Она краснеет ещё больше, и поспешно обматывается шарфиком. Миша просто прожигает её взглядом из-за плеча Ямала.
— Кисонька, не обижайся на меня, — говорю ей, обнимая на прощание, — но они же, бандиты, беспринципные мужики. Он растопчет тебя, и забудет, как звали.
— Я поняла уже, — вздыхает Наташа, — но Кир, же не такой, он внимательный к тебе, и смотрит с любовью.
Я усмехаюсь.
— И Кир такой же, — хмыкаю я, — Хуже них всех. Знаешь, сколько раз я думала, что не оправлюсь, после его слов, и поступков. Он чудовище. Но он моё чудовище!
Наташа вдруг краснеет и переводит глаза за меня. Позади стоит мама Кира, и я прикусываю язык.
Блин, чего я разоткровенничалась!
Просто хотелось припугнуть Наташку как следует, чтобы понимала куда лезет. Алла Дмитриевна делает вид, что ничего такого не услышала. Она прощается с моими подругами и Пашей. Они с Дмитрием Алексеевичем остаются у нас до завтра, потом улетят домой.
Миша даже не подходит, когда все выходят на крыльцо, только Кир, но он не трудиться ничего объяснять, а я и не требую, подавленная чувством стыда перед его матерью, и усталостью.
Кир с отцом и друзьями остаются ещё внизу, за столом, когда мы с Алой Юрьевной поднимаемся наверх. Я показываю ей их комнату. И даже сейчас она молчит, ни словом, ни видом не выказывает того, что слышала от меня. Конечно, надо поговорить, и извиниться, только духу мне пока не хватает, да и устала я очень. Мы прощаемся, желаем друг другу спокойной ночи.
Я всё ещё погруженная в свои невесёлые мысли, на автомате заглянула к сыну, который уже давно видел десятый сон. Поправила его одеяло, чмокнула в щёку.
Все-таки надо извиниться перед Алой Дмитриевной. Если бы кто-то назвал Андрейку чудовищем, мне было бы неприятно и обидно. Наверняка она знает про сына многое, но он же, её сын.
Я твёрдо намеривалась с утра поговорить с бедующей свекровью, извиниться за свои слова. Но всё потом, ноги уже не держали. Скорее бы в кровать.
* * *
Меня будит громкий смех, и грохот распахнутой двери. Я резко сажусь, подтянув одеяло чуть ли не к носу.
В комнату вваливаются Кир, Дмитрий Алексеевич, который его держит, и Миша с Лёшей, которые держат друг друга.
— Тихо, блядь, — командует Кир.
— Кир не выражайся, и ты сам орёшь, — спокойно говорит Дмитрий Алексеевич, удобнее перехватывая здоровенного детину.
Понятно кто из них самый трезвый.
— Тихо, блядь, — шепчет Кир, и мужчины начинают смеяться, совсем не тихо.
Я спускаю ноги на пол, и подтягиваю к себе пеньюар, натягиваю его на плечи, и включаю ночник.
— Юля прости, что мы тебя разбудили, — Дмитрий Алексеевич, заваливает Кира на кресло, — просто он никак не унимался, всё к тебе рвался.
Позади, закивали Миша с Лёшей, подтверждая слова будущего свёкра. Кир сидел, развалившись в кресле, склонив голову вперёд, и непонятно, спал или нет.
— Всё нормально, — вздохнула я.
— Не трогай его, пусть здесь спит, — напутствовал Дмитрий Алексеевич, отступая к выходу, выгоняя из комнаты друзей.
— Спокойной ночи, — говорят они вместе и опять ржут.
Я невольно улыбаюсь.
Дураки.
Подхожу к Киру, обхватываю ладошками его лицо, поднимаю. Он медленно открывает глаза. Взгляд мутный, расфокусированный. Блудит по мне, и губы в улыбку складываются.
— Ты чего так напился? — спрашиваю.
Впервые вижу его в таком состоянии.
— Заноза моя, — заплетается его язык, и он сгребает меня ближе своими лапищами. Утыкается носом в мой живот.
— Кир, — немного отстраняюсь, — давай осторожней, в тебе силы немерено!
По телу невольно проноситься дрожь, от больших ладоней, словно импульсы, бежит тепло, расходиться. Горячее дыхание опаляет кожу сквозь шёлк ночной одежды. Запах коньяка щекочет ноздри.
— Блядь, как же ты пахнешь, охуенно, — бормочет он, ослабляет хватку, но продолжает шарить по тонкому шелку носом, а я зарываюсь в его волосы, и глажу голову. — Не может так человек пахнуть! А ты и не человек! — выдаёт он в конце.
— А кто? — смеюсь я.
— Ты наркота моя, мой личный сорт, — снова втягивает мой запах, — бля, щас кончу!
— Кир, давай спать ложись! — фыркаю я, знаю, сейчас его понесёт.
Но он не разжимает рук, держит меня крепко, головой прижимается, наслаждаясь моей лаской. Я думала, что уже заснул, когда он затих, но руки его держат меня крепко, и когда я пошевелилась, он поднял лицо.
— С отцом, наконец, помирился, — выдаёт он.
— А что, вы в соре были? — глажу его лицо, расправляя морщинки.
— Он многое во мне не принимал, — тихо говорит Кир, снова склонив тяжёлую голову — не мог простить убийство. Может и не смирился до конца, но сегодня, впервые за семь лет пожал мне руку. А ты примешь меня таким?
— А ты считаешь, что у меня есть выбор? — усмехнулась я, и вспомнила свои слова про чудовище.
— Нет, никакого выбора не дам, — вертит головой, и осоловелым взглядом смотрит, — только со мной будешь, ни с кем больше!
— Да я уже поняла, — склоняюсь и чмокаю его в лоб, — ты же ледокол, прёшь напролом!
— А ты заноза моя, блядь, весь мозг мне вытрахала! Только членом и думаю! Каждый раз, прикидываю, как бы натянут тебя!
— Кир! — возмущаюсь я, и мои щёки горят.
— Я же на тебя запал, ещё в том грёбаном автобусе, — признаётся он, и усаживает на свои колени, откидывается на спинку и гладит меня. Я обвиваю его шею, кладу голову на плечо.
— Да ну! — не верю я, вспоминая, как он прожигал меня ненавидящим взглядом.