Я, Лена, против Чайковского не имею ничего. В каждом из нас сидит свой Чайковский. Я Чайковского даже уважаю. За что конкретно - не помню, но уважаю. У Чайковского хорошие концерты для фортепьяно с оркестром. У Чайковского душевные романсы. Вокруг Чайковского сильная гомосексуальная мифология. Чайковского есть за что уважать! Но какого хуя он полез на "Евгения Онегина"? В мире столько хорошей поэзии. Тогда, при Чайковском, хорошей поэзии было даже больше, чем сейчас. Вполне можно было написать оперу по "Фаусту" Гете. По какой-нибудь поэме Байрона или там, скажем, Шелли. По "Королю Лиру" Шекспира тоже могла бы получиться отличная опера.
Главное произведение Лермонтова - "Герой нашего времени". Тоже роман. Но, слава Богу, в прозе. Сильный роман. О разных переплетениях жизни армейского офицера на Кавказе. Написано хорошо. Но кончается плохо. Все умирают. Офицер не хочет жениться на молодой красивой девушке из богатой семьи. Хотя вроде бы он ее любит. И она его тоже вроде бы любит. Но под венец они не пошли. Вот так всегда в русском романе! В русском романе все всегда через жопу! Что ебутся мало и даже совсем не ебутся - это ладно. Это нормально. Действие романа происходит в девятнадцатом веке, а в девятнадцатом веке люди вообще меньше ебались, чем в двадцатом. И людей в девятнадцатом веке было меньше. Но вот то, что никто ни на ком не женился и все умерли - это плохо. Совсем плохо. У Пастернака нет счастья. У Лермонтова его нет. Так нельзя. Без счастья жизнь совсем говно. Лена, ну их всех к ебене матери, не хочешь - не гладь, но хотя бы подержи немного меня за хуй!
Гоголь. "Мертвые души". Я перечитал этот роман с большим интересом. Есть много сильных и до сих пор волнующих мест. Особенно там, где про птицу-тройку. Многие думают, что это Россия. Но интерпретаторы Гоголя не правы. Птица-тройка, Лена, не Россия. Это какая-то другая страна. Россия похожа только на одну отдельную лошадь. На трех лошадей вместе она не похожа.
"Мертвые души" Гоголь не закончил. Пушкин не закончил "Евгения Онегина". Почему Чайковский не написал оперу "Мертвые души"? Хорошая получилась бы опера. Просто очень хорошая. Почему Чайковский не решился на "Мертвые души"? "Мертвые души" - такой же точно неоконченный роман, как и "Евгений Онегин". И почти о том же самом. Все русские романы об одном и том же: о том, что нет счастья. А "Мертвые души" на музыку ложатся даже лучше, чем "Евгений Онегин".
Достоевский. "Подросток". Слава Богу, что хотя бы Достоевский свой роман закончил. Но вот на этот роман музыку писать не надо. Чайковский десять раз прав, что не написал оперу "Подросток"! Роман очень неровный в музыкальном плане. На него было бы сложно написать оперу. Но какую-нибудь непритязательную хуевину типа сонаты на него вполне можно было бы и написать.
Классика при возвращении в нее оказалась такой же угрюмой, как и запрещенная литература.
Лена меня терроризировала. Лена вращалась вокруг "Вишневого ада" и не хотела никакого секса. Она хотела только ум.
И еще Бог. Лена пришла к необходимости Бога. Православного Бога. Лена читала Библию и Молитвослов.
Лена, Бога нет. Лена, Бог есть. Но для нас его нет. Он нас оставил. Наши отношения с Богом, когда он все-таки иногда есть, идут не как надо - не через душу. Они идут через хуй и через пизду. Но через душу они тоже идут. Но перед душой они все равно проходят сначала через хуй и через пизду. А после души они опять же возвращаются через хуй и через пизду.
Лена придумала четвертый и, кажется, уже последний вариант "Вишневого ада". Это был наиболее политизированный вариант.
