- Не поздно ли, Рубаба-ханум?
Он снова взялся за ручку двери.
Рубаба рассмеялась недобро как-то. И Васиф понял, что, если сейчас, сию минуту он не решится войти, эта дверь навсегда захлопнется за ним. Рубабе, видно, надоело. Отстранив руку Васифа, она резко толкнула дверь и первая вошла в переднюю. А что ему оставалось делать? Истуканом стоять на пороге? Странно, но как только он вошел в ее квартиру, почувствовал облегчение - так слабодушный человек с тайной радостью отдается воле более сильного: действуй, решай, сними с меня ответственность.
Рубаба прошлась по квартире, включила лампы торшера, придвинула к дивану журнальный столик.
- Устраивайтесь поудобней. Конечно, у меня не так шикарно, как у Балахана, но я не жалуюсь. Ах! Счастье не в богатстве. - Ее голос донесся откуда-то из-за шторы. Васиф обернулся, успел заметить обнаженное плечо, сверкающую пестроту халатика. Через несколько секунд она вышла к нему совсем другой, уютной, домашней, даже резковатый голос ее стал мягче. - Простите, я заболталась. Сейчас приготовлю чай.
Васиф плюхнулся на широченный диван, обхватил рукой подбородок, с любопытством оглядывая комнату. Все говорило о том, что хозяйка обладает не только хорошим вкусом, но и ни в чем не нуждается. Ни одной размалеванной статуэтки на пианино. В дорогом серванте не столько хрусталя, сколько керамики. Пушистый ковер под ногами, приемник на тонких ножках, охапка свежих цветов на столе.
Так хотелось лечь, растянуться. Он заставил себя встать, пройтись до окна... Здесь, в теплой комнате, его окончательно развезло. Стены, предметы - все плыло перед глазами, то увеличиваясь до гигантских размеров, то совсем исчезая в тумане. Вернулся к дивану, подпер руками тяжелую голову и словно провалился куда-то.
- Вы уснули? Или все еще решаете: пить вам чай, или... неудобно?
Белое пятно с блестящими черными точками поколыхалось совсем рядом и стало лицом Рубабы.
- Нет, что вы! Просто задумался.
- О чем, если не секрет? Расскажите! Вообще о себе расскажите.
- Чего вы еще не знаете обо мне, Рубаба? Разве Назиля вам не все рассказала, прежде чем состоялась наша "случайная" встреча? А вот о вас я ничего не знаю, совсем ничего.
- Ах, - взмахнула рукой Рубаба. - О чем мне рассказывать? Что я видела в жизни? Горе одно. Домохозяйка, одним словом.
- Такие глаза не имеют права быть несчастными.
Васиф взял ее руки в свои, приложил к своему пылающему лицу. Рубаба вздохнула, теснее прижалась к нему.
- Сама не знаю, почему мне так хорошо, так спокойно с вами, - острые коготки скользнули по его шее.
В висках буйно застучала кровь. Что за странный у нее халат, ни одной пуговицы...
- Нет, нет, рас-скажите, - забормотал он. - Я хочу все знать.
"Что за чушь я несу? Зачем мне ее исповедь? Колени ее как два круглых яблока. Провалиться мне, если я когда-нибудь встречал такие колени".
- Это совсем неинтересно. Сплошная трагедия. Первый муж был бездарной тупицей. Не от мира сего. Ничего не сумел добиться в жизни. И пил. Жутко пил. Второй муж... Он был на двадцать лет старше. Мы прожили несколько лет. Измучил он меня ревностью. А сам только своим промыслом бредил. Разошлись мы, устала я с его приступами возиться. Язва желудка у него. Дочка с ним живет...
"Сейчас она вспомнит третьего... четвертого... Пятого..."
Васиф жадно, залпом выпил стакан крепкого, успевшего остыть чая и почувствовал, что трезвеет. Еще звенит колокольчик в висках, но уже появилась способность видеть себя, все вокруг как бы со стороны.
- Судья во время развода говорит: "Иска на раздел имущества не поступало, благородный у вас муж". Так всем кажется. А он потом холодильник у меня просил. Дай, говорит, мне только холодильник. Жарко у нас в Небит-Даге. Так я ему и дала! Дура, что ли?!
"Дрянь, дрянь, дрянь, - стучало в висках. - Ну, встань, скажи ей в глаза, что дрянь. Старый, с язвой желудка.... Ему молоко свежее надо. И девочка с ним. Полный дом оставил, а ты, дрянь, холодильник пожалела! Дрянь, какая дрянь!"
В эти минуты Васифу показалось, что вся утварь в этом доме, роскошная мебель, дорогая посуда и коврики на стенах говорят ему: "Пока не поздно, уходи отсюда!"
Чувство отвращения, чувство омерзения потушили страсть Васифа...
Он скрипнул зубами. Рубаба оторвалась от его плеча.
- Вам что, плохо? Вот лимон. Я провожу вас в ванную....
- Не надо, спасибо. Я должен идти.
Рубаба вскочила.
- Пойдете и вернетесь? А то можно просто на балконе постоять. Я буду вас ждать.
