутрь.
Конечно, у них здесь чертов «умный дом».
С потолка свисают хрустальные люстры, белые стены украшены произведениями искусства. Все так чисто, безупречно и идеально… и кричит о деньгах. Каждый позолоченный край, каждая ваза и деталь должны были произвести впечатление.
Черт, у них даже есть ступеньки в то, что выглядит как пруд в углу. Как живет другая половина. Я качаю головой, когда Кензо толкает меня вперед, и спотыкаюсь, прежде чем резко повернуть голову, чтобы посмотреть на него. Он ухмыляется, сверкая ровными белыми зубами.
— Засранец, — ухмыляюсь я и оборачиваюсь, чтобы увидеть, что все они смотрят на меня.
Я и так не в своей тарелке, что чувствую себя крошечной и ничтожной. Моя одежда дешевая, но черт с ней. Они украли меня, они знали, кто я. Я откидываю голову назад и бросаю на них надменный взгляд, когда подхожу к столу, где Гарретт держит кружку с чем-то, что пахнет кофе. Дизель тоже там, его обутые в сапоги ноги упираются в стеклянный стол, когда он щелкает зажигалкой в руке.
Райдер оборачивается, ставит блюдо на стол, садится на стул и аккуратно кладет салфетку на колени. Сегодня он в другом костюме — сером, в тонкую полоску, с гребаным жилетом, материал туго обтягивает его впечатляющие бедра, когда он откидывается назад, потягивая напиток из чертовой чайной чашки.
В его руках она смотрится крошечной, но при этом очень подходит ему. Его глаза следят за мной, анализируя каждое мое движение, пока я неловко стою, прежде чем решаю выбрать стул и плюхнуться на него, забыв о правилах приличия. Водрузив свои босые ноги на стол, я скрещиваю руки на груди и, прищурившись, смотрю на него.
— Я хочу вернуть свои ботинки.
Эти ботинки обошлись мне в небольшое состояние и являются одной из немногих вещей, на которые я когда-либо тратилась и которые покупала для себя.
Он отпивает из чашки и ставит ее на блюдце на столе. Это странно завораживает и возбуждает, когда мужчина обхватывает губами такую изящную чашку. Не то чтобы я когда-нибудь собиралась говорить об этом этому придурку.
Дизель наклоняется вперед, его темные глаза прикованы ко мне, когда он заправляет свои длинные светлые волосы за уши. Как обычно, Гарретт игнорирует меня.
Дизель — чертов бешеный пес, Райдер — высокомерная задница, а Кензо — очаровательный психопат… Я не могу понять Гарретта. Он, кажется, хочет полностью игнорировать тот факт, что я здесь. Он даже не смотрит на меня. Кензо садится рядом со мной и берет две кружки.
— Кофе?
— Черный, — отвечаю я, и он наливает мне. Я обхватываю кружку руками, морщась от боли, которую доставляет рана.
Райдер, конечно, замечает это. Не думаю, что существует что-то, чего этот человек не замечает. У него глаза как у ястреба.
— Так тебе и надо, раз ты ведешь себя как ребенок и разрушаешь свою комнату.
Он только что сделал мне выговор… словно я чертов ребенок? Мне хочется выплеснуть кофе ему в лицо, и он прищуривает свои холодные глаза, словно читает мои мысли.
— Не испытывай меня. Из-за твоей вспышки гнева сегодня ко мне придут люди, чтобы привести комнату в порядок. Тебя нельзя оставлять одну, поэтому ты останешься с Кензо.
— Тюремным надсмотрщиком? — я горько усмехаюсь, потягивая кофе, который, к моему раздражению, чертовски хорош.
— Для твоей защиты, и да, чтобы ты не навредила себе или не попыталась сбежать, — сухо отвечает Райдер, беря столовые приборы и начиная нарезать еду. — Ешь, ты, должно быть, проголодалась. — Затем он игнорирует меня, как будто я всего лишь досадная помеха. Если это правда, то почему он схватил меня? Это потому, что это был бизнес, чтобы покрыть долг? Предупреждение другим? Я не знаю, и, честно говоря, мне все равно.
Кензо кладет мне на тарелку еду — полноценный английский завтрак, но я чувствую себя слишком паршиво, чтобы есть. Неужели они думают, что шикарная квартира и хорошая еда заставят меня прекратить попытки сбежать? Неужели они действительно ждут, что я приму это?
Да, я могу утверждать, что именно это они и делают. Они привыкли, что им повинуются, что люди делают то, что им говорят.
— Твоя рука все еще кровоточит, милая птичка? — спрашивает Дизель, подпирая подбородок рукой и наблюдая за мной. От меня не ускользает, что Кензо сидит между ним и мной.
Они сделали это нарочно, но зачем? Почему их волнует, что Дизель сделает со мной? В конце концов, они сказали, что я принадлежу им и они могут делать со мной все, что им заблагорассудится. Игнорируя его, я поворачиваюсь к Райдеру, зная, что у него есть ответы.
— Мой бар… — начинаю я.
Он поднимает на меня взгляд своих холодных глаз, замораживая меня на месте. Большинство людей наблюдают за вами, но они не уделяют вам всего своего внимания. Только не Райдер, он пригвождает вас на месте анализируя все; пока я не убеждаюсь, что он знает, что капля пота стекает по моей спине, а мои руки слегка дрожат от страха, несмотря на мою браваду. Он все это замечает, наблюдает за мной, использует против меня. Это человек, который любит тотальный контроль.