Райком КПСС. Мраморные лестницы. Просторные светлые коридоры. Красные флаги. Портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Брежнева и членов Политбюро ЦК КПСС. Если Брежнев умер, то уже кого-то следующего после Брежнева. Дешевая вкусная еда в буфете. Сытые, уверенные в себе люди. А народ-то страдает! Народу хуево. Сельское хозяйство гниет. Разваливается промышленность. Застой в культуре. Надо что-то делать!
Вечером весь райком идет на премьеру "Вишневого сада" в один из столичных театров. А днем в райкоме отчетно-предвыборная конференция. Последним выступает молодой инструктор Федя. Федя работает в райкоме около года. Карьера Феди складывается удачно.
Конференция идет уже не первый час. Все немного устали. Всем немного скучно. Всем хочется скорее на "Вишневый сад". На трибуну выходит Федя и вместо заранее утвержденного доклада берет гитару и гневно бросает в переполненный ложью и фальшью зал под гитарный перебор строчки из Солженицына и Библии. Дело в том, что ровно месяц назад в Феде произошел духовный переворот. Федя понял - так дальше жить нельзя. Советскую власть надо свергать! Федя освоил гитару и выучил наизусть несколько абзацев из Солженицына и Библии. И вот теперь настал Федин звездный час.
С грохотом летят со стенок портреты вождей. Приглашенные гости из горкома в обмороке. Райком в панике. Конференция сорвана. Сотрудники райкома во главе с первым секретарем, опрокидывая стулья, бегут к телефонам, по пути затаптывая пожилую уборщицу Клаву. Они вызывают армию и КГБ.
В райком врываются танки и части внутренних войск. В Федю летят пули и снаряды. Федя падает и погибает. Но, уже мертвый, он берет на гитаре аккорд и произносит несколько строчек из Солженицына и Библии. Танкисты играют головой Феди в футбол. Офицеры внутренних войск отрезают у Феди хуй и большой палец правой ноги, чтобы другим было неповадно в другой раз бунтовать против советской власти.
Сотрудники райкома в полном составе во главе с первым секретарем идут на "Вишневый сад". Но перед глазами у них все равно "Вишневый ад". На сцене - Раневская, а им мерещится Федя, молодой неизвестный герой. На сцене - Лопахин, а у них все равно перед глазами - Федя, гневно произносящий в зал Солженицына и Библию под гитарный перебор. На сцене - Гаев, а у них перед глазами снова Федя, с отрезанными головой, хуем и большим пальцем правой ноги. Плюющий в лицо советской власти Федя навечно поселился в их сердцах! Федя будет их преследовать при Андропове и при Черненко. Федя их оставит в покое только при Горбачеве. Но и при Горбачеве Федя будет иной раз возникать у них в сердцах и перед глазами. Вот при Ельцине уже не будет. В кризисе девяностых Феде места не нашлось.
Мы поругались. Мне этот вариант совсем не понравился. Откровенно слабее, чем с подростком, солдатиком и козликом. Тут уже одна только политика. Только один ум.
Советскую власть, Лена, не победишь умом. Советская власть сама умна. Советская власть сама победит умом кого угодно. Советскую власть можно победить только сексом. Лена, не хочешь - не води вверх-вниз, не хочешь - не гладь, но хотя бы просто потрогай меня за хуй!
Лена не хотела даже просто потрогать. А вот "Вишневый ад" Лена и трогала, и гладила, и водила по нему вверх-вниз.
Лена с кем-то встречалась. Лена часами висела на телефоне. Лена была постоянно занята. Лена обговаривала детали "Вишневого ада" - всех четырех вариантов сразу.
Тайком от Лены я стал читать Борхеса. Борхес - это не Чехов! И не Маркес. И не Гессе. И не опера "Евгений Онегин". У Борхеса все в порядке с умом и сексом. Борхес ни в чем не виноват. Борхеса можно давать читать детям.
