Часами простаивал он в темных углах улицы, прятался за столбы и в тени подъездов, наблюдая за пассажирами четвертого автобуса. И каждый раз, когда приближалась машина, сердце его начинало так стучать под ребрами, словно готово было выскочить. Раньше он понятия не имел, откуда приходит и куда уходит автобус номер четыре. Это его просто не интересовало. А теперь он весь маршрут и все остановки знал не хуже регулировщиков. И если случалось на улице встретить эту машину, он, как доброго знакомого, провожал ее взглядом, пока она не скроется за поворотом.
"Осел, - думал он о себе. - Почему тебе кажется, что ты, дожив до седых волос, должен отчитываться за каждый шаг? Старческое любопытство тетки кажется тебе едва ли не ответственностью за твою судьбу... Осел... А сам-то ты знаешь, куда тебя вынесут ноги в этот дождливый вечер? Знаешь, отлично знаешь! Это как наваждение. Если бы тебе наглухо завязали глаза, ты, как слепая собака, придешь к той же остановке на проспекте Нариманова. Ты будешь торчать здесь до последнего автобуса. Будешь умирать и воскресать от каждой встречной, отдаленно напоминающей Пакизу. Будешь стыдиться водителей и кондукторов, которые наверняка уже приметили тебя. Где ты, Пакиза?"
Неужели его величество случай, воспетый и превознесенный романистами, не распахнет однажды створки автобуса, не вынесет в потоке пассажиров ту единственную, которая подарила муку и радость ожидания. Как чуда ждал он случайной встречи в этом огромном городе.
Он научился издалека различать приближение автобуса номер четыре по звуку мотора, узнавать в лицо многих пассажиров этого маршрута. Ему иногда казалось, что и они знают его тайну - сколько можно прятаться за газету?
Как-то Васиф допоздна, до последнего рейса простоял на остановке около дома Пакизы. Ее не было ни в одной из машин. Может быть, Пакиза приехала на такси? Кто знает...
"Эх, Васиф, Васиф! Не видать тебе, наверное, Пакизы, как собственный затылок. Но ты сам приговорил себя к ожиданию.
Где ты, Пакиза?
Сколько можно ждать тебя, Пакиза?
Эх, Васиф, Васиф, - подсмеивался он над собой, - сколько мук приносят робость и гордость. И почему ты вместо того, чтобы торчать этакой неотъемлемой достопримечательностью перекрестка, не можешь просто постучать в ее дверь? Почему? Вот в кармане адрес и телефон... Впрочем, однажды он позвонил. "Алло? Я слушаю, - теплый голос Пакизы прозвучал, казалось, совсем рядом. - Алло... Кто это?"
Почему он промолчал тогда? Не нашел слов? Или вдруг показался нелепым, ненужным и этот звонок и ожидание? Не ему принадлежала ласковость ее голоса, не ему. Наверное, не его звонка ждала она у телефона.
В следующий свой приезд он позвонил в институт. "Она на лекции... Через полчаса..." - ответили в деканате.
"Сегодня обязательно! Сегодня! - решил Васиф. - Так дальше продолжаться не может". Он почти бегом добрался до остановки.
В последнее время один вид автобуса номер четыре вызывал в нем тоску. Вон, остановился и отошел. Поравнявшись с Васифом, машина фыркнула, выпустив струю отработанного газа, будто в насмешку: "Огонь давно погас, бедняга, но ты тешишься его теплом!" С какой-то беспощадной неумолимостью шли и шли мимо тяжело припадающие на один бок автобусы. Нет... Нет... Снова нет. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Васиф обернулся. Немолодой лейтенант милиции почти не скрывал своего подозрительного любопытства. Васифу стало не по себе. Дожил, уже милиция приглядывается. Может, думает, по карманам шарю в толчее. Он поспешил уйти, не дождавшись очередной "четверки". Шел и боялся оглянуться. Шел и клял себя, набирался решимости остановить первое встречное такси, убраться подальше от этой улицы, остановки, от любопытных взглядов. Но пока теплилась в душе хоть маленькая надежда...
