— И сколько же ты получаешь?
— Одиннадцать долларов в неделю. Это сейчас. Но через год я уже буду иметь четырнадцать и, кроме того, летом недельный отпуск с оплатой.
Он налил в чайник кипятку, прикрыл его и выключил плитку. Я еще раз оглядел комнату. Светло, чисто, все на месте, но уюта нет. В углу на стуле стопка журналов, у кровати на полке несколько романов карманного формата, на дверце шкафа фирменный календарь, на самом верху буфета мамина ваза. Но не было в комнате ни радио, ни удобных ламп, ни вышитых подушек. В распахнутое окно ворвался ветерок. Я выглянул наружу: в домах через улицу светились оранжевые квадраты окон.
— Год — долгий срок, — сказал я.
Клиффорд поставил на стол две чашки, достал из буфета сахарницу, жестяную банку с молоком, чайные ложки и все это аккуратно расставил на столе.
— Как жаль, что у тебя нет радио, Клиффорд.
— Я никогда не принадлежал к тем парням, которые часами готовы сидеть у радио. Ты знаешь это.
Он налил чай, поставил на место чайник и распаковал коробку с пирожными.
— Давай, Пат, — скомандовал он. — Будешь доволен.
Я откусил кусок: пирожное действительно было превосходное. В Абботсфорде у нас таких не было. Клиффорд тоже взял пирожное, съел его и принялся за чай.
— Нажми, нажми, Пат.
— И ты, одно твое.
— Ну, уж меня уволь. Не могу есть много таких вещей: честно говоря, меня тошнит. И, кроме того, я в любое время могу купить их, если захочу.
Он смотрел, как я расправляюсь с пирожными, и на его добром бледном лице играла легкая улыбка.
— Ну как?
— Потрясающе! Как они называются?
— Не помню. Кажется, как-то по-французски.
Взяв чашку, он отпил из нее глоток; я заметил, что каждый раз, когда он подносил чашку к губам, стекла его очков запотевали и ему приходилось ждать, пока они не прояснятся.
— Чем же ты думаешь теперь заняться, Пат, раз уж ты бросил школу?
— Не знаю. Может, останусь работать в Абботсфорде. Может, даже буду помогать отцу.
— А какая работа тебя интересует? Может, тебе хотелось бы выбрать что-нибудь по душе?
— Да нет, пока еще я ничего такого не придумал.
Мы кончили пить чай; Клиффорд встал, вымыл и вытер чашки, поставил их в буфет. Мы посидели еще некоторое время, потом оба решили, что устали, легли и погасили свет. Я лег с краю, и мне было хорошо видно, что происходит за окном. Ярко освещенные дома напротив, уличные фонари, свет мчавшихся по улицам машин — все это не имело никакого отношения ко мне и Клиффорду, к комнате, где мы лежали в темноте. Далеко-далеко на черном ночном бархате небосвода мерцала дуга янтарных огоньков Львиных ворот — моста через пролив.
Наверное, я уже спал, но сквозь сон все же услышал шепот брата.
— Пат, — спросил он, — ты уже спишь?
— Нет...
— Как ты думаешь, почему отец так злится на меня? Ведь единственное, чего мне хотелось, это самому устроить свою судьбу.
Я ответил не сразу. Мне хотелось, чтобы все это получилось исключительно из-за упрямства отца, но я отлично знал, что такое объяснение не удовлетворило бы Клиффорда, тем более что дело касалось нашего отца. Он просто сказал бы, что за всем этим что-то кроется.
— Не знаю, Клиффорд. Может быть, ему просто захотелось показать характер.
Некоторое время он лежал молча, и я было подумал, что он заснул.
— Ты думаешь, он действительно ненавидит меня, Пат? — неожиданно снова спросил он.
— Я вовсе не думаю этого, Клиффорд. Может быть, у вас просто разный взгляд на вещи, только и всего. Все обойдется.
Прошло, как мне показалось, довольно много времени, но Клиффорд не отвечал. Тогда я вытянул руку и положил ее в темноте на его плечо; он не пошевелился.
Утром Клиффорд разбудил меня.
— Пат, — сказал он, — уже полвосьмого. Мне скоро нужно уходить. А, Пат?
Я поднял голову и открыл глаза. Комната была полна света: в ярком луче солнца расплавленным янтарем светился налитый в чашку чай. За столом сидел уже успевший одеться Клиффорд.
— Мне хотелось, чтобы ты поспал подольше. Ты ведь очень устал, Пат.
— Это уже прошло, Клиффорд.
Я встал, оделся, умылся в ванной, вернулся в комнату и сел за стол.
— До чего же вкусно пахнут эти гренки!
— Ты уж прости, что у меня нет на завтрак ничего, кроме гренков. Я совершенно забыл купить вчера бекон. Неважно...
Он встал и начал жарить мне хлеб, но я ему не позволил.
— Я сам, — сказал я. — Иди пей чай.
Он снова уселся и отхлебнул глоток. Потом подошел к окну и выглянул наружу.
— Как здорово, что сегодня такая чудная погода!
— Да. Все должно быть о'кэй.
Я перевернул хлеб на проволочной сетке над плиткой.
— Когда тебе нужно уходить?
— Обычно я выхожу без четверти восемь. К восьми я уже там.