Лена узнала, что я читаю Борхеса. Я сам был виноват: случайно я не удержался и процитировал Борхеса. Лена осуждала меня за Борхеса. Я сам себя осуждал за Борхеса. Но все равно читал. Хотя Лена была, как и полагается ангелу, опять права - Борхеса читать не надо. Борхеса надо читать, но не ангелам. Потому что у Борхеса нет Бога!
У Чехова Бога тоже нет. Но у Чехова он все-таки есть. И у Борхеса он есть. Но у Чехова он то есть, то его нет, а у Борхеса Бога нет и Бог есть одновременно! Молодому бескомпромиссному хую Борхеса читать не надо. Молодой бескомпромиссный хуй должен точно знать, есть Бог или Бога нет. Оттенки, нюансы и переходы ему не нужны.
Русское культурное сознание, Лена, и ебнулось на том, что так и не смогло соединить Чехова и Борхеса. Оно, Лена, делает выбор. Оно до сих пор альтернативно. Альтернатива, Лена, всегда беда. В альтернативе, Лена, нет ни ума, ни секса.
В русском культурном сознании не прижился ни Борхес, ни даже Чехов. В нем почему-то никто не прижился. В девяностых не прижилось и само сознание.
Так что уже и все равно. Уже не надо Чехова. И Борхеса не надо. Сейчас нужно только "Молчание козлят". "Молчание козлят" - самая главная вещь девяностых. "Молчание козлят" определило конец века. В "Молчании козлят" есть и ум, и секс, и кофе, и какао, и хуй, и пизда, и вообще райское наслаждение.
Я забыл автора "Молчания козлят". Но там нет конкретного автора. Там нет автора - человека. Автор "Молчания козлят" - сама природа. Сама жизнь. Сам Господь Бог. Сама Америка. Главный персонаж - конечно, Федя. Но Федя, перенесенный на американскую почву. Американизировавшийся Федя. И зовут его Фредерик. В первой половине восьмидесятых годов Федя жил в СССР и стал жертвой русской классики. Но потом Федя силой мысли оказался в Америке и превратился в сексуального маньяка. Русская классика сделала из Феди покорного лопоухого козлика и не давала ему шевелить мозгами и ебаться. Русская классика обидела Федю! И вот теперь Федя мстит Америке за нанесенные русской классикой обиды. Федя хочет, чтобы Америка жила по законам русской классики. Федя хочет сделать Америку тоталитарным государством! Федя хочет сделать из Америки то же, что русская классика сделала из него.
Все американцы для Феди козлики. А козлики, как учит русская классика, не должны думать и ебаться. Русская классика за них все сделает сама. Но козлики-американцы хотят и думать, и ебаться. Федя, он же Фредерик, наказывает козликов-американцев. Фредерик - опытный, хитрый и расчетливый сексуальный маньяк. Кому-то Федя хуй отрежет и засунет под мышку, кому-то на жопе нарисует кровью сложный символ, кому-то вырвет яйца и разбросает их в разные стороны, а у кого-то соединит в одно целое ноздрю, клитор и большой палец правой ноги. Фредерика поймать невозможно; Фредерик ловко заметает все следы. Америка стоит на ушах. Америка стонет. Америка плачет. Америке жалко своих козликов. Америке страшно за себя.
Слава Богу, в Америке есть полицейский Джек Дублин. Джек - ирландец по происхождению, но американизировавшийся три поколения назад. Джек - мужчина ебнутый, но очень смелый. Ебнутых мужчин в Америке до хуя и без Джека, но очень смелых мало. Джек покажет Фредерику, как завязывать честным американским козликам в узлы клиторы и пальцы!
Джек замечает - в дни премьер русского драматурга Чехова в Америке увеличивается количество засунутых под мышку хуев, нарисованных на жопе символов, разбросанных в разные стороны яиц и связанных в тройной узел клитора с пальцами и ноздрями. Джек начинает охоту. Джек читает Чехова, хотя у него вызывают отвращение и сам процесс чтения, и этот писатель. Но такая у Джека работа: ловить сексуальных маньяков! И вдруг Джек понимает, в чем тут дело! Ведь Джек - мужчина хоть и ебнутый, но сообразительный. Не зря он читал и перечитывал Чехова! Америку, понял Джек, беспокоит некто, кого русская классика сделала лопоухим козликом, кому она не давала думать и ебаться. Теперь этот некто хочет сделать то же самое с Америкой и с американцами.
