Кончилась-то она кончилась, однако обстоятельства — если хотите, логика повествования заставляет нас вновь и вновь возвращаться к началу той великолепной русской ночи, когда в райцентре Малое Вицыно ограблен был музей, очаг культуры; может быть, такие ночи и хуже украинских, воспетых в литературе, — но для нас они тоже тихие, тоже дорогие, так же прекрасно небо, звезды блещут.
Но не над одним же Малым Вицыным стояла такая ночь! Точно подобная ей простерлась и над губернским центром Емелинском, и даже над широкою равниной в двадцати верстах от него; по краям равнину окаймлял нормальный смешанный лес, и называлось это место — полигон. Стрелковый и танковый полигон армейских частей, входящих в состав гарнизона.
Прапорщик Маловицынского райвоенкомата Вова Поепаев попал на территорию данного полигона вчерашним полуднем, и начиная с этого времени был отчетливо и надежно пьян. Дело в том, что начальником над этой точкой пространства значился Игорешка Аплетин, старший лейтенант, с которым вместе прапорили еще в Афгане. И ходили на боевые, и заведовали продскладами, и бегали к «чекисткам» — бабам, что давали за чеки, и маялись от тамошних злых болезней — все было. И уехали оба в одно время по замене, прапорами же: Вова — в военкомат, поскольку имел ранение, а Игорешка — в мотострелковый полк, командиром какого-то хозвзвода. Потом он вдруг нарисовался в части, стоящей в Емелинске, техником по вооружению, лейтенантом, нагрянул сразу в Малое Вицыно, и — ух, погудели! Оказывается, Аплетин, при всей склонности к загулам, сумел как-то экстерном закончить военное училище, — «для поддержки штанов». Он и Поепаева уговаривал сделать то же, однако Вова отказался наотрез: он по природе своей был пофигистом, и полагал, что пока жив — уж штаны-то на собственной фтоке сумеет поддержать и без путающих жизнь бумажек, дипломов и удостоверений. А у Игорешки случилась беда, украли автомат из мастерской, парню грозила большая неприятность, — но то ли карты судьбы выпали удачно, то ли сам он сумел вывернуться: вдруг всплыл! Да не так уж худо, посудите: капитанская должность, иди возьми! Вдобавок, в пределах полигона, ближайших окрестностей и селений, разных лавок, киосков и ларьков начальник его — бог и царь, служба идет без особенного напряга, всего двое подчиненных, в пахоте проходят считанные дни — хочешь — спать ложись, а хочешь — песни пой. И когда приезжал задушевный дружок Вова Поепаев, они уходили в лес, подальше от полигонского барака, — чтобы не видело, не слышало начальство, если нагрянет нечаянно, — и после второго стакана начинали петь на пару: раздольно, со слезой и переливами — известные им песни. Афганскую «Не зови меня, отец, не трогай», «Мурку», «Крепко любил ее старый рыбак Тимофей», «Два кусочичка колбаски». Славно попели они и в этот раз! Пели днем, пели ночью, с двумя лахудрами, непонятно откуда возникшими, — и пели утром, опохмелясь и шуганув лахудр.
— неслось к бараку от кромки леса.
Где-то после обеда, часов возле четырех, у барака возникло какое-то шевеление, слышен был гул машины; вдруг прибежал полигонный солдатик, алтаец Чоглоков, и зашумел:
— Тащсташнант, тащсташнант, машина в город идет, вы велели сказать!..
Игорешка встал, качнулся, протянул Поепаеву руку:
— В-Вова, др-руг, я… Кор-роче… тр-руба зовет… тр-руба мне, кор-роче… Хатм! Тез, пеш!..[10]
Труба, не труба — дома тоже надо бывать, разве Вова не понимает? Он хоть и холостой — а всегда может войти в положение. У Игорешки трое ребят, все девки — должны же они хоть иногда видеть отца! Кто же их еще будет воспитывать, современную молодежь, чтобы не погрязли окончательно!
И начальник полигона побрел, обняв солдата, надрывно воя:
Вова поглядел ему вослед — и свалился под стол, предназначенный для полевых занятий.
