Бабушка предупредила Агафонова, чтобы он не водился с падшими женщинами, а не то она сама пойдет к этой бесстыднице и устроит ей скандал. Агафонов отшутился.
На это Тоня сказала ему:
- Мои родители построили дом, торгуют черешней и смотрят телевизор. Если бы они узнали про тебя, они бы, наверное, засадили меня в психушку. А за что? За то, что я свободна. Как называются те речные чайки? Крачки? Ты, Сергуня, еще живешь как птица. Но распорядиться свободой может лишь горожанин, интеллигент. Раз ты хочешь выйти из стаи, ты не слушай свою бабку. Все ее притчи давно перестали кого-нибудь интересовать.
- Кто-то должен продавать черешню, чтобы ты была свободна, - возразил Агафонов. - А если бы ты была бедной?
- Ну вот! Считай, твоя бабка уже явилась ко мне... Она бы могла сказать то же самое. Но бедных-то сейчас нет. Есть только психология бедных.
Агафонов разозлился. Злость освобождала его от подчинения Тоне, от ее превосходства и ожидания, что вернется муж.
- Оставь бабку в покое, - сказал он.
- Я сыта вашей дурацкой грушовской моралью! Я падшая?! Тебя надо спасти от меня? Почему тебя не надо спасти от электричества или ватерклозета? Или от цивилизации не спасешься? А вот своему малолетнему щенку можно вдолбить, что самостоятельность...
- Вот я тебе сейчас врежу, - перебил Агафонов. - Заткнись!
Он замахнулся, Тоня отшатнулась и закричала:
- Она против меня, а я должна молчать?
- Не бойся, - сказал Агафонов и пошел к дверям.
- Ну врежь! - подзадорила она. - Тебе же не терпится показать силу.
Все, сказал он себе, иди к черту. А то нашла дурака...
Агафонов вернулся домой рано. Старики поливали огород. Скрипела и постукивала водопроводная колонка. Дед медленно нес полные ведра, а бабушка ворчала, чтобы он не надрывался. Между грядок помидоров и огурцов стояла старая выварка с раствором куриного помета. Бабушка черпала банкой раствор и, не целясь, быстро бухала его под помидорные кусты. Наклоняясь, бабушка становилась еще тучнее, большие груди оттягивали ее платье.
Дед вдруг сказал Агафонову, что от того разит похоть.
- Что к нему пристал? - заступилась бабушка. - Сейчас тебя накормлю, Сереженька. Кто ж тебя еще накормит?
Она как будто поняла, что случилось, и не хотела ничего вспоминать.
Агафонов полил деревья и огород. Пахло сырой землей, над смородиной порхала большая бабочка-совка. Он прихлопнул ее быстрым движением ладоней, потом отнес ведра в летнюю кухню. Побеленная стена была освещена розовым закатом. Никаких туч и женщин на закате не было. Чистое зеленеющее небо лежало за шиферными и железными крышами Грушовки. Неподалеку пели пьяными голосами. Это Лапшин из тюряги вернулся, заметил дед. Скоро сядет обратно. Агафонов взял лопату и пошел в дальний конец двора ремонтировать подгнивший столб забора. Он вырубил лопухи и папоротник и принялся копать яму для столба-пасынка. Лезвие с легким треском входило в перевитую корнями землю, крошило истлевшие деревянные обломки, напоминавшие, что здесь прежде стоял сарай.
Агафонов повернулся и громко крикнул:
- Дед! Я хочу сделать здесь бассейн!
Почему у него вырвалось о бассейне? Старики решили, что он дурачится.
От брата Валериана вскоре пришло письмо, в котором Агафонов прочитал много полезных советов: пора браться за ум, овладеть специальностью: "Ты уже немало сделал, чтобы ограничить свою перспективу..." Валериан, как всегда, строго относился к жизни. За это старики, дядья и мать посылали ему деньги, а он еще и подрабатывал летом в строительном отряде.
"Я не пропаду! - думал Агафонов. - А пропаду - так не заплачу. Советчик выискался!"
На Севере он оказался случайно вместе с тремя исключенными из вузов студентами, которые надеялись на большие заработки. Тогда только разворачивалось освоение тюменской нефтегазоносной провинции, и тысячи прибывающих отовсюду людей чувствовали себя первопроходцами.
Агафонов не любил вспоминать начало северной одиссеи. Он строил переход ЛЭП через Обь, железную дорогу в речном порту, был стропальщиком при погрузке вертолетов. Жил во временных общежитиях и вагончиках, где было тесно и грязно. Его спутники вскоре уехали домой, не преодолев неустроенной жизни. И он холодно простился с ними, сказав, что выдержит здесь несколько лет.
Во время отпусков он заезжал в Грушовку, сорил деньгами, угощая знакомых и незнакомых, чтобы они радовались его появлению. Бабушка, видя его загулы, снова ругала его. "Ты бы лучше папе памятник поставил", - упрекала она.
До женитьбы Агафонов так и не разбогател и памятника отцу не поставил.
