РОКСИ
— Гребаные яйца дохлого осла.
Голова болит, тело болит, а в ушах стоит странный звон. Во рту каша, а глаза отказываются открываться. Где я, черт возьми, нахожусь? Что случилось? Я ломаю голову, продираясь сквозь туман и игнорируя раскалывающую на части боль. Это важно, я знаю это…
Черт.
Авария.
Черт, они поймали меня… так где же я? Голова словно наливается кровью, как бывает, когда долго лежишь вверх ногами. В ушах все еще звенит, но я могу расслышать, что это и мое колотящееся сердце, капает вокруг меня, как вода, медленно ударяющаяся о кафель, снова и снова. Кроме этого, я слышу только шелест ветра, кажется, далеко-далеко… потом тишина.
Хорошо. Успокойся, блядь, Рокс. Первым делом, открой свои гребаные глаза и пойми, где ты находишься. Потом мы сбежим и убьем этих ублюдков.
Я заставлю этих сучек плакать по своим мамочкам… как только смогу открыть глаза.
Я не позволяю панике овладеть мной и не даю ей овладеть мной, это ничего не даст. Жизнь или смерть, и мне нужно выбраться отсюда, пока они не вернулись. Я знаю, что это будет означать только пытку, пока они не закончат со мной, и тогда я закончу с пулей в голове. Я отказываюсь умирать таким образом. Я умру, как жила, с пивом в руке и верхом на чьем-либо члене.
Мне удается наконец открыть глаза. В них стоят слезы, и мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы избавиться от них. Когда мне это удается, я хмурюсь в замешательстве, пытаясь понять, что я вижу.
Я что, перевернулась вверх ногами?
Мои волосы развеваются подо мной, касаясь пола и впитывая кровь из быстро разрастающейся там лужи. Пол покрыт ковром грязно-белого цвета. Подняв голову со звучным стоном, я осматриваю остальную часть комнаты. Ковер сходит на цемент дальше по помещению, стены выкрашены в белый цвет. Справа стоит что-то похожее на котел, а остальная часть комнаты почти пуста, если не считать приклеенных к стене в углу журналов с обнажённой бабенкой и старого деревянного стула, прислоненного к стене.
У нее красивые сиськи.
Черт, сосредоточься, Рокс.
В комнате стоит запах сырости и затхлости, как будто она была закрыта некоторое время. Окон нигде не видно. Бля. Поднимаю голову выше, спина напрягается, я смотрю на потолок и вижу, что я действительно прикована к нему, болтаюсь там, как гребаное мясо в мясной лавке. Я выкручиваю руки, которые связаны за спиной, и замечаю, что мои губы болят, как будто их заклеили скотчем. Вот ублюдки.
Неудивительно, что моя голова раскалывается, вся кровь приливает к ней, и я начинаю чувствовать головокружение. Мое тело ослабло, и у меня нет выбора, кроме как опустить голову вниз, заставляя мое тело неуверенно раскачиваться. Клянусь, если я упаду прямо сейчас, я буду в бешенстве, но цепь держится даже со скрипом.
Итак, я привязана вверх ногами… идеи? Ух, мой мозг болит. Затем я вспоминаю о ноже, который был спрятан у меня в районе позвоночного столба. Я напрягаю руки, пытаясь нащупать его, плечи болят от движения, но его нет. Они забрали его. Хорошо, значит, оружия тоже нет. Я могу продолжать раскачиваться, попытаться сломать балку, на которой вишу. Единственная проблема ― я могу удариться головой об пол или обрушить потолок, что не кажется мне такой уж хорошей идеей.
Готова поспорить, что к этому моменту парни уже знают, что меня нет. Они будут злиться, а Дизель будет в ярости, но я не могу ждать, пока они придут меня спасать. Мне нужно вытащить отсюда свою задницу. И тут я слышу звук ботинок, идущих в мою сторону. Мое дыхание учащается, сердце бешено колотится, пока я сглатываю желчь.
Ладно, что бы они ни делали, я с этим справлюсь.
Щелкает замок, дверь открывается, и в комнату входят трое мужчин. Дверь захлопывается за ними с громким щелчком. Я заперта вместе с ними. Блестяще. Я должна вести себя спокойно, вести себя умно, но, как всегда, мой язык ― враг мой.
