Я ушла плакать в свою комнату. Дауд никогда больше ничего не рассказывал нам, но я уверена, что мама до сих пор думает о тех ужасах. Ее мучают и другие кошмары, о которых я ничего не знаю, но она молчит, все похоронив глубоко в душе. К слову сказать, газеты потом сообщили о событиях на факультете, не вдаваясь ни в какие детали.
* * *
Специалист посоветовал папе внимательно следить за мамой, чтобы она принимала лекарства против диабета и снотворные и ходила не меньше двух часов в день.
Проходит неделя, и мне становится лучше. Мне разрешают покидать палату, врач говорит, что я обязательно должна гулять, делать зарядку и как можно больше дышать свежим воздухом.
Помню, как папа ответил ему: "Знаете, кроме лекарств, мы немного сможем сделать..."
Вечером мы сидим в доме родственников Шакилы и разговариваем. Очень велико искушение не возвращаться, остаться здесь, бежать из Афганистана, от власти, которая отсюда, издалека, кажется нам еще омерзительнее. Увы, это невозможно. Шакила уезжает в Америку, муж сообщил ей по телефону, что все бумаги оформлены и скоро придут в Пешавар. Его родители вряд ли смогут приютить нас. Мы с Сорайей никогда не согласимся расстаться с мамой и папой, не отпустим их одних в Афганистан. В Кабуле у нас есть крыша над головой и средства - пусть скромные - к существованию. Конечно, в Пакистане мы были бы свободны, маму лечили бы хорошие врачи, я пошла бы учиться, но Шакила говорит:
- Люди здесь смотрят на нас с недоверием. Вся торговля держится на афганцах, они строят дома, заставляют работать экономику, и все-таки пакистанцы нас не любят...
Это правда.
В ожидании отъезда я наслаждаюсь свободой, гуляю, много хожу пешком. Мы купили темные ткани, чтобы сшить новую одежду, настоящую летнюю обувь черного цвета взамен теннисных тапочек, папа подарил мне новый молитвенный платок. Мы все вместе подолгу сидим в саду, иногда разговариваем до самого заката. Настоящая жизнь...
Месяц спустя начинаем собираться в обратный путь. Маме, Сорайе и мне очень трудно. Здесь остаются мои прежние подружки, они учатся в университете, смеются, свободно ходят по улицам Пешавара и Исламабада. У большинства девушек есть братья, дяди или другие родственники, живущие за границей и помогающие им деньгами. Конечно, такое существование не назовешь роскошным. Одна девочка рассказала мне по телефону, что они снимают комнату в Исламабаде всемером! Но она учится! Я очень надеюсь, что подруга понимает, как ей повезло, и все так же усердно работает: мне показалось, что она уже не так сильно хочет быть врачом. Возможно, так на людей влияет свобода...
Обратно мы едем автобусом, благо и мамино, и мое здоровье улучшилось. Снова обыски, сторожевые посты, талибы, глядящие зло, исподлобья, привычное унижение... я чувствую себя еще более подавленной, чем до отъезда.
Мама отказывается пить лекарства, прописанные ей от диабета. Папе и Сорайе приходится придумывать тысячи разных уловок, чтобы заставить ее глотать пилюли. Мы все ухаживаем за мамой, как за ребенком. Она, такая сильная, такая волевая женщина, отказывается принимать реальность, злоупотребляет снотворными и транквилизаторами, прячется в тяжелом сне. Семья не знает, что предпринять, всех нас охватывает депрессия.
Становится еще тяжелее, когда Дауд рассказывает нам, во что превратился в Кабуле его любимый футбол. Теперь талибы устраивают на стадионе публичные казни: вешают приговоренных на перекладине ворот, отрубают руки ворам, стреляют в затылок женщинам, обвиненным в супружеской измене. Чудовищное зрелище, прерываемое молитвой... Зрителей принуждают смотреть этот "спектакль" ударами кнута.
Не хочу больше ничего слышать об ужасе, царящем в городе.
Я решила не выходить из квартиры: буду смотреть на мир через кухонное окно и как можно больше спать, чтобы прогнать от себя кошмар, витающий над залитыми солнцем улицами Кабула.
Глава 4
УБИЙСТВА И ЧУДЕСА
20 часов 30 минут. Сейчас начнется передача радио Би-би-си. Папа включает наш большой приемник, максимально приглушает звук, и мы, как обычно, рассаживаемся вокруг него, совсем близко от динамика. Как-то наш сосед по лестничной клетке сказал Сорайе:
- У вашего приемника слишком громкий звук... Я слышал, что талибы...
Сорайя, не дав ему договорить, поспешила извиниться за причиненное неудобство:
- Мы с сестрой слушали музыку и увлеклись, это правда... Извините нас, прошу вас!
Больше эта тема не возникала, но мы стали гораздо осторожнее. "Мазари-Шариф, крупный город на севере Афганистана, вот уже год остается ареной ожесточенных сражений между моджахедами Северного альянса и талибами. Если талибам, которые тщетно осаждают город с самого своего прихода к власти в 1996 году, удастся взять его, падет последний оплот сопротивления на севере страны".
Би-би-си подтверждает то, о чем на всех углах шепчутся люди в Кабуле, ничего не зная наверняка. Даже если какому-нибудь журналисту удается взять интервью у представителя одного из противоборствующих движений, составить точное представление о ситуации очень трудно: вожди Северного альянса немедленно опровергают любое утверждение правительства талибов.