На Бродвее - очередная премьера "Вишневого сада". На Бродвее "Вишневый сад" любят, ценят и постоянно ставят! Джек убеждает театральный профсоюз и артистов отменить спектакль, но все категорически против: билеты уже проданы. В гипотезу Джека никто не верит.
Утром в день премьеры перед театром находят очередной засунутый под мышку хуй и очередные разбросанные во все стороны яйца. Но Джеку по-прежнему не верят. Премьера все равно состоится.
Ну, вот и премьера. Начало спектакля. Джек - наготове. Джек знает: рядом - некто, в любой момент готовый превратить "Вишневый сад" в кровавый ад. Джек незаметно в конце первого акта обходит ряды и замечает нервного мужчину с русским выражением лица и высоко поднятым хуем. Все другие мужчины уже спят с середины первого акта, и половые члены их спят, а этот вот не спит! Значит, этот - некто! Джек бросается на Фредерика. Фредерик яростно сопротивляется и хватает Джека зубами за хуй. Но Джек - матерый полицейский! Джек знает, что делать в таких вот случаях! Конечно, Джеку немного жалко Фредерика, Джек понимает: виноват не Фредерик, когда-то Федя, виновата русская классика, которая сделала Фредерика сексуальным маньяком. Но Джек полицейский, и его функции - останавливать таких вот Фредериков, бывших когда-то Федями. Америка должна спать спокойно, а у козликов-американцев никто не может отнять право на то, чтобы думать и чтобы ебаться. Поэтому Джек выбивает Фредерику хуем все зубы и пробивает ему глотку и голову. Фредерик посылает последние проклятья в сторону сцены с "Вишневым садом" и козликов-американцев. Джек вытирает испачканный кровью и зубной крошкой хуй, а затем подает в Конгресс и муниципалитет Нью-Йорка предложение раз и навсегда запретить вечерние представления пьес русского драматурга Чехова.
Вот так, Лена, в девяностых годах будут обходиться с Чеховым. И с Борхесом будут обходиться точно так же. Просто до Борхеса Джек еще не добрался.
На Борхесе мы почти помирились. Лена вдруг охладела к "Вишневому аду". Лена больше не заставляла меня учить роль Феди. Не заставляла меня учиться играть на гитаре для роли Феди. Не заставляла немедленно прийти к Богу. Не вспоминала о классике и запрещенной литературе. Мы снова целовались. Держались за руки. Лена дважды робко потрогала меня за хуй. Хуй испугался. Хуй не среагировал. Он не поверил своему счастью. Он думал, что его снова станут мучить "Вишневым адом".
У меня не поднимался на Лену хуй. Хотел, пытался, мучился, но не поднимался. Так не поднимается рука на близкого и родного человека. Хотя близкий родной человек давно заслужил, чтобы его как следует выебали! Он сам очень хочет. Но хую не прикажешь. Он стесняется. Он уже не готов к прямым контактам с пиздой.
Лена еще раз заходила ко мне в институт. И еще раз заходила. Ей было тяжело в институте. Мне тоже было тяжело в институте. Русская историческая школа не состоялась. Советская историческая школа не состоялась. В русской истории и так мало светлых моментов, сплошные Иваны Грозные, Сталины и корейские самолеты, а вот еще и школа не состоялась! Находиться в историко-архивном институте - все равно что висеть над пропастью.