— Вечерочек, засранцы, это что, новая фишка? Потому что, признаюсь, мне это не нравится. Я мокрая, но, честно говоря, мне кажется, я немного описалась, так что я бы не стала списывать это на счет вашего появления.
Они не отвечают, но тот, что посередине, делает шаг вперед. Он одет в черный костюм; верхние пуговицы рубашки расстегнуты. Его короткие черные волосы разметались по сторонам, а карие глаза напряжены и злы. Его губы сжаты, и я замечаю цифру «три», которая начинается на его шее и тянется к плечу. Двое других ― явно головорезы. У того, что слева, бритая голова. Его тело громоздкое. На нем узкие джинсы и черная футболка. Я вижу на нем по крайней мере три пистолета, и он выглядит, скорее, как грубая сила, чем как мозг. У того, что справа, фиолетовый ирокез, пирсинг через левую бровь и нос, и даже один на губе. Его глаза голубые и немного дикие, когда он ухмыляется мне. Он долговязый и весь в татуировках, на нем нет рубашки, только кожаные штаны.
— Они натирают тебе? У меня они хуже всего натирают, знаешь? Особенно когда начинаешь сильно потеть, а в коже это происходит постоянно, я права? — спрашиваю я его.
Он ухмыляется шире.
— Детская присыпка.
— Ха, — говорю я серьезно. — Надо будет попробовать, спасибо.
— Хватит! — рявкает мужчина в костюме, возвращая на себя мое внимание.
— Что? Я только начала. Вы должны знать, что однажды я отговорила не выписывать мне штраф… ладно, три раза, но кто считает? Потом был тот раз, когда я оказалась в мексиканской тюрьме и…
Черт.
Моя голова поворачивается, и я качаюсь от его пощечины. Моя щека болит, но я смеюсь, когда мужик ловит мое раскачивающееся тело и останавливает, поворачивая лицом к себе.
— Черт, это весело, сделай это еще раз, посмотрим, как далеко ты сможешь меня замахнуть!
Он снова бьет меня сзади, и на этот раз я кручусь, от этого желчь поднимается у меня в горле, и я удерживаю ее в себе, пока не сталкиваюсь с ними лицом к лицу снова, а затем извергаю ее на них. Она брызжет на его туфли и брюки, и я смеюсь, когда часть ее капает мне на щеку.
— Черт, это было весело.
Я кашляю.
Он кричит, отступает назад и с отвращением смотрит на свои когда-то до блеска начищенные ботинки. Парень с ирокезом смеется, и я подмигиваю ему.
— Подумала, тебе это понравится.
— Заткни ее, — рычит главный, поднимая ногу и глядя на нее сверху вниз.
Другой мужчина, Лысик, делает шаг вперед и упирает основание своего пистолета мне в живот. Дыхание вырывается из меня со стоном, и я раскачиваюсь взад-вперед, боль пронзает мое нутро. Он делает это снова и снова, пока я едва могу дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить. Я чувствую, как трещат мои ребра, черт. Каждый мой вдох причиняет мне боль, заставляя боль прошивать меня.
Но бывало и хуже, поэтому, когда я снова могу дышать, я издаю болезненный смешок.
— Это было здорово. Хотя должна признать, что мой парень ― мастер пыток, и он гораздо изобретательнее. Где игрушки? Страх? Давайте, ребята, вы можете лучше.
— О, это будет позже.
Парень с ирокезом ухмыляется в стиле хорошего мальчика.
— Роксана, посмотри на меня, — требует парень в костюме.
Я так и делаю, и он подходит ближе, хватает меня за плечо и держит неподвижно, наклоняя голову, чтобы встретиться с моими глазами.
— Даю тебе шанс рассказать нам все. Мы знаем, что ты не хочешь быть там с ними, они украли тебя, но мы можем помочь тебе. Просто расскажи нам то, что нам нужно знать, чтобы убить их, и тогда ты будешь свободна.
— Да… видишь ли, я бы поверила в твои слова больше, если бы вы не подвешивали меня как свинью. Тебе следовало бы начать с этого, а не с погонь и наркотиков, но твоя информация устарела, детка, я ― гребаная Гадюка.
Я бьюсь головой вперед, врезаясь в его голову.
Удары головой ― это не весело.
Головой бить больно, детки.
Он отшатывается назад с воем, его нос сломан, а в моей голове вспыхивает боль.