Он окончил курсы шоферов и порой возил на грузовике разных должностных лиц. В одной из таких поездок он познакомился со своей будущей женой Галиной Петровной Матвиенко: она работала инженером, была замужем, имела дочь школьного возраста. Узнав это, он не смутился, а сказал, что ему нравятся такие женщины, как она, - чуть полные, сильные, с высоким лбом и карими глазами. Галина Петровна улыбалась Агафонову, вернее, еще не Агафонову, а своему ощущению интереса к жизни, которое вызывал этот шофер. В ту пору жизнь Галины Петровны была унылой, муж увлекался охотой, встречами с товарищами и смотрел на жену с равнодушием.
Зимой Агафонова направили на зимник. Лишь спустя два месяца она увидела его: он осунулся, кожа на скулах была отморожена и шелушилась. Он сказал, что нарочно заехал в контору, чтобы встретиться с ней. Это признание не сделало его героем в ее глазах, но ей захотелось пожалеть его.
Галина Петровна взяла у подруги ключ от квартиры и провела вечер с Агафоновым. Она испытала восторг и беспамятство, воспоминание о которых было ее утешением, когда Агафонов уехал, оставив ее играть старую роль постылой жены. Иногда Галина Петровна грезила наяву: летела за колонной грузовиков и оказывалась в кабине Агафонова...
Однако, вернувшись, Агафонов встретил поразительную сдержанность Галины Петровны. Он не понимал, что с ней случилось. Никакие рассказы о том, как он стремился к ней, не трогали ее. Она не хотела тайной любви. И Агафонову не оставалось выбора: он попросил ее выйти за него замуж. Она отговаривала, твердила, что старше его на целых шесть лет, что у нее ребенок, что лучше все забыть. Но в конце концов сказала: "Да".
Галина Петровна мирно разошлась с мужем, и Агафонов переехал к ней, в чужое обжитое гнездо. Хотя квартира была новой, он отремонтировал ее. У него были умелые руки, за несколько лет скитаний по времянкам он истосковался по домашнему теплу.
Галя останавливала его, когда он, придя с работы, принимался за переустройство, но ей были радостны его заботы об их доме. В общих хлопотах Агафонов подружился с девочкой-подростком, потому что не навязывался и не поучал, а держался с ней как со взрослой.
Он построил во дворе сарай с погребом, чтобы на зиму привезти картошки, морковки, луна, засолить бочку муксунов. Ему помогали его приятели шоферы.
Потом Агафоновы поехали в отпуск, побывали в Грушовке и проведали могилу отца с оплывшим холмиком, окруженным низким забором. Агафонов вспомнил детство, ему стало стыдно перед забытой могилой. Он понимал, что здесь лежат только кости, что самого отца давно нет, и было больно и одиноко, как не было даже в день похорон. Он подкрасил железную пирамиду и выполол траву в ограде.
Галя не отходила от него. Рядом со стариками она чувствовала себя виноватой в том, что старше мужа и имеет ребенка. Агафонов утешал ее, говорил, что стариков не переделаешь.
Он заново открывал для себя Грушовку, открывал как женатый мужчина. К ним во двор заходили соседи, расспрашивали его, рассматривали жену. Сосед Москаленко, чья усадьба была через забор от агафоновской, пошутил при Гале:
- Я думал, ты возьмешь нашу, грушовскую. Иль чужая слаще?
Агафонов нахмурился и сдержанно ответил:
- Ты, дед, бреши, да знай меру! Шутник выискался!
Бабушка громко заохала:
- Ой, внучек, разве ж можно так?
Галя пристыдила его, стала извиняться перед Москаленко. И Агафонов усмехнулся:
- Прости, дед. Без зла сказанул.
Он, однако, ощущал общую настороженность и злился. Даже родные дед с бабкой выставили его перед женой в дурацком положении. Ну ладно, им трудно понять, почему он женился на разведенной, но приемная дочь Юля, она-то в чем виновата? Бабушка как будто и ласково встретила девочку: "Юленька, солнышко", но почему-то Юля застывает при ней и слова не может вымолвить. Тяжело пришлось Агафонову. Он уводил Галю с дочкой и целыми днями скучал на пляже.
Там встретился с двумя старыми приятелями, с которыми прежде по вечерам искал приключений. Привел к себе, поставили под шелковицей стол, стали вспоминать. Парни смотрели на жизнь кисло: они работали рядовыми инженерами и не надеялись на большие перспективы. Нехотя, с раздражением они признались, что их некогда могучие отцы теперь на пенсии, и Агафонов понял, что они чувствуют себя обманутыми на празднике жизни. После трех рюмок приятели ободрились, начали его поддевать: ты, мол, пролетарий, а жизнь все-таки одна... Почему-то Агафонов оправдывался: у него и рыбалка есть, и охота, а летом на Оби такая жара, что люди купаются.
Они оценили свежепосоленную рыбку и маринованные подберезовики, но добавили к пролетарию еще и кулацкую жилку. Они все подшучивали, а он все пытался убедить, как хорошо живет... даже заочно учится. Галя обиделась, прикрикнула на гостей:
- Ваш пролетарий еще министром станет! За честь почтете, что за одним столом сидели.