Закатное солнце озарило комнату оранжевым светом, проникая сквозь тонкие занавески, преломляясь, рассеиваясь, заливая всё вокруг золотым теплом. Грубые белые каменные стены, отразили свет, усиливая впечатления огня. Вся комната запылала, заиграла. Лучи даже в кроватку к Ромке заглянули, упали на умиротворённую мордашку, но не разбудили. Ромка был невозмутим, и не восприимчив ни к чему, кроме голода. А если учесть что он только что вкусно отобедал, высосав свой долю молока, то помешать его сну не могло даже солнце.
Я выглянула с террасы вниз, во двор, где Андрей носился с соседскими мальчишками с мячом, огибая многочисленные пальмы огороженные камнями, и ловко лавируя между лавочек. Мальчишки заливисто смеялись и их смешанная речь, то русская, то английская, то и дело срывалась с губ. Они, то дразнили Андрея, то просили дать им тоже шанс поиграть. Оба мальчика наших соседей, тоже русских, были младше Андрейки на два года, но жили они здесь, уже шесть лет. Влад и Женька. Погодки. Их родители познакомились здесь. Оба были в командировке, а потом как-то решили остаться тут, где триста дней в году светит солнце, и всегда слышен прибой моря. Андрей и Вера, стали первыми с кем я здесь познакомилась и подружилась.
Мальта.
Никогда в жизни даже представить не могла, что буду жить не на Родине.
Никогда.
Но за Киром пошла, не спрашивая не о чем.
Тогда, весной, ещё в России, всё закрутилось невозможно быстро. После всех тех событий, время словно ускорило свой ход. За неделю было принято решение о переезде. И не просто переезде. А переезде в другую страну. Можно только гадать, как можно было так быстро подготовить документы, визы, для въезда в страну Евро Союза. Хотя большие деньги всегда решали всё. Тяжелее всего было объясниться с родителями, донести, что нет никаких вариантов, чтобы остаться, и что своего второго внука они увидят только по видео связи, или может, когда соберутся на многочасовое путешествие, которое надо сказать, я на седьмом месяце беременности, перенесла нормально, не считая затёкшей спины и отёкших ног.
Мама долго плакала, отец хмурился, а я как заводная повторяла, что сама не хочу уезжать, но надо, очень надо. Кир никогда не говорил мне, но я и сама догадалась, что раз приняты такие меры, то ситуация накаляется, и жизнь поставлена на кон.
Кир в те дни был просто сгустком напряжения. Он почти не разговаривал, а только рычал. Возле дома дежурили постоянно охранники. Андрея забрали из школы, и не выпускали не под каким предлогом. На все мои вопросы Кир просил не лезть в это, и поэтому мне оставалось только додумывать, догадываться.
Дингли.
Живописный скалистый край на Мальте. Его обожают туристы. Тут на всех возвышенностях стоят скамейки, и смотровые площадки, чтобы можно было присесть и погрузиться в нирвану, наблюдая, как бирюзовое море набегает на острые камни, и как в нём тонет по вечерам солнечный диск, и возрождается утром.
Невероятная красота. Чудесная, сказочная, и чужеродная.
Солёный раскаленный на солнце воздух, чужой.
Постоянные камни, и кактусы.
И бесконечное небо.
Всё чужое, не родное.
Мы жили в глубине города, можно сказать, что за ним. В деревне, если это применимо для Дингли. Он, по сути, сам город посёлок.
Когда нас, уставших, и обессиленных, после перелёта, довезли до дома, я даже не взглянула на него. Кир только бросил, что теперь это всё, что у нас есть. А было, кстати, не мало.
Дом, в мальтийском стиле, двухэтажный, каменный, со ставнями на окнах. И даже кое какая обстановка имелась. И современная кухня. И сад был вокруг. Оливковые и лимонные деревья. Многолетние, раскидистые. И внутренний двор, с пальмами, и каменным полом, с фонтаном, и бассейном. Дом стоял на возвышенности, и со второго этажа, было видно море. И это всё, что теперь у нас было. И это было не мало, потому что мы были друг у друга. Но ночами, когда мы лежали в кровати, я тихо плакала. Я не могла никак смириться, и принять. Всё для меня было чужеродным и непонятным. Я боялась выходить из дома, сидела в нём как в тюрьме, даже на море ни разу не ездила, хотя Кир, старался, как мог. Но моя депрессия только усиливалась. Мне казалась, что я одна, хоть мы и вместе. Я чувствовала чужеродность во всём и никак не могла настроиться на жизнь здесь.
А однажды ночью, видимо устав от моего нытья, Кир рассердился и сказал, что я могу хоть сейчас собирать чемодан, и возвращаться обратно, раз мне так невыносимо рядом с ним. И что все мои признания в любви к нему не стоят ни хрена, раз я при первой же трудности ною, целыми днями, и много всяких матерных слов, в стиле, и в манере Кира. А я только усилила поток слёз, не в силах объяснить, почему собственно плачу.
Это всё слишком для меня!
Я никого здесь не знаю, и ничего не понимаю. Я словно в ступоре, в дурном сне, никак не могу очнуться. А потом, предварительно перекурив пару сигарет, он сгрёб меня в охапку, и вынес из дома, усадил в машину, не слушая не протесты, не вопросы, и повёз на ближайший утес, на одну из смотровых площадок.
В темноте, под светом круглой луны, мы стояли, оперившись о каменный борт, и смотрели на шумевшее внизу море.