— Черт, чувак, у тебя толстый череп, — простонала я, на секунду закрыв глаза.
Когда я открываю их снова, он зажимает свой кровоточащий нос, его глаза горят яростью.
— Эндрю, она твоя. Достань для меня все, что мне нужно знать, а потом убей ее, — приказывает он, поворачивается и распахивает дверь.
Лысик следует за ним, и дверь захлопывается, замок задвигается на место. Эндрю, парень с ирокезом, делает шаг вперед, щелкая костяшками пальцев, и ухмыляется мне.
— Это будет весело.
Я вздыхаю.
— Эндрю, правда? Я ожидала какое-нибудь крутое имя. А твоя мамочка вообще знает, что ты здесь? Разве тебе не нужно ее разрешение?
Он ухмыляется шире, а затем его кулак обрушивается на мое лицо, и все вокруг погружается в темноту.
~
Когда я возвращаюсь в сознание, я привязана к деревянному стулу. Застонав, я смотрю на свои руки, каждая из которых привязана к ручкам стула, ноги тоже скованы. Ублюдки. Колючая проволока, которой они меня связали, впивается в запястья и лодыжки, когда я ерзаю на стуле, пытаясь освободиться.
Ну, это что-то новенькое. Замирая, я поднимаю голову, слюна и кровь стекают по подбородку. В моем черепе звучит маршевый оркестр, мои плечи и спина убивают меня от висения вверх ногами, а мои легкие сжаты, и ребра скрипят при каждом вдохе.
Эндрю здесь нет, наверное, он где-то дрочит, поэтому я на мгновение закрываю глаза, перебарывая боль. Эти минуты утекают по мере того, как мой разум дрейфует. Забавно, что когда приближается конец, ты начинаешь думать о начале.
Моя жизнь никогда не была легкой, но, признаться, я не думала, что она закончится здесь. Из всех способов, которыми я предполагала умереть, этот не был одним из них. Но в том-то и дело, что жизнь тебе ни черта не должна.
Она не обязана тебе жизнью, ты должен бороться за нее, чтобы выстоять и выжить. И я боролась.
Она наполнена моментами, извилистыми путями и неожиданными поворотами. Каждый человек, который приходит в твою жизнь, предлагает тебе новый мир, новое место и чувства, не всегда хорошие, и от каждого из них мы получаем возможность чему-то научиться. Принимаем ли мы эти уроки ― зависит от нас. От своего отца я научилась принимать боль, понимать, насколько сильным является мое тело, даже когда его неоднократно ломают, и благодаря этому я знаю, что смогу выжить. Каждый человек научил меня чему-то.
Любовь, любовь долговечна. Любовь слепа. Любовь беспорядочна и так совершенна, что мы ищем ее всю жизнь, даже когда нам кажется, что это не так. Думаю, я тоже, но я все равно нашла ее в лице четырех преступников. Их сердца такие же темные, как и их души.
Дело в том, что я никогда не пыталась бороться с ними. Наверное, какая-то часть меня познала их, и хотя мой разум был затуманен предательством и гневом, в глубине души мы сошлись, как кусочки головоломки.
Дизель увидел это раньше всех нас. Остальные жили в неведении, не желая прогибаться и ломаться. Но не только он, хотя именно он разрушил эти стены внутри меня, отказавшись прятаться от правды. Кто-то может назвать его сумасшедшим, но, возможно, он просто просвещенный… и, ладно, немного сумасшедший.
Кензо… черт, Кензо. Это убьет его, если я умру. Он уже потерял свою маму, а у него такое заботливое сердце, даже если вы не всегда это можете видеть. Когда он любит, он любит сильно. Он весь в себе.
Райдер будет винить себя. Он думает, что это его работа ― защищать всех, предвидеть все, но он всего лишь человек. Однако это не помешает ему ненавидеть себя.
Гарретт и так уже близок к краю, это может подтолкнуть его. Мой боец со шрамами заблудится в дебрях своих страхов и демонов, пока его не убьют.
Так что нет, я не могу умереть здесь, потому что это может сломить их, сделать их слабыми и позволить Триаде убить их. Я отказываюсь быть причиной их смерти. Я отказываюсь умирать сама.
Как только я это осознаю, в моих костях обретается спокойствие. Я не собираюсь здесь умирать. Если я и умру, то в окружении своих людей, с оружием в руках и улыбкой на лице. Я должна сказать им, что люблю их.
