Все забрасывают Блума картонными бутафорскими камнями. Пьяницы, бредущие из кабаков, и бездомные псы во множестве подходят к нему и оскверняют его. Появляются Мастянский и Цитрон в лапсердаках, с длинными пейсами, и тычут бородами в Блума.
Мастянский и Цитрон. Велиал! Лемляйн из Истрии, лже-Мессия! Абулафия!
С утюгом под мышкой приближается Джордж С.Мизайес, портной Блума, и подает счет.
Мизайес. За переделку брюк одиннадцать шиллингов.
Блум (потирает руки, приободрившись). Как в добрые старые времена. Бедняга Блум!
Рувим Дж.Додд, чернобородый Искариот, злой пастырь, неся на плечах тело своего утонувшего сына, подходит к позорному столбу.
Рувим Дж. (хриплым шепотом). Сука одна продала. Уже за мусорами чешут. Рви когти на первой громыхалке.
Пожарная команда. Баамм!
Брат Обирало (надевает на Блума высокий остроконечный колпак и желтое одеяние, на котором вышиты нарисованные языки пламени. Вешает ему на шею мешок с порохом и предает в руки гражданских властей, напутствуя). Остави ему долги его.
По единодушной просьбе общественности лейтенант Майерс из Дублинской пожарной команды поджигает Блума. Раздаются рыдания.
Гражданин. Хвала небу!
Блум (в тканом хитоне с буквами И.Х.С., как феникс, высится среди языков пламени). Не плачьте обо мне, дщери Эрина.
Показывает дублинским репортерам следы ожогов. Дочери Эрина в черных одеждах, с большими молитвенниками и длинными зажженными свечами в руках, преклоняют колена и молятся.
Дочери Эрина.
Почка Блума, молись за нас.
Цветок Банный, молись за нас.
Ментор Ментона, молись за нас.
Рекламный Агент для "Фримена", молись за нас.
Масон Милосердный, молись за нас.
Мыло Блуждающее, молись за нас.
Прелести Греха, молись за нас.
Музыка без Слов, молись за нас.
Укротитель Гражданина, молись за нас.
Друг всех Подвязочек и Панталончиков, молись за нас.
Повитуха Всемилостивая, молись за нас.
Картофелина, охраняющая от всякой Чумы
и Язвы, молись за нас.
Хор из шестисот голосов под управлением Винцента О'Брайена исполняет хорал "Аллилуйя", аккомпанирует на органе Джозеф Глинн. Блум немеет, съеживается, обугливается.
Зоя. Болтай-болтай, покуда не почернеешь.
Блум (с улыбкой во взоре, в старой шляпчонке, за ленту которой заткнута глиняная трубочка, в запыленных башмаках, с красным узелком эмигранта, ведет на соломенной веревочке черную как мореный дуб свинью). Ну-к, надоть идти, хозяйка, не то, сдохни все козлы в Коннемаре, ужо мне выдубят шкуру. (Со слезою во взоре.) Все это безумие. Патриотизм, скорбь по умершим, музыка, будущее нации. Быть или не быть. Сон жизни подошел к концу. Окончи же его с миром. А они пускай живут дальше. (Смотрит печально вдаль.) Песенка моя спета. Одна небольшая порция мышьяку. Задернуть занавески. Письмо. А после этого лечь и обрести покой (Тихо вздыхает.) Довольно. Я прожил свое. Прощайте Прощайте.
Зоя (поправляя свою бархотку, равнодушно). Ты что, серьезно? Тогда пока. (Насмешливо.) Ты, видно, встал сегодня с левой ноги, а может, кончил слишком быстро со своей кралей. Я вас насквозь вижу.
Блум (с горечью). Мужчина и женщина, любовь, что это все? Бочка и затычка.
Зоя (вдруг рассердившись). Терпеть не могу этих вшивых ломак. Хоть и со шлюхой, а надо по-человечески.
Блум (с раскаянием). Правда, что-то я нелюбезен. Вы это необходимое зло. Так ты откуда? Из Лондона?
Зоя (словоохотливо). Из Свиндона, где свинки на органах играют. Вообще-то я из Йоркшира, то есть там родилась. (Отводит его руку, нащупывающую ее сосок.) Слушай, Томми-мышонок. Брось-ка это да займись чем похуже. У тебя есть с собой на короткий заход? Десять шиллингов?
Блум (улыбаясь, кивает медленно). Больше, моя гурия, больше.
Зоя. За больше любовь подольше. (Ласково похлопывает его бархатными лапками.) Ну как, пошли, поглядишь новую пианолу у нас в салоне? Я уж для тебя расстараюсь.
Блум (в нерешительности почесывая затылок с беспрецедентным изумлением уличного разносчика, внезапно оценившего изысканную симметрию ее сочных груш). Кой-кто смертельно бы ревновал, узнай она только. Чудище с зелеными глазами. (Серьезно.) Ты же знаешь, как это трудно, что тебе объяснять.
Зоя (она польщена). О том сердце не болит, чего глаз не видит. (Поглаживает его.) Ну, пойдем, пойдем.
Блум. Смеющаяся чаровница! Рука, что качает колыбель.
Зоя. Детка!
Блум (в рейтузиках и пальтишке, большеголовый, с шапкой темных волос, раскрыв широко глаза, зачарованно смотрит на ее переливчатую юбку, пухлым пальчиком считает пряжки на ней и лепечет, высовывая мокрый язычок). Лаз ва тли - тли тла тлаз.
Пряжки. Любит. Не любит. Любит.
Зоя. Молчание знак согласия. (Маленькие растопыренные коготки завладевают его рукой, указательный палец чертит на его ладони условный знак тайного наставника, влекущий к неотвратимому.) Руки горячие значит глотка замерзла.
Он колеблется, одолеваемый музыкой, запахами, соблазнами. Она ведет его за собой к ступеням, манит запахом подмышек, порочностью подведенных глаз, шуршаньем юбки, в змеистых складках которой таится едкий звериный дух всех самцов, обладавших ею.
Самцы (разя серной вонью похоти и навоза, с утробным ревом встают на дыбы в стойлах, мотают ошалелыми головами). Харрош!
Зоя и Блум подходят к дверям, у которых сидят две сестры-проститутки. Они с любопытством разглядывают его из-под нарисованных бровей, улыбаются в ответ на торопливый поклон. Он нечаянно спотыкается.
Зоя (вовремя подхватив его проворной рукой). Гоп-ля! Наверх не падать.
Блум. Праведник упадет семь раз. (На пороге останавливается, пропускает ее.) По правилам, после вас.