Очнулся — темно. «Славно же я придавил!» — подумал прапорщик. Пробовал встать — но, задохнувшись, снова упал под стол. Наконец поднялся, кряхтя и чертыхаясь. Вблизи заработал пулемет ПКМ: все виды стрелкового оружия Поепаев различал на слух безошибочно. Вспоров тьму, трассер некрутой дугою пошел вверх, упал и исчез где-то на конце поля. Спустя минуту — видно, у пулемета менялись люди — новая очередь. Что ж, полигон есть полигон. Но ведь Игорешка же уехал… Кто распулялся тут в отсутствие хозяина? Впрочем — ему-то, прапорщику, какое дело? Стреляют, и пускай стреляют. Надо дойти до этих ребят — может, у них найдется и выпить. Вова выдавил немного слюны, сглотнул пересохшим ртом, пошел, качаясь, туда, где начинался светлый пунктир.
Все-таки вспышки выстрелов давали слабый подсвет: вдруг глаза Поепаева различили некую темную полукруглую массу, проступившую слева. «Стог!» — он вспомнил, как Игорешка гонял вчера на косьбу сена для полигонной кобылы Чиччолины своих рабов-тружеников Чоглокова и Федичкина. «Молодцы, сметали!» — хозяйски подумал Вова. И решил отдохнуть немного на свежем сене, а потом уж двигаться дальше, в сторону добрых людей с пулеметом — может, не совсем они пустые, на ночные стрельбы иной раз берут с собою…
Только сел, откинулся спиною — как почувствовал вдруг: что-то жесткое упирается, давит на поясницу. Перевернулся на четвереньки, пошарил рукой, и вытащил из сена полиэтиленовый пакет. Пощупал внутри: две бутылки-огнетушителя, большой круг колбасы, пара огурцов… Осветил спичкою этикетки: портвейн «Кавказ». Задохнувшись от счастья, Вова стал рвать зубами пробку.
Богатство же это принадлежало командиру отряда ОМОН майору Валерию Здуну. Это его подчиненные секли воздух белыми трассами. И майор находился рядом с ними, строго наблюдая дисциплину стрельб. Лишь иногда он отвлекался, шмыгал большим носом, взблески огня исчезали из глаз. Они смотрели в сторону, где высился стог с запрятанным сразу по приезду богатством.
Но… вернемся к прапорщику Вове. Он сидел в том стогу, обложив себя мягким сеном, наливал вино в аккуратную двухсотграммовую кружечку — она тоже была в пакете — выпивал и закусывал огурчиком или пряной, твердой копченой колбасой. Вова был сейчас Али-бабой, парил на небесах. Несметные богатства отливали темным стеклом с наклейками, чудесно пахли копченостями.
Между тем стрельба прекратилась, вверх пошла ракета — сигнал оцеплению. В тишине послышались недальние голоса, взвыл автомобильный мотор; угасли огни на башне с мишенным пультом. Потом машина отъехала, столбик от фар завилял по невидимой Вове дороге. Кто-то, напевая, приближался к стогу. Прапорщик отставил выпивку с закускою, взял автомат АКСУ, найденный тут же, рядом с пакетом, передернул затвор и лег, изготовясь к стрельбе.
— Стой! Кто идет?!
— … птать!!.. — Здун чуть не опрокинулся назад себя.
— Ложись!
— Кто?! Да я тебя, сука!..
Короткая очередь прошла яркими брызгами над самым майорским беретом. Он упал, вжался теснее в землю.
— Вот так… — раздался из темноты благодушный голос. — Полежи, служивый. Это вы там ночь дырявили? Чего же не уехал? Отстал, что ли?
— А ты, я гляжу, ходок по чужим припасам… Автомат зачем взял? Это оружие, отдай! Кишки, сволочь, на кулак намотаю! Я майор, понял?
— Майор ты, не майор — какая мне посторонняя разница? — Вова налил лежа вина, выпил, зажевал колбаской. — И не надо меня оскорблять. Это может быть чревато боком.
— Кинь хоть бутылку, голова болит…
— Еще чего. Читай наизусть Устав внутренней службы — не будет болеть. Или Строевой. И лежи смирно, вспомни о своем будущем…
— Да ты знаешь ли, пес, на кого нарвался?!
— Так ведь и ты меня не знаешь. Лежи, отдыхай. Даю команду «Отбой». А по этой команде в армии что? По этой команде в армии наступает темное время суток. Х-ху-у!.. Время пошло.
Аромат выдоха донесся до Здуна, и он клацнул зубами.