Дверь открывается, и входит Эндрю, а за ним Лысик. Черт, ладно, время пыток. Я пережила и худшее, я переживу и это. Я повторяю себе это, откидывая голову назад и улыбаясь им.
— Привет, мальчики, кстати, мое стоп-слово ― пузырьки.
— Тебе не понадобится стоп-слово, — шутит Лысик.
— Держу пари, ты говоришь это всем девушкам, наверное, поэтому ты не проходишь дальше первого свидания.
Я ухмыляюсь.
Ирокез Эндрю смеется.
— Она не ошибается.
Лысик подходит ко мне и втыкает дуло пистолета мне в живот, заставляя меня выдохнуть. Когда я наконец снова могу дышать, я ухмыляюсь.
— Черт, парень, ты что, не знаешь, как играть? Ты должен начать мягко, чтобы они все разогрелись. Ты не можешь просто так взять и сыграть, надеясь на лучший исход. — Я смотрю на Эндрю.
— Кто этот новичок? Ты таскаешь его с собой, как одна из тех девиц с чихуахуа в сумочке?
Он разражается смехом и смотрит на Лысика, у которого вся голова покраснела. Я с нездоровым восхищением наблюдаю, как краснота стыда ползет по его блестящей голове.
— Ты ее воском натираешь? Например, полируешь ее, как полируют полы? Потому что она чертовски блестит…
На этот раз он втыкает дуло в мое больное плечо. От внезапного взрыва боли с моих губ срывается хрип, и я пытаюсь свернуться калачиком, чтобы защитить его. В юности я усвоила, что в конце концов все кричат, это может подстегнуть их, но, честно говоря, люди не кричат только в кино. О, нож в кишках? Дайте мне просто помолчать, это так не работает. Но есть два варианта игры ― вы можете позволить им уничтожить вас, сломать вас, или вы можете использовать это против них.
Перевернуть ход истории, быть неожиданным.
Это то, что я делаю. Когда я могу дышать без слез, я подмигиваю ему.
— У тебя и затылок лысый?
Он втыкает пистолет мне в другое плечо, и я чувствую, что оно сломано, чертова сука.
— Чертова лысая сука, — рычу я. — Так нельзя обращаться с леди.
— Никакая ты, блядь, не леди, шлюха, ты ― ходячая мертвая подстилка.
Наступает тишина, и я смотрю на Эндрю.
— Это очень неловко, потому что я не догоняю. Как ты думаешь, он все свои реплики черпает из плохих боевиков?
На этот раз Эндрю останавливает его.
— Фрэнни, хватит, — огрызнулся он. — Она моя, а ты здесь для подстраховки.
Я сдерживаю свой смех столько, сколько могу, а это всего тридцать секунд, а потом я смеюсь так сильно, что почти обмочилась.
— Боже мой, тебя зовут Фрэнни? Вот дерьмо, неудивительно, что у тебя проблемы с гневом, бедняжка Фрэнни! — завываю я.
Лысик рычит и направляется ко мне, но Эндрю опережает его, вставая перед ним, и на мгновение я понимаю, почему именно он мучитель. На его лице мелькает гнев, и он словно увеличивается в размерах. Лысик, он же Фрэнни, отступает, ругается, отворачиваясь, и тогда Эндрю расслабляется, снова сутулится и ухмыляется, словно ему нет дела до всего на свете.
Но теперь я увидела, что он скрывает под маской. Настоящий Эндрю, он любит боль, ему нравится, когда больно, это должно быть… чертовски ужасно.
Эндрю поворачивается и пожимает плечами.
— Веди себя хорошо, он может убить тебя.
— Да, это не сработает. Люди говорили мне вести себя хорошо с самого детства, и посмотрите, где я сейчас.
Пожимаю плечами в стиле «ну и дела», пока он подходит к подносу и расставляет свое оборудование.
— Так скажешь мне, как долго ты этим занимаешься?
— О, несколько лет, — отвечает он, беря в руки скальпель.
— Много клиентов? — спокойно спрашиваю я.
Он делает шаг ко мне с жестокой улыбкой.
— Ты странная, ты знаешь об этом? Не бери в голову, у них у всех красная кровь.
— Как бы вы испугались, если бы моя кровь сейчас оказалась синей?
