просто рухнули: невысокий коренастый толстяк – узбек (как сказал Вовка: «Косая сажень в
животе»). Широкое скуластое лицо, узкие маслянисто-чѐрные глаза, типично восточная
сладко-неискренняя улыбочка, крупный, с горбинкой, нос, утиная походка. Доложил:
«Товарищ капитана! Майор Салимбаев для прохождений дальнейшей служба прибыла!»
- Как зовут-то?
- Нигматулла .
- Хорошо. Идите в отдел кадров, оформляйтесь, потом – ко мне.
Когда он ушѐл, Вовка расхохотался:
- Нигматулла прибыла! Ну чистая Узбека!
Эта кличка «Узбека» так и прилипла к нему.
А через месяц нас подняли по тревоге и бросили в Афганистан.
Служил Нигмат на должности командира медроты, которую мы не развѐртывали, не было
смысла: рядом, по другую сторону взлетной полосы, стоял пехотный медсанбат 201-ой
дивизии. Развернули только изолятор, гепатита было до хрена, и операционную, да и ту
использовали изредка по мелочам. Все врачи ходили на боевые действия, по очереди. Как
простые фельдшера. Так вот Салимбаев, командир медроты, медроты, не ходил. Ни в какую!
Под любым предлогом. И без. Просто: «Я не обязан!»
- Но ведь все не обязаны! Однако, все ходят. Я, начмед бригады, твой начальник, хожу!
- Ты – началник! Сама решаешь: хочу – хожу, не хочу – не хожу! Фельдшер ходить
должна. Я – не фельдшер.
- Да, но фельдшера наши – солдаты-срочники, сопливые пацаны по 18 лет, только
после медучилища! Ни опыта, ни знаний. Пока ещѐ их научишь...
- Не знаю, начмеда. Мне 44 года, я по горам-пескам бегать уже не могу, старый, тяжело. Я в десантники не рвалася, понимаешь, мне меньше года до пенсии оставалася.
Меня начмеда округ сюда силой загнала. Судить грозилась, пенсия отобрать!
Я махнул рукой: и в самом деле в горах от него толку мало, пусть живѐт,как хочет.
Впрочем, надо отдать ему должное, кое в чем он был очень даже полезен. Знаешь, нашу
бригаду всѐ собирались вывести из Афгана, да так и не собрались, посему нам сборно-
щитовых модулей не давали. Мы жили в палатках. А как на сорокаградусной жаре
нагревается брезент, ты даже представить себе не можешь! Пекло днем, духовка ночью! Так
вот он со своими узбеками-казахами наладил изготовление саманного кирпича из глины и
ещѐ чего-то там. И сложили они бараки-хибары, точно как у афганцев. Саман – он пористый.
Если внутри поставить у стенки вѐдра с водой, он воду впитывает и наружу испаряет, какое-
никакое, а охлаждение получается, жить можно.
И еще он умел встречать начальство, всяких там проверяющих. Откуда ни возьмись, появлялся плов, шашлыки, зелень, фрукты! Начальство было весьма довольно. Поэтому, узнав о приезде оного заранее, я всегда старался смыться на боевые, оставляя вместо себя
Узбеку.
- А откуда этих узбеков-казахов он взял?
- Да пользуясь связями в Ташкенте, дружбой с кадровиком бригады. Знаешь, в Афгане
с выпивкой всегда напряженка была, так что, если у тебя есть спирт, то подружиться – не
проблема. Постепенно перетянул их всех из других подразделений в медроту. Тем более, что
за них никто особо не держался. Другое дело – таджики, их язык почти одинаков с одним из
афганских, дари, они переводчиками были
И вот однажды, вернувшись с очередных боевых на день раньше запланированного, вижу я
потрясающую картинку: в офицерской комнате на кровати, поджав под себя ноги по-
турецки, восседает Узбека в спортивных штанах, босиком, с голым торсом. Перед ним стоит
поднос с фруктами - а их можно было достать только на выходах, в нашей столовой
фруктами не баловали!- узбекский заварной чайник. Потея и отдуваясь, Узбека пьѐт зеленый
чай, рядом в почтительном полупоклоне стоит солдат–узбек Рашид Юлдашев, с
заискивающей улыбочкой спрашивает: « Нигмат-ака, , хотите ещѐ чаю?» То есть «дядя
Нигмат»! Второй солдат, казах, кормит птицу в клетке, степную куропатку – кеклика. Три