Иногда нам не удается поймать ни одну станцию, например между 5.30 и 7.30 утра, когда вещает иранское радио. Кабульцы считают, что талибы поступают так намеренно, потому что Тегеран симпатизирует Северному альянсу. Если человек слушает передачи из Тегерана и его ловят "на месте преступления", ему грозят три месяца тюрьмы.
В последнее время все новости плохие. В феврале 1998 года на севере страны, в провинции Талокан, на всей территории вплоть до границы с Таджикистаном, произошло землетрясение. Би-би-си сообщило об ужасных последствиях стихийного бедствия: 4 тысячи погибших.
Шариатское радио оповещает жителей страны лишь о казнях: двоим преступникам перерезали горло на Кабульском стадионе, причем сделал это собственноручно - отец их жертв, при огромном стечении народа (талибы заявили, что при казни присутствовали тридцать пять тысяч человек!). Хвала Аллаху, что им не приходит в голову использовать телевидение, чтобы "приобщить" афганцев к собственному правосудию! В подобные моменты я почти радуюсь, что нам запретили смотреть телевизор...
Мама в отчаянии: талибы выгоняют из Кабула одну из последних гуманитарных организаций, которой руководили женщины. Она была единственной надеждой афганок на медицинскую помощь... Тех, кто работал в организации, обвинили в нарушении законов ислама, запрещающих женщинам работать, учиться и даже заботиться о других женщинах. Мама потрясена такой жестокостью.
- Для нас все кончено. Навсегда. Надежды больше нет. Это геноцид. И ООН уступает шантажу этих людей!
Сорайя теперь все больше молчит. Она работает по дому, грустная, замкнутая, и напрасно папа убеждает ее в том, что профессия бортпроводницы не забывается, что однажды она снова сможет работать, - сестра безутешна, она не верит. Никто больше не интересуется жизнью афганцев, журналисты появляются так редко, что нам кажется, будто весь остальной мир забыл про нас и одобряет действия талибов.
В августе 1998 года шариатское радио, которое мы можем слушать, не опасаясь соседей, сообщает о триумфальном взятии города Мазари-Шариф, недалеко от границы с Таджикистаном и Узбекистаном. Талибы заняли священный город, где в голубой мечети находится гробница Али, зятя Пророка.
"Аллах велик, и мы наконец объединяем нашу страну! Все города на севере встали на сторону правительства!"
Иранское радио обрушивается на Соединенные Штаты, обвиняет Америку в том, что она поддерживала талибов, желая навредить исламу: в священном городе талибы убили сотни мирных жителей и взяли в заложники иранских дипломатов. Папа замечает:
- Они призывают к джихаду, но мусульманин не убивает других мусульман. Нигде в Коране не сказано, что нужно отнимать жизнь. Эти люди провозглашают якобы шариатские законы и хотят, чтобы все поверили, будто так гласит Коран, но это всего лишь выдумки безграмотных священнослужителей!
Я ухожу в свою комнату и ложусь на кровать. Сорайя спит, зарывшись лицом в простыни, несмотря на жару. Я думаю о Мазари-Шарифе и о той замечательной поездке, которую организовал для нас Вахид, когда мне исполнилось двенадцать лет: тогда я в первый и единственный раз путешествовала по Афганистану. Как я была счастлива в компании старшего брата, мамы и Шакилы - папа и Сорайя оставались дома, они оба работали! Мы должны были провести в священном городе все праздники Навруза, афганского Нового года, который начинается в первый день весны, и остаться там на месяц.
Я вспоминаю, как в одном месте, на дороге, нас остановили люди в военной форме, чтобы обыскать. Один из них спросил нашего водителя:
- Куда едут ваши пассажиры?
- В Мазари-Шариф, в главную мечеть.
Военный протянул ящик и приказал:
- Дайте нам денег!
Шофер, не говоря ни слова, положил в коробку несколько банкнот, и мы поехали дальше.
Вахид нанял машину на все время нашего путешествия и был очень заботлив.
Сначала дорога казалась пустынной и скучной. Взглянув в какой-то момент в окно, я увидела нескольких подростков лет по четырнадцать, не больше, вооруженных автоматами Калашникова. Наш водитель продолжал ехать, не останавливаясь, и тогда один из ребят кинулся наперерез машине, жестом приказывая нам остановиться.
- Почему вы не остановились?
- Никто нам этого не приказывал!
- Поставьте машину к обочине и заплатите нам!
Шофер дал им немного денег, и мы снова тронулись в путь.
- Если захотите пить, скажите мне, и я остановлюсь после перевала Соланг и тоннеля. Вода там очень вкусная, она течет с горных ледников.
Вода оказалась действительно чудесная, холодная и прозрачная, окрестный пейзаж радовал глаз. На склоне горы я заметила несколько домиков, по узкой крутой тропинке, петлявшей между деревьями, сновали люди. Мы решили поесть, и нам подали восхитительный шашлык из баранины. Шофер сказал, что нигде не готовят мясо лучше, чем на севере.
Пообедав, мы продолжили путешествие. На подъезде к Пули-Хомри я неожиданно увидела дом своей мечты, такой я рисовала, когда была совсем маленькой: на зеленой лужайке, окруженный деревьями, стоял серый каменный дом, из трубы вился дымок, неподалеку находились овчарня и колодец. Как бы мне хотелось жить в такой вот долине, среди деревьев, в тишине и покое. Это было бы чудесно... Вахид сказал, что мы проедем через деревню со смешным названием Дашти-Калигай, что по-афгански означает "банан".