Я смеюсь, но смех переходит в стон. Я скрежещу зубами, когда он проводит секачом по моему лицу, легкий порез, но достаточно глубокий, чтобы я почувствовала, как кровь стекает по щеке.
— Ублюдок, это чертовски выгодно, парень.
— Извини.
Он кивает и проводит лезвием по моей руке.
— Так лучше?
— Намного, спасибо. Только не испорти мне татуировки, а то Гарретт разозлится, а в прошлый раз, когда ему пришлось делать мне татуировку… ну, скажем так, это действо обернулось хэппи эндом для всех.
Эндрю ухмыляется.
— Конечно.
Он начинает проводить ножом по верхней части моих ног, и я издаю небольшой крик, который вызывает смех у Лысика.
— Эй, Фрэнни, ты думаешь, твоя мама назвала тебя так из-за твоего огромного влагалища? — спрашиваю я, задыхаясь.
Тогда Эндрю повышает градус. Когда он вонзается в мой живот, у меня нет времени на разговоры, все, что я могу делать в течение следующего времени, это дышать и кричать. Когда он отходит назад, моя голова падает, я с трудом сдерживаю слезы, поэтому, будучи сумасшедшей сукой, я закручиваю запястье в колючую проволоку, перерезая его так, что боль заставляет меня кричать, перекрывая шум водопроводных труб.
Они могут получить мои крики, больше ничего.
Когда я возвращаюсь в реальность, я поднимаю голову, плюю кровью в Лысика и смеюсь.
— Это было весело, что дальше?
— Скажи мне, как попасть в их квартиру? — спрашивает Эндрю. А, значит, они не так уж много знают.
— Не знаю, они любят завязывать мне глаза, извращенные ублюдки.
Я ухмыляюсь.
Он снова вонзает в меня нож, и я стону, но еще дышу, агония нарастает внутри меня. Черт, черт, черт. Не теряй сознание, Рокси. Когда я чувствую, что не отключусь, я улыбаюсь ему, мои губы слегка онемели.
— Можно мне звонок другу?
Он вздыхает и вытирает лезвие.
— Ну же, Рокси, было бы жаль выпотрошить такую женщину впустую. Расскажи мне то, что я должен знать. Расскажи мне все о Гадюках.
— Да, я собираюсь жестко отказаться от этого. Никакого компромисса, даже за твои денежки, сука, эти ублюдки сумасшедшие.
Он приседает и хватает меня за колени, глядя на меня сверху.
— Боишься их больше, чем меня?
— Да, блядь, да. Ты что, не слышал меня? Они безумны, а я им нравлюсь! Представь, что они делают с теми, кто им не нравится…
Тогда я ухмыляюсь шире.
— Представь, что они сделают с тобой за то, что ты ко мне прикоснулся. В прошлый раз они сломали парню руки и вырвали язык… Интересно, ты будешь кричать?
Я смотрю, как он поднимает нож, покрытый кровью. Это напоминает мне о Дизеле, и, как ни странно, моя киска сжимается… как, правда, сейчас? Сейчас не время.
Да, я успешно разозлила Эндрю.
Он бьет меня сзади, и моя голова откидывается в сторону, когда кровь наполняет мой рот. Выплюнув ее, я со смехом поворачиваюсь обратно и широко улыбаюсь ему, кровь, несомненно, покрывает мои зубы и губы, если судить по его отвратительной усмешке.
— Ты называешь это пыткой? Предпочитаю прелюдию поизящнее. Давай, ты можешь лучше, — дразню я.
— Скажи мне! — рычит он мне в лицо, нетерпеливый теперь, когда понимает, как трудно будет меня сломить.
Облизывая губы, я смотрю ему в глаза. Я ни за что не предам своих ребят. Под пытками тебя учат раскрывать информацию, которая не важна и близка к правде, но я ни за что не пойду на такой риск. Дизель убьет меня, любовь это или нет. Я знаю, что это принесет мне немало боли, но я выдержу.
Я смогу это пережить.
Глубоко вдохнув, я серьезно киваю, все тело болит, кровь стекает по моим изгибам, и агония рвется по венам.
— Хорошо, хорошо, я расскажу вам…
Они оба выжидающе смотрят на меня, пока я пытаюсь выглядеть кроткой и сломленной, позволяя слезам наполнить мои глаза, настоящим слезам от боли. Задыхаясь от боли, протестуя ребрами, я произношу:
— И я всегда буду любить тебя…
Эндрю вздрагивает от того, как громко я пою.