— Ведь что губит командира? — разглагольствовал между тем прапорщик. — Его губят пьянство, воровство и женщины. Не пей, не гуляй, не воруй. А ты как раз собирался распивать спиртные напитки, да еще и в неслужебное время. Один. Это отягчает.
— Ы-ы-ы… — майор напрягся.
— Лежать! — автомат звякнул; по реакции Здун понял, что противник ему попался непростой. — Надо же: ему говорят, как человеку, а он и ухом не моргает. Так не пойдет. Здесь вам быстро отвыкнут водку пьянствовать и безобразия нарушать.
Майору надоел этот цирк, и он спросил устало:
— Вздремнуть можно?
— Да ради Бога. Хоть так, хоть на спине, хоть на боку. Только осторожно переворачивайся, без фокусов… Вот так. Правильный военнослужащий. Ему говорят «отбой», и он его исполняет. А попадись нерадивый? Ведь есть же еще и такие, к великому, конечно, сожалению. Напьются и ползают вокруг себя на четвереньках. Зачем же так? Ну выпил стакан, ну два, ну бутылку, две, — но зачем же напиваться? Или недостаточно ведут борьбу с внешним видом. Или взять нерачительное отношение к вверенному достоянию! Если положена сутодача — все, закон!..
Под баюкающий Вовин бубнеж Здун надеялся хоть немножко забыться, освежиться сном; черта с два! Злоба на неизвестно откуда взявшегося ханурика гнала а кровь адреналин, мозг быстро просчитывал варианты вызволения и расправы. Если вот с такого положения… попытаться подтянуть ногу… Та-ак… Рука — сюда… тихонько… тихонько…
Очередь снова прошла над головой.
В бараке стрекот ее разбудил полигонного солдатика Чоглокова. Он встал с кровати, толкнул напарника:
— Серега! Эй, Серега!
Костромич Федичкин, ефрейтор, разомкнул опухшие веки.
— Ч-че?..
— Стреляют, Серега! Только что очередь была.
— Н-ну и че? — ефрейтор нащупал рядом с койкой банку, поболтал: не осталась ли брага. — Ну и че?
— Дак эть это, Серега: кто был на стрельбах — уехали все. Чей ствол остался? Кто из него содит? Надо узнать.
— Ступай, узнавай. Только скорей за дверь уныривай, чтобы я успел ее плотнее зашпилить. Мне еще до дембеля дожить охота, — второй год пошел, ты что, шутишь?
— Дак это, Серега…
— Не станешь вникать — и ты доживешь. Тебя колышет эта стрельба? Сюда никто не ломится, пули не свистят. Свой воинский долг на сегодня мы выполнили. Значит, не вникай. Готовься к дальнейшей службе.
Он снова уронил голову на подушку. Чоглоков выглянул в забранное решетками окно: темь, звезды… Пошлепал к койке. Лег, и стал думать о другом.
Завтра должны прийти девки с питомника. Косоглазая Валька-Сикарга, Оксанка-Семиколенная. Эта, правда, немного хроменькая. Но, как сказал командир, тащсташнант Аплетин, увидав ее однажды: «На солдатский взгляд сойдет».
Вообще в армии служить можно. Особенно когда ты уже не дух и не торчок, а самый настоящий черпак. Как вот они с Серегой. Послали на полигон, отсыпали сухпаем жратвы — живи, не хочу! При еде, да со своей бражкой — х-ха!.. Ночами — целый барак твой, и все его окрестности. Мало — пойди на луг, или в лес, жги костер, развлекайся как хочешь.
Что бы он видел на Алтае, в своей деревне? Работать негде, денег нет, дом полон народу: родители, дедки-бабки, братья-сестры. Девки там тоже так просто не дадут: надо или жениться, или купить хорошим подарком, или взять силой. А ухлестнешь не за той — можно получить и кулаком в балабас, и ножом под ребро. Нет, в армии хорошо. Серега — городской, у него совсем другие дела, он твердо собрался в рэкетиры, и говорит, что не пропадет, друзья помогут. А кто поможет ему, Ванюшке Чоглокову? Здесь хорошо. Ну, стреляли под окном, — так ведь постреляли и перестали. Снова можно жить. Ваня сомкнул глаза, — и вдруг ему представилась Оксанка-Семиколенная в ужасающе развратной позе. Рука дернулась к паху, солдат скрылся под одеялом; вдруг тихо визгнул, корчась.
Конец! Быстро, вперед!.. (афг.)