Васиф стянул свое пальто с вешалки, сказал не оборачиваясь:
- Не ждите, не стоит. На рассвете мне уезжать.
И когда он вышел на улицу, сейчас же почувствовал облегчение, как будто спасся от волка, могущего разодрать его на части.
Уже на улице он сунул два пальца в рот, умылся под краном в каком-то чужом дворе и зашагал по пустынным улицам к площади "Азнефти". На горизонте гасли последние звезды. От причала уходили в предрассветный туман буксировщики с дневной сменой нефтяников. В стеклянных будках на перекрестках клевали носами дежурные регулировщики. Тяжело переваливаясь, проехал мимо крытый грузовик, и сразу вкусно запахло теплым, поджаристым чуреком. Хлеб повезли. Хлеб людям.
И этой дряни тоже. Что она сейчас думает там, в своей розовой квартире? Может быть, смеется над ним... А черт с ней, пусть думает что хочет. А вообще-то, расскажи кому-нибудь, не поверят. За психа посчитают. "Так и ушел? И... ничего?" Да, представьте себе, так и ушел. Если бы она еще не начала рассказывать автобиографию... Про холодильник бы не говорила... Как будто в кресло напротив сел третий... Вошел неслышно и сел. Немолодой, усталый, с нездоровым блеском в глазах.
Васиф поднял воротник пальто и побежал навстречу первому, еще пустому автобусу.
Какое грустное зрелище - старый пустой автобус... В толчее незаметно, да просто в голову не придет разглядывать, например, обивку сидений, сдавленных, как сельди в бочке, пассажиров. А сейчас пустой, обнаженный до гвоздиков, вбитых в ребристый пол, автобус походил на одинокого холостяка, он еще хочет, еще пытается выглядеть по-молодому, бравым, - ссадины на боках замазаны нежно-голубой краской, крылья над скатами вовсе новые. Но здесь, внутри, в тусклом свете сохранившихся лампочек, надсадно кряхтят переплеты рам, а заплаты на сиденьях пришиты грубо, неумело, не в цвет, и выщербленный пол облеплен накрепко присохшей глиной.
Васиф не сразу увидел кондукторшу - какой-то темный ком на первом сиденье. Нащупал мелочь в кармане, подошел, а она спит. Укутанная платком так, что лица не видно, в спецовке поверх теплого пальто, привалилась к спинке сиденья, съежилась и спит. Сумка на коленях подрагивает.
Немолодая, наверно, молодые редко идут в кондукторы. Поднялась, наверно, часов в пять, добиралась пешком до парка ночными улицами. И вот последние несколько минут до первых пассажиров... Пусть спит.
"Женщины созданы богом для утехи мужчин, - любит говорить Балахан в интимных беседах с друзьями. - Пропустишь красотку - позор тебе, папаха от стыда с головы свалится". Можно считать, что сегодня ночью он, Васиф, потерял папаху. И уж если начистоту, не первый раз теряет. Среди немногих женщин, которых он знал, были и хорошенькие, были и гордые, попадались и сломанные жизнью, такие, которым "все равно"... Проходил угар, остывала страсть, уступая душевной пустоте, тайному чувству стыда за какие-то обязательные и неискренние слова, за заведомый обман, о котором в глубине души чаще всего знают оба, и мужчина и женщина, разыгрывающие видимость любви. Одни это делают грубо, другие подслащивают пошлость с привычной легкостью.
Почему же ему, Васифу, так скверно бывало потом, когда, поостыв, вспоминал случившееся - неуют случайного ночлега, стиснутый женский рот, неловкую торопливость прощания. Может быть, с Рубабой все не так получилось бы - эта с цепкими коготками. Но все равно... Чем старше, тем реже отзывается сердце на призыв самых обольстительных глазок. Тем острее тоскует по чему-то неизведанному.
Такой уж он, переделываться поздно, не выйдет.
Знал он до войны одного отличного инженера, человека неподкупного, честного, самолюбивого. Но человеческая жизнь не похожа на ровную асфальтированную дорогу. Тяжелое испытание сломило гордость. Остался страх уцелеть любыми средствами. Иначе он не мог бороться за жизнь, не все могут. И вот теперь, встречая его, поседевшего, заискивающе заглядывающего в лицо каждому старшему по должности, Васиф с болью замечает, как насмешливо переглядываются товарищи за спиной подхалимствующего инженера. А старик уже не чувствует, не понимает, как жалок в своем новом, отталкивающем обличье.
Нет, лучше оставаться таким, какой ты есть. Переделываться в ловеласа, бабника в угоду тем, кто мерит достоинство мужчин количеством любовных побед, поздно, да и смешно, - голова вон седеет.
Автобус выкатился на площадь и остановился у кромки бульвара. Васиф поднялся, пошел к задней открытой двери.
- Гражданин, а билетик?!
Смущенно оглянулся, разжал ладонь с приготовленной монетой. Из-под темного платка на него в упор смотрела девушка лет двадцати. Сонные синие глаза, припухший детский рот, ямочка на пухлых розовых щеках....
Извинился, отдал ей деньги.