Он снова бьет меня по спине, прерывая песню, и я выплевываю кровь и поворачиваюсь к нему спиной.
— Нет? Не чувствуешь? Как насчет репертуара группы Metallica? Нет, как насчет Tэй-Tэй[4]? Ты выглядишь прямо как тайный фанат Тейлор Свифт!
Лысик делает шаг вперед, нацеливая на меня свой пистолет.
— Заставь ее говорить, — требует он. — У нас не так много времени, прежде чем они придут за ней.
Я усмехаюсь на это.
— Фрэнни, они уже пришли, и ты в полной жопе. На чем я остановилась? О, Тэй-Тэй…
Я начинаю петь, и он с рычанием распахивает дверь и выбегает прочь.
— Подожди! — зову я. — Нам было так весело, Фрэнни! Я еще даже не дошла до своих любимых треков!
Эндрю вздыхает, как будто он разочарован во мне.
— Рокси, это могло быть так просто. Ты могла бы быстро умереть.
— Да, только мне никогда не нравился легкий вариант. Что я могу сказать? Мне нравятся жескач.
Я ухмыляюсь ему.
Он срывает с меня эту спокойную маску, и я понимаю, что меня ждет мир полный боли. Будем надеяться, что я смогу пережить это дерьмо, потому что мои Гадюки придут, я знаю это, и если они найдут меня мертвой… город не переживет их гнева.
Время течет медленно, мучительно медленно, как и боль, проходящая через меня, через все мое тело. Он мазохист, но не так хорош, как Ди, но все же это приносит пользу. Мои крики раздаются вокруг нас, и слезы, наконец, проливаются, покрывая мои щеки. Кровь стекает под меня, мои пальцы скользкие от нее. Он вырывает ногти на ногах, ломает мне пальцы. Он ломает мне палец. Он колет, режет и режет. Он накрывает мою голову мешком и льет на нее воду, пока я не перестаю дышать, пока не думаю, что могу утонуть, а когда он отрывает мешок, вода течет у меня изо рта на грудь, легкие горят от ледяной жидкости.
— Спасибо, я хотела пить, — кричу я.
Эндрю старается изо всех сил. Его работа и жизнь на кону, если он не получит информацию, но вот в чем дело… Я умру, прежде чем предам их, прежде чем предам любого, кто дал мне шанс, кто был добр ко мне… а мои Гадюки?
Они любят меня.
И, как ни странно, я, блядь, тоже их люблю.
Так что если я умру здесь, одна, в чертовой мерзкой комнате, то так тому и быть. Я заигрывала со смертью с детства, а умереть за людей, которых любишь, кажется хорошим исходом.
Эндрю не может этого изменить. Он может ломать мое тело снова и снова, он может заставить меня кричать и плакать, он может заставить меня молить о смерти, но ни слова о моих парнях не слетит с моих уст. Думаю, он начинает понимать это, когда сидит и наблюдает за мной.
— Мне стоит восхищаться твоей преданностью.
Он вздыхает.
— Раздражает, но впечатляет. Скажи мне, они действительно купили тебя?
Я киваю, смачивая губы.
— Так откуда такая преданность? — интересуется он с любопытством.
— Потому что мы плохо начинали, но теперь они ― мое все.
Я пожимаю плечами.
— Ты знаешь, как это бывает, давай посмотрим правде в глаза, каждая романтическая история в какой-то степени испорчена. Ромео и Джульетта? Они были детьми, и они умерли. Даже не начинай мне рассказывать о том искуплении, Господи, я ревела как ребенок. Преданность нужно заслужить, а не купить.
— И они ее заслужили? — спрашивает он.
Я не отвечаю, и он кивает.
— Я должен сообщить об этом своему боссу, подумайте об этом.
Эндрю встает и уходит, а я смотрю, как он уходит, хлопок двери и щелчок замка громко раздаются в сырой комнате.
Заслужили ли они это? Его вопрос звучит у меня в голове.
Несомненно, мы все испорчены, и наша любовь странная… но верность? Да, они заслужили ее, и мои мальчики будут продолжать ее получать, потому что я знаю, что они сделают все, чтобы защитить меня. Спасти меня. Дать мне все, в чем я нуждаюсь.