Философия лучше, чем история. Кант. Гегель. Флоренский. "Критика чистого разума". "Феноменология духа". "Столп и утверждение истины". Хорошие книги. Но плохие переводы. И разума к тому же нет. И духа нет. Истины тоже нет. Разум, конечно, есть. И дух есть! Как же без духа? Истина тоже есть. Все есть. Только в оригинале эти книги назывались иначе: "Столп и утверждение пизды", "Феноменология хуя", "Критика чистого коитуса". Все дело, Лена в переводах. Хотя вроде бы "Столп и утверждение истины" Флоренского я читал в оригинале.
Истории нет. История в минусе. Философия шла до определенного предела. Дальше этого предела она не идет. Хуй и пизда тоже доходят до определенного предела и тоже дальше не идут. Но эти пределы не пересекаются. А надо, Лена, очень надо, чтобы пересекались!
Окончательно нас помирил Феллини. Мы смотрели "Казанову" или "Амаркорд". Наверное, все-таки "Казанова". Феллини его снял в начале семидесятых. Он дошел до нас в начале восьмидесятых. Лучше поздно, чем никогда. Лучше никогда, чем, Лена, поздно. Между никогда и поздно разницы нет. Кризис девяностых и конца века во многом обусловлен тем, что поздно и никогда пошли рука об руку. Как две бляди-близняшки.
"Казанова" не шел официально. Мы видели его на закрытом просмотре. Или на видео; точно не помню. Русские люди обижались на советскую власть. Советская власть не давала официально смотреть "Казанову". Советская власть берегла русских людей. "Казанова" так же опускает в жопу времени, как и мексиканский телесериал. Советская власть берегла русских людей от тоски жизни. Советская власть берегла их от жопы времени. Но она не сберегла русских людей ни от "Казановы", ни от мексиканского телесериала. Перед жопой времени оказалась бессильной даже она.
Сейчас, Лена, в почти конце девяностых, Феллини смотреть так же интересно, как мексиканский телесериал. Феллини, Лена, то же самое. Басня с моралью. Только по-европейски. Феллини ближе к Крылову, чем ты, Лена, думаешь.
На Феллини Лена крепко взяла меня за хуй. Не так, как в цирке на слоне. Но уже почти так. Теперь можно сравнивать.
Феллини была близка эстетика цирка. Феллини плотно и успешно работал с этой эстетикой. Но в эстетике хуя и пизды больше ума и счастья, чем в эстетике цирка. И секса там, конечно, больше. Но и эстетика цирка - тоже, несмотря ни на что, эстетика очень интересная. Особенно когда рядом Лена.
На женщину давить не надо. Зачем на нее давить? Не надо на нее давить. Вообще не надо ни на кого давить, а на женщину - тем более! Из нее все и так выходит само. Из Лены капля за каплей выходил "Вишневый ад". В Лене становилось все меньше и меньше вишен. Иногда она начинала говорить о Пастернаке, о советской власти, о театре, о том, что, живи Чехов сегодня, он бы написал не "Вишневый сад", а "Вишневый ад" или даже "Вишневый зад", но тут же сама себя обрывала. Менструация Лены наверняка пахла вишней.
Лена, жизнь - она как женщина. У нее тоже бывают менструации. Чем ближе конец века, тем сильнее менструация. Уже, кроме менструации, и нет ничего. Жизнь, Лена, в конце века менструирует вишневыми косточками. Жизнь съела вишни. Вишни теперь хуй их знает где. Кризис девяностых, Лена! Конец века, Лена!
Лена теряла интерес к людям искусства. Лена теряла интерес к вообще людям и к вообще искусству. К людям искусства я тоже потерял интерес: такие же люди, как и все остальные люди, только Чехова в них слишком много. Но к людям и к искусству - еще нет. Молодой бескомпромиссный духовный хуй не сразу может расстаться с мифами молодой бескомпромиссной духовности. С искусством и с человеком он расстается постепенно.
Сейчас, Лена, из почти конца девяностых, видно: интерес к людям и к искусству до добра не доводит. Но тогда, Лена, это еще не было так отчетливо видно.
Хорошее кино надоело. Хорошее кино раздражает иллюзией ума и секса. Лена специально повела меня смотреть самое плохое кино в мире - индийское.