— Ну и что с ним? — он бросает вызов, его голос ровный и не выходящий за грани приличия. В этом человеке нет ничего грубого, все так прекрасно, но под всем этим… все еще скрывается гадюка. Смертоносная, меткая змея.
— Что с ним будет? — интересуюсь я.
— Скорее всего, продадим или уничтожим, — бесстрастно отвечает он. Сжав пальцы поврежденной ладони, я сдерживаюсь, чтобы не броситься на него и не попытаться задушить ублюдка. Это мой бар.
Мой.
Боже, если бы Рич мог видеть это сейчас — именно эта мысль останавливает меня. Я обещала присматривать за этим местом, поддерживать его в рабочем состоянии. Я должна, даже если это убьет меня.
— Пожалуйста, пожалуйста, не нужно, — я стискиваю зубы от этих слов, единственный намек на слабость, который я позволяю.
Он откидывается назад, уголки его губ чуть приподнимаются.
— Хорошо, пока мы не решим, что с ним делать, я позволю твоим… партнерам вести дела.
Я фыркаю, когда он употребляет слово «партнеры». Он имеет в виду Кука и Трэвиса.
— Они в курсе, что со мной случилось?
Он приподнимает бровь.
— Нет, они думают, что у тебя возникли семейные проблемы и тебе пришлось уехать.
Я смеюсь, откровенно смеюсь, а он смотрит на меня.
— Что смешного?
Я чувствую, как остальные переглядываются между нами, все разом прекращают есть. О, Райдер не любит, когда чего-то не знает, когда над ним подшучивают.
— У меня нет семьи, они это знают, — фыркаю неодобрительно.
— У тебя есть отец, — смущенно отвечает он.
— Я отреклась от него много лет назад, — пожимаю плечами. — Это всем известно.
Он кивает, вытирая рот салфеткой, прежде чем аккуратно сложить ее и положить на стол.
— Я видел, что ты ушла из-под его опеки в семнадцать.
Тогда я поднимаю голову, гадая, как.
— Как…
Он улыбается и делает это так холодно и зло, что я даже вздрагиваю. Твою же мать.
— У нас свои пути, дорогуша. Я мог бы при желании узнать что угодно о ком угодно. Дай мне минутку, и я узнаю основные факты. Через час я узнаю все о твоей жизни… — он наклоняется ближе, его мятное дыхание обдает меня, от него пахнет мятой с нотками древесного запаха. — Дай мне день, и я уничтожу тебя, использовав против тебя все то, что знаю о тебе.
Наклонив голову, я смотрю ему прямо в глаза, отказываясь отступать.
— Ладно, ты знаешь обо мне все дерьмовые подробности, а кто не знает? Это не значит, что ты меня знаешь.
— Нет? — возражает он, выгибая бровь и откидываясь назад. В его глазах появляется удивление от моего отказа уступить, испугаться или поджать хвост, и я могу себе представить, что такое с ним впервые.
— Тогда позволь мне просветить тебя. С тех пор как тебе исполнилось три года, на твоем теле нет ни одной не сломанной косточки. Все из-за твоего папаши пьяницы, наверное. Твоя мать была наркоманкой и покончила с собой, когда тебе было четырнадцать. Ты ходишь как человек, который может постоять за себя, ты умеешь драться. Скорее всего, брала какие-то уроки самообороны. У тебя есть пушка, что только наглядно подтверждает, что у тебя есть некоторые… сомнительные друзья. Ты не боишься работать в баре для байкеров, что говорит о том, что ты также храбра, как и глупа. У тебя нет парня, вероятно, из-за твоих вопиющих проблем с папашей — на самом деле, кажется, что у тебя просто сиюсекундные любовники. Никто даже не знает твоего полного имени, просто так тебе нравится больше — изображать из себя главную. Ну, так что, мне продолжать?
— Все верно, кроме одного, — рычу я, вставая. — Моя мать не убивала себя. Мой отец сделал это, когда воткнул иглу ей в вену и нажал на шприц.
Я отворачиваюсь, и Дизель преграждает мне путь.
— Куда собралась, Птичка?
— Я не позволял тебе уходить, — огрызается Райдер за моей спиной. — Сядь.
Стиснув зубы, я делаю глубокий вдох, сжимаю руки в кулаки, разворачиваюсь и сажусь. Он кивает и продолжает есть, не обращая на меня внимания.
— Сегодня я буду на совещаниях до обеда. Сегодня вечером я жду вас всех здесь. Завтра нас с Гарреттом не будет почти весь день, — сообщает он.
— Куда ты собрался, брат? — спрашивает Кензо, поглощая пищу.
— У нас есть кое-какие дела на севере, разногласия по оплате, — Райдер закатывает глаза. — Уладим все быстрехонько. А пока я хочу, чтобы ты прижал уши к земле, Кензо. Держите глаза открытыми на случай возмездия от Триады. Они так просто не сдадутся.
Я сижу, впитывая все это, отмечая как можно больше о них. Они свободно говорят о делах передо мной. Почему?
Потому что они думают, что я никому не скажу.
Это рождает во мне вспышку страха, которая сгорает в накатившей волне гнева. Они планируют уничтожить меня, как будто я ничто, просто еще одна деловая сделка для них. Меня это бесит, к черту страх. Я зла, я в ярости.
Эти ублюдки должны заплатить. Остаток завтрака я провожу в молчаливом раздражении, отказываясь есть. Я заставлю их заплатить.