Когда никто другой этого не сделал, они приняли во внимание то, как я отношусь к ним и не вижу шрамов, и продолжали идти вперед, до тех пор, пока бы не добрались до меня.
Я не ребенок и не глупая. Я знаю, что если я предам их, они убьют меня, даже если любят, но не поэтому я не предаю их. А потому, что я не смогу причинить им такую боль, даже ради спасения собственной жизни, и если это не любовь, то я не знаю, что это такое.
Иногда в жизни встречаются люди, ради которых стоит умереть, и обычно это те же люди, ради которых стоит жить. Но вы не всегда можете иметь все сразу. Если все, что я могу предложить им сейчас, это мое молчание и смерть, я сделаю это.
Мне, правда, хотелось бы забрать некоторых из этих ублюдков с собой.
Мои парни могут быть преступниками, иметь дело со смертью и властью, но когда дело доходит до дела, все, чего они действительно хотят ― это любовь. Семья. Я отказываюсь ломать это.
Они могут быть моей силой, но я ― их слабость.
В этот момент надо мной раздается взрыв, и все здание сотрясается от пыли, падающей с потолка. Я ухмыляюсь, точно зная, кто это.
Мне не нужен никакой гребаный герой, чтобы спасти меня, я могу спасти себя сама, но я ни разу не сомневалась, что они помогут мне, помогут спасти меня, и я оказалась права.
Хоть раз кто-то меня не подвел.
И я отказываюсь разочаровывать их.
Пришло время освободиться и встретиться с моими ребятами, тогда мы вместе перебьем всех этих ублюдков.
Ладно, Рокси, пора вытрясти из них все дерьмо. Когда наверху раздаются взрывы и выстрелы, я оглядываюсь по сторонам, пока мне не приходит в голову идея. Это глупая, мать ее, идея, но это лучше, чем ничего. Итак, раскачиваясь из стороны в сторону, я наращиваю темп.
Стул начинает шататься, раскачиваясь вместе со мной, скрип громко раздается в комнате, но его заглушает звук драки. Я раскачиваюсь сильнее, и с воплем вместе со стулом валюсь набок. Рухнув на пол, я издаю стоны, ударяюсь головой, но стул разламывается. Я перекатываюсь на спину и издаю стон, лежа так с минуту. Я приземлилась на левое плечо, которое не работает. Черт, кажется, я его вывихнула.
Черт, в «Джоне Уике» это дерьмо выглядело легко. Он соврал, это больно, как будто у сучки течка, хуже, чем это было с тем первым занозой в заднице.
Садясь, я замечаю, что части стула все еще прикреплены к моим рукам и ногам проволокой. Черт. Ударив запястьем в пол, мне удается высвободить деревяшки, а затем размотать каждую часть проволоки, прежде чем сделать то же самое с лодыжками. Я могу использовать только одну руку, так как моя вторая рука смешно и безвольно болтается. Я хнычу, отдирая колючки, наблюдая, как кровь хлещет из моих лодыжек и рук. Суки.
Это происходит медленно, очень медленно, и когда я заканчиваю, я задыхаюсь и обливаюсь потом. Теперь нужно открыть дверь. Отталкиваясь, чтобы встать на нетвердые босые ноги, я защищаю грудь рукой, морщась от боли, пронзающей меня.
Вот еще одна глупая идея.
— Эй, Фрэнни, ты там? — кричу я. — Фрэнни, я освободилась, лучше приди за мной!
Дверь щелкает и открывается, в проеме показывается Фрэнни. Увидев меня, он рычит и бросается на меня. Вот и все…
Я притворяюсь, что падаю, хватаюсь здоровой рукой за нижнюю часть ручки стула, затем вскакиваю, когда он подходит ближе, и с криком бью его по его тупой морде снова и снова. Он воет и отшатывается назад, пытаясь заслонить меня, его пистолет падает на пол.
Я продолжаю бить, пока он не падает на пол. Задыхаясь, я беру пистолет в другую руку и прижимаю его к его голове. Его глаза расширяются, кровь стекает по лицу.
— Пока, Фрэнни, было приятно с тобой познакомиться.
Я нажимаю на курок. Прижимая пистолет поближе, я со стоном шагаю к двери.
Боже, сейчас бы вздремнуть.
Гадюки свернулись, готовые нанести удар. После этого от Триады ничего не останется.
Держись, дорогая, мы идем.