Шагнув в ворота, стал в тени. Здесь по крайней мере его никто не увидит. А Пакиза не минует этих ворот. Другого входа нет. "Добрый вечер", скажет он ей. А вдруг она испугается, здесь так темно. Или узнает его голос, обрадуется, пригласит в дом. А вдруг... вдруг она будет не одна?!
Только этого не хватало. Васиф привалился плечом к стене. Мысленным взором, как-то уже со стороны увидел всю бессмысленность своих надежд. Собственно, почему она должна быть обязательно одна? Неужели у такой девушки не найдется провожатого в этот ненастный вечер?
- Эй, парень... А ну давай на свет!
Васиф вздрогнул от окрика, медленно отвалился от стены. По спине пробежал холодок - тот самый лейтенант милиции. Значит, следил.
Лейтенант вплотную приблизился к Васифу.:
- Что делаешь в подворотне?
- Думаешь, пьян я? - Васиф усмехнулся. - По праздникам и то не пью. Просто так... Человека одного жду.
Лейтенант покачал головой:
- А почему в темноте, а? Почему каждый вечер на остановке крутишься, а? Документы у тебя какие-нибудь есть с собой?
Хоть бы она задержалась. Только бы не увидела этой унизительной сцены. Неужели придется пережить еще и это?
Лихорадочно бились мысли; как назло, все никак не удавалось разыскать в карманах паспорт.
- Я сейчас, сейчас, - бормотал он, пытаясь оттеснить настырного лейтенанта за ворота. Тот не поддавался, почти упираясь в Васифа тугим, круглым животом. Только взяв в руки паспорт, он подвинулся к светлой от уличного фонаря полосе.
- Я прошу вас... Вы должны понять, - горячо зашептал Васиф в широкую спину лейтенанта. - Мне надо быть здесь.
- Девушку ждешь, что ли? - спросил тот, возвращая паспорт. Он беззвучно рассмеялся, смешно дергая плечами. - Я так и подумал еще там, на остановке...
- Что же вы...
- Служба такая. Извини, брат. Ну... Жди, если надо. Только не в темноте.
И, заложив руки за спину, удалился, понятливо подмигнув Васифу. Васиф несколько недель потом не заходил сюда, крепился, выдерживал характер. Если бы можно было забыть, вычеркнуть из памяти дни, полные тревог и волнений. Порой ему казалось, что желание его сбывается, так старательно он пытался обмануть себя. Как человек, пытающийся преодолеть бессонницу самовнушением: "Я уже засыпаю... Я уже сплю..." Но какая польза в этом, если бодрствующий мозг продолжает лихорадочно работать. Он слонялся по городу, равнодушно минуя пестрые рекламы кинотеатров. Пытался читать, но откладывал книгу, едва раскрыв.
Вот и сегодня... "Только пройду мимо остановки, - решил он. - Только пройду".
Ветер рвал полы плаща, швырял в лицо пригоршни колючего песка, срывал платки с женщин. Чуть не до земли гнулись тонкие молодые тополя и гибко, упрямо выпрямлялись, стоило хоть на несколько секунд стихнуть порыву. А кое-где ветру все-таки удалось сломать деревца. Безжизненно поникшие ветки вздрагивали на асфальте.
"И деревья как люди", - подумалось Васифу. Выстаивают сильные. Он, Васиф, выстоял. Не одну бурю прошел. Иногда казалось - не подняться. И шага не сделать. А вот выпрямился, идет. Может, не так весело, как раньше, но идет. Думал, что уж нет такой силы, что подшибить сможет. Что же это такое? Любовь? Он никогда не верил в любовь с первого взгляда. Чепуха. Он вспомнил мягкие податливые губы Сейяры. Вспомнил спокойно, до мельчайших подробностей, темную родинку под маленьким розовым ухом, резкий до одури аромат ее духов. Нет, то чувство не делало его слабее, наоборот, он тогда отлично дрался на ринге. Что же сейчас превратило его в робкого, опаленного тоской мальчишку. Какого черта плетется он под шалым ветром к остановке, где, как зарубки на памяти, каждая трещина в тротуаре, каждая банка консервов в витрине гастронома - за стеклом с утомительной симметрией разложены срезы окорока из папье-маше, по бокам пирамиды консервных банок. Килька в томате. Килька в соусе. Килька маринованная....