Надо быть поэтом, чтобы описать всю ту красоту, ночного моря, звездного неба, что встречалось с большой водой на горизонте.
Ночного пьянящего воздуха, соленного, даже на такой высоте. Ласково теплого бриза, что развивал мои распущенные волосы, и путался в складках, простой сорочки, в которой я спала. Успела только сверху кофту натянуть. Кир и вовсе стоял в сланцах, и пижамных штанах, по пояс голый, со своими причудливыми рисункам на коже. Ветерок обдувал горячие щёки словно успокаивая, и призывая попробовать полюбить это место. Зажить спокойно.
А потом заговорил Кир. Тихий низкий голос, словно в душу мне проникал. Он говорил о том, что никогда в жизни он никого так не любил как меня, и мои слёзы, терзают его словно, я ножом каждый день ковыряю его сердце. И если мне здесь так плохо, он готов отпустить меня, лишь бы я была счастлива. Говорил и говорил, перемежая признания и маты. И не смотрел совсем на меня, словно не мог видеть. И тут я поняла, насколько я эгоистична. Насколько зациклена на себе. Ведь есть ещё он, и ему тоже пришлось переехать, принять все изменения в жизни ради меня. В той жизни у него тоже остались друзья и родители, и здесь кроме меня у него никого нет. И до этого момента, вроде как, и меня не было.
Я прижалась к нему, и закрыла рот, поцеловав. Потом шептала, просила прощения, и снова целовала, разглаживала сведенные брови, и видела, как светлею серые глаза, как расслабляется лицо. Чувствовала, как крепче сжимаются его руки. И в один голос мы признались друг ругу в любви.
А потом, словно другая жизнь началась. Оказалось наши соседи тоже русские, и оказалось что их не так уж и мало здесь. И много чего, оказалось, стоило только открыть глаза, и начать жить. И мальтийцы оказались очень гостеприимными людьми. Они были неторопливыми и расслабленными, и это немного сбивало с толку. Но как говорила Вера, это сперва так, а потом втягиваешься и понимаешь, что если назначил встречу с мальтийцем на утро, то лучше ждать его к обеду, а, то и к вечеру.
Ну а там и Ромка подоспел. Срок в срок. Правда пришлось делать кесарево, такой богатырь родился четыре сто, и пятьдесят пять сантиметров.
Всё прошло успешно. Медицина у них тоже на высшем уровне. И Ромку и меня выписали уже на пятые сутки. Кир не отходил от сына с первых дней. Особенно если учесть, что после операции я ещё была слаба, и они с Андреем, были моими феями крёстными.
Андрей помогал по хозяйству, хотя Кир и нанял местную женщину, по имени Неста. Она была темноволосой, пышной женщиной средних лет, и каждый раз улыбалась, когда мы встречались взглядами.
С горем пополам я приноровилась общаться с местными, на ломаном английском, а вот Андрейка, который в школе изучал именно его, свободно общался, иногда подвисая, когда слышал в ответ слишком быстро сказанную фразу. Кир тоже не затруднялся в общении, имея в арсенале несколько распространенных фраз, да и все кто с ним общался уже через несколько дней сами начинали говорить по-русски.
В этом был весь Кир!
25
Я стояла на террасе, и ждала Кира домой. Он арендовал недалеко отсюда помещение, и переделал его в спортивный зал, который теперь пользовался большой популярностью, как среди мальтийцев, так и русских, и даже парочка немцев, что жили здесь, приходили в зал. Сам Кир преподавал дзюдо, для всех желающих, а у детей так вообще вёл бесплатно.
Сегодня был отменный вечер. Июль и август, с их раскалённым воздухом сменил мягкий сентябрь, и теперь даже днём можно было понежиться на солнце, без риска схлопотать тепловой удар. Мы часто с Ромкой выбирались в сад, пока Андрей был в школе, а Кир на работе. А по вечерам, так вообще была сказка, и мы все вместе ездили к скалистым берегам или спускались к берегу, купались в море. Ласковый ветерок, доносил ароматы лимонов из сада, и нагретой земли, издалека доносились крики чаек, и оранжевый, теплый свет закатного солнца, озарял уходящий день.
Я всё же полюбила этот скалистый берег. Четыре месяца прошло, как один день.
Кир подошёл сзади и обнял меня за талию, чмокнул в щёку.
— Как я тебя пропустила? — удивилась я, обнимая сверху его руки.
— Не знаю, — бормочет Кир, зарываясь носом, в мои волосы, — я тебя прекрасно видел. Стоит, мечтает. О ком думала, красивая?
— Конечно о тебе, — улыбаюсь я.
— И что думала? — мурлычет Кир, нацеловывая мою шею.
— Кир, может сперва поужинаем, а потом, я тебе всё расскажу, — я немного отстраняюсь.
Всё же мы стоим на виду, а внизу бегают дети.
— Блядь, я так соскучился, — рычит он, утаскивая меня в комнату, — и если мне не изменяет память, сегодня нашему сыну два месяца, а значит и ты вполне здорова! А ты предлагаешь мне подождать!
— Кир, — пытаюсь высвободиться из его лап, которые уже бесцеремонно задрали подол моего сарафана, оглаживаю бёдра, — всё не так просто, и я могу быть ещё не готова. И, по-моему, я старалась утолять твою жажду.
Он резко развернул меня лицом, и, прищурившись, посмотрел.
— Да твой рот вне всяких похвал, — хмыкает он. — Только не пойму, чего ты ломаешься. Трахаться разучилась за это время? Так я напомню.
Я окончательно выворачиваюсь из его рук.