- Пей!.. Зачем тебе дед?
- Он сам плидет - он за бабкой Волобьихой пошел...
- Молчи, сорока! - Ванька ладошкой хотел закрыть ей рот, но та ловко вывернулась, побежала, шлепая босыми ножками по земляному полу, в сенки, на ходу продолжая тараторить:
- Ногу будут отлезать... Секилой отлубят...
Гришка встретил деда Васько с бабкой Воробьихой - не старой, но сильно худой - настороженно-враждебно. Растерянно поводя глазами, спросил:
- Отрезать хотите? - не дам!..
Дед, севший рядом с Гришкой и собиравшийся уговорить его, оторопел: "Кто мог сказать?! - а потом догадался: - Ванька с Панькой - кто же еще", - только они могли подслушать утренний разговор со снохой.
- Лежи! Охолонись, - дед положил широкую ладонь на костистые плечи юноши. - Вон, она еще посмотрит...
Воробьиха, не торопясь, мелкими шажками подошла к Гришке, приподняла медвежью шубу - зловонный запах гниющего мяса ударил в нос. Большими, толстыми в суставах пальцами подавила на синюшную припухлость на месте перелома, причиняя боль, - ниже нога не чувствовала; обратилась к деду Васько:
- Я тогда-сь, когда руку ему вправляла, говорила, што нужно отрезать... У него не только сломаны кости, но и кровяные и чувствительные жилы порваны, - видать, острыми краями костей перетерло...
Помолчала, постояла, разглядывая почерневшие пальцы с белыми ногтями, и только теперь взглянула на Гришку:
- Помрешь... Ногу рубить будем, - сказала-решила, пошла, волоча ноги, на бабий кут47, где растапливала печь - это днем-то! - дедова сноха - мать Саньки - дородная, рыжая, большеротая...
Перед тем, как отрубить ногу, Гришке дали целый жбан меду-насыти с отваром сон-травы.
- Испей-ко... Заснешь - ничо не услышишь, ничо не почуешь, - успокаивала бабка Воробьиха, подавая снадобье...
Он уснул. Дед Васько привязал его широкими ремнями к лавке, чтобы не бился, оголил ногу, перевязал туго сыромятным узким ремнем повыше будущей культи, конец закрепил. Оглянулся - так ли сделал.
Сноха подошла к Гришке - в глазах слезы, - попрощалась как с покойником, перекрестилась, и, закрыв лицо подолом сарафана, взвыв, выскочила из избы.
Дед Васько и бабка Воробьиха встали на колени перед иконой Святой Богородицы - в руках горящие свечки - зашептали молитвы: просили прощения за такой жестокий способ лечения...
Дед встал, суровый, решительный, взял в большие, мелко дрожащие руки секиру с очищенным на огне лезвием, подложил чурбак под ногу и... Секира с прямой дубовой ручкой, описав в воздухе полукруг, впилась хищно - отрубила ногу - в дерево, - нижняя часть голени с обезображенной ступней, как мертвый кусок мяса, упала, кровавя черной кровью земляной пол... Обрубок, подобно отрубленной гусиной шее, забился, брызгая алой кровью, растягивая сыромятные ремни - треснула лавка под рванувшимся Гришкиным телом, - из широко открытого рта - ужасный крик-стон... Непривязанной головой бился, мотал ею туда и сюда... Мучительно-жалобно кричал... Наконец, побелевший, как мел, обмяк, бессильно упала на постель голова с мокрыми волосами; заснул, выдыхая из себя тяжкий стон...
Прошло еще несколько недель. Нога-обрубок плохо заживала - не затягивалась кожей рана, хотя боли утихли, мучившие и после "операции".
За это время закрыло деревню черное крыло очередной - которой уже за последние годы! - беды: потерялись дед Васько с Санькой - ушли "рыбалить" и не вернулись - был ледоход...
Сошел снег в деревне (она стояла на возвышенности), на полях, полого спускающихся к речке и постепенно переходящих в луга. Остался крупнозернистый, льдистый снег в лесу да на тенистых склонах крутых глухих оврагов.
Не успели перемочь последнее горе - на пороге другое: - слегла бабка Воробьиха...
Сев на носу, а чем сеять? Все съели, и, если бы Опросинья не рыбачила "мордами", и не корова - пропали бы, перемерли...
* * *
...Гришка в последние дни часами лежал, уставя заслюдившиеся глаза на черный от сажи потолок; начал отказываться от еды.
О чем он думал?..
Опросинья - белая, высокая, грудастая, с чуть удлиненным лицом - пыталась расшевелить, растормошить его. Вот и сейчас, подавая вареные рыбки, заговорила:
- Ой, скоко окуней, язей налезло!... Наварили, сушить повесили... Пока рыба поднимается по протокам - самое время... А ты ешь, ешь!
Чего не ешь?..
- Не хочу... Иди, Опросюшка, иди...
Она обиженно выпятила нижнюю губу, пошла, шепча: "Святая Богородица! Помоги ему - на глазах тает..."
Реже стала Опросинья подходить к Гришке. Дети боязливо ходили около него.
"Ох, не встать ему уж!" - горестно вздыхала-жалела в платок дедова сноха у печи и, поворачиваясь к иконам, крестилась.
Однажды под вечер прошло по дому какое-то беспокойство, суетное оживление, и все стихло. Никого... Через некоторое время в избу вбежала запыхавшаяся Опросинья, кинулась в угол, к Гришке.
Он прикрыл глаза - будто спит.
- Вставай! Бабушка Агафья помирает...
- Кто? - удивленный и недовольный Гришка открыл глаза.
- Да бабка Вор... - и замолкла, перекрестилась девушка: нельзя умирающую по прозвищу называть. - Ну, та, котора ногу тебе лечила...
- Бабка Воробьиха?..
- Прости его, Исусе Христе! - снова закрестилась. - Больной - вот и...
- Не в своем уме?.. - перебил Гришка, заблестев глазами; приподнялся на локте. - Нет, в своем я уме и уже все обдумал - не приставайте ко мне - хватит людей... себя терзать - не мочь мне жить!.. Кому эдакой - ни вой, ни пахарь... Даже ребенки, и то понимают - ходят вокруг и крестятся, как возле покойника...
Опросинья краснела, набухали слезами голубые глаза, и вдруг грубо:
- Нелепицу городишь. Вставай, пошли! Бабушка Агафья всех велела к ей... Благославлять будет. А тебе особо... сказала: "Не придет - прокляну!.."
Гришка побледнел.
- Как пойду?!
- Как?.. Должен пойти - и все...
Гришка покрестился, пошептал молитву, овладел собой, успокоился. Все равно придется идти - не исполнить просьбу умирающей большой грех, тем более - чего уж таить - от бога не скроешь: обиду он затаил на бабушку Агафью, хотя и понимал, что нельзя так.
- Иди, неси какую-нибудь палку, штоб в подмышки упереться...
Опросинья ожила, блеснула зубами, бросилась в бабий кут и принесла кочергу.