Какого черта...
Ветер хлестнул его по лицу вырванной из рук прохожего газетой. Васиф зажмурился, протер глаза.
И увидел Пакизу.
Она стояла у киоска и пила газировку. С непокрытой головой, щурясь от ветра. Маленькая, ладная. Пряди мягких длинных волос, перехваченных над лбом узкой темной лентой, трепетали на плечах. Вот направилась навстречу подходившему к остановке автобусу. Сейчас уедет! Васиф прибавил шагу. Когда он добежал почти до самой остановки, автобус уже двинулся. Уехала! Не успел. Он снял шляпу и, подставив ветру взмокший лоб, уже не спеша побрел дальше. Теперь все равно, теперь спешить некуда. Теперь все...
Пакиза стояла почти на прежнем месте, но уже не одна. Высокий мужчина в легком чесучовом костюме старался загородить ее от ветра. Васиф увидел ее закинутое порозовевшее лицо, темные стрелки густых ресниц. Смеясь, она все пыталась отнять свою руку у собеседника. Каждый порыв ветра сближал их. Пакиза покачивалась на тонких высоких каблучках, а юноша чуть приподнимал плечи, словно готовясь защитить, укрыть ее от ветра, от людей, спрятать от чужих взглядов.
"Уйди, вырви свою руку! Оглянись, я здесь, рядом! Я, которому ты нужней всех на свете. Я шел к тебе столько дней, я так ждал тебя, оглянись! Кто он тебе? Товарищ, возлюбленный? Неужели я опять опоздал? Неужели это для таких, как я, увальней, сказано: "Рано женившийся и рано пообедавший никогда не пожалеет?" Я должен увидеть его лицо..."
Нахлобучив шляпу на самые брови, он зашел сбоку. И сразу узнал крупный смеющийся рот под тонкими усиками.
Поезд "Москва - Баку", купе... Тот самый, он тогда так же держал ее за руку, не решаясь при Васифе сказать какие-то последние слова.
"Просто товарищ по институту, Рамзи... Случайно встретились в Москве", - объяснила позже Пакиза. А он поверил, глупец. Поверил сиянью ее глаз, вообразил черт знает что. А вдруг она, поддавшись чувству жалости, просто мимоходом, с присущей женщинам сердобольностью подарила ему кусочек тепла и надежды, как дарят милостыню - подадут и забудут... А адрес? А просьба написать, позвать, если будет худо?
"Просто товарищ по институту"... Нет, он должен хоть раз увидеть ее, заглянуть в глаза, спросить... О чем спросить? Не хватало еще совсем потерять голову. Почему он так долго не отпускает ее руку, этот "просто товарищ"?
Подошел автобус. Беспорядочная толпа хлынула в обе двери. Последними пробились к подножке Пакиза и Рамзи.
Автобус тронулся. Ветер швырнул копну темно-золотистых волос в лицо Рамзи, и Васиф заметил - Рамзи не отвернулся, не сделал попытку стряхнуть их, наоборот, зажмурился, подался вперед.
Уйти, убежать, уехать в Кюровдаг сейчас, сию же минуту. Взять такси, отдать всю получку и уехать. Однако ноги словно приросли к асфальту. Подходили и уплывали в сумерки автобусы, а он все стоял, комкая шляпу, не было сил даже ответить, огрызнуться в ответ на грубые случайные толчки, не было желания вернуться к тетке, где всегда ждал ужин и уют и беззлобная воркотня.
На промысел он возвращался на рассвете. От станции вез его старый скрипучий автобус. Что-то напевал вполголоса то и дело зевавший шофер. С ветрового стекла вызывающе улыбалась лиловым ртом полуголая красавица. На ухабах вздрагивали, мотая головами, дремлющие пассажиры.
Васиф равнодушно смотрел на яркую осеннюю прозелень холмов. Еще недавно каждое возвращение на промысел было немножко праздником, нетерпеливым ожиданием новизны. Еще недавно его восхищала пробуждающаяся на рассвете степь с таявшими клочьями тумана, звонким пересвистом птиц, с запахом дыма пастушьих костров.
А сейчас... Что хорошего можно увидеть в гнетущем однообразии дороги? Пылища, серость, скука.