Никому из воев не было говорено, когда выступление, но по лицам воевода видел, что многие догадываются...
Константин Юрьев встал на бугор, поросший зеленым ежиком-травой, снял блещущий золотом шлем, тряхнул головой и окинул влажно засиневшими глазами войско. В горле встал удушливый ком. Он с усилием сглотнул слюну и сипловатым от волнения голосом начал:
- Братья и други!..
Митяй Свистун, стоящий за рыжим Федотом, болезненно сморщил лицо, усмехнулся: "Ежели не народ, - утопил бы ты меня по-братски - по-дружески..." В груди у него что-то напряглось, напружинилось.
Вспомнил обиду...
...- Мы собрались, чтобы проститься со своей землей, освятить оружье и дать клятву пред тем, как завтра выйти на жестокую рать с нашими ненавистными врагами, врагами наших отцов и дедов - татарами!..
Одобрительный гул прокатился по рядам. Митяй Свистун почувствовал, как внутри отпустило: спало душевное напряжение - ожидание, стало легче дышать - до этого не было уверенности, что пойдут на татар - воевода то одно, то другое говорил, - и вот теперь сказал долгожданное.
Митяй скосил глаза на соседа - тот сиял, как в церкви - под венцом... Воевода продолжал:
- Великая Русь приняла в себя десятки языков, и Земля, Вера наша православная объединили нас... Мы сыны единой Русской земли!.. Это война будет самая праведная в вашей жизни: мы пойдем в сердце Черной Орды, и священнее этого дела у вас не было в жизни!..
Хватит! Попили ханы нашей кровушки, пролили реки слез наших женушек и детушек!.. - Митяй не почувствовал, как у него сам по себе вырвался из глотки боевой клич, взметнулась вверх рука со сжатым кулаком, в глазах слезы - он все простил воеводе и готов был идти за ним... - Так поклянемся же, что не пощадим живота своего за Землю, за народ, за будущее детей наших!..
...И пали на колени, давая клятву, русские вои; молились в слезах, кланялись низко перед Георгием Победоносцем, гордо и призывно реющим высоко над головами: он, Бог, - на скаку, с полуоборота поражал копьем змея, показывал пример, вселял уверенность...
Целовали мокрыми губами нательные кресты и преподнесенные иконы с ликами богов...
После клятвенной молитвы и освящения оружия вятский полк встал лагерем на берегу. Эту последнюю ночь воевода разрешил (кроме ведомцев) провести на земле, развести костры, сварить горячее хлебово.
Ели обжигаясь, стараясь насытиться - до возвращения не придется есть горячую пищу: останавливаться и высаживаться на берег нигде не будут. Не слышно ни шуток, ни обычного гомона - только чавкают рты да стукают деревянные ложки по мисам с варевом; понимали, что, может быть, последний раз сидят на родной земле, едят горячее...
"Эк! Меду бы..." - захотелось Митяю, лежащему после ужина на расстеленной на траве полушубе, но тут же спохватился, закрестился, отгоняя бесовские наговоры - грех думать об этом после богослужения, да и поклялся, что в рот не возьмет хмельного, пока в поход не сходят.
Повернулся на бок и, уставившись невидящим взглядом на красные угли внутри пляшущего оранжевого пламени костра, задумался... (О чем-то - слышал, но не понимал смысл - разговаривали между собой его товарищи; приглушенно шумел полузатопленный - в воде - ближний луговой лес; где-то журчала вода...)
Даже сейчас не верилось, что идет освобождать Марфу с Ванютой. Без полутора месяцев три года прошло, как татары увели их, а минуло будто три века - столько пережил, перестрадал...
С того времени, как он очнулся в подвале сгоревшей церкви, куда его, утыканного стрелами, затащили спасские мужики - укрыли от врагов, - у него жила одна мысль, одно желание: освободить от рабства свою семью!
Может быть, это страстное желание помогло ему оправиться от тяжелых ран.
Старики, оставшиеся в живых, качали головами, дивились: "Воскрес из мертвых!" - и набожно, благодарно крестились...
Митяю тогда казалось, что будь он мертв - и то бы встал из домовины: настолько была велика ненависть к врагам, желание выжить.
На следующий год по призыву Кости Юрьева, тогда еще сотенного, ходил на Казань. Чуть не попал в плен. Был ранен.
В Нижнем Новгороде, куда они с трудом, отбившись от татар, поднялись, Митяй встретил вятских жителей, освобожденных из плена князем Беззубцевым, но Марфу с сыном среди них не нашел. Сказывали, будто бы их продали в Орду...
Год ходил по купцам - хотел устроиться на корабль. Но купцы, узнав из его правдивого рассказа, что он намерен разыскать и освободить жену с сыном, отказывали ему. Никто не хотел рисковать своим добром. Соврать и устроиться, а потом сбежать, когда прибудут в Сарай, не смел Митяй: во-первых, не смог бы тогда вывезти их; во-вторых, он же русский, православный...
Может быть, он и добился бы своего, но - и раньше попивая, чтобы успокоить душу, ободрить тело - незаметно для себя начал пить...
Однажды за то, что напился в будний день, его посадили под стражу и отпустили с условием, что он уедет на Вятку, домой.
Добрался он до своих родных мест только в январе. Никого из близких не встретил - оставшийся в живых тесть, сказывали, чеботарит в Хлынове.
Пришлось Митяю идти к боярину Гривцову - низко кланяться, чтобы взял его на службу. Боярин определил его в сторожевую дружину.
Первое время все шло хорошо, но потом стали замечать за Митяем, что нет-нет да попивает в мирские дни, а к вечеру иногда и допьяна. Где, когда успевал напиваться, для хозяина оставалось тайной...
Батоги не помогли: отлежится - и по новой. Пришлось Митяя выгнать с дружины, посадить под замок.
"Дурной греховой болезнью заболел", - говорили про него мужики, жалея и презирая его.
"Все же пьют!.." - искренне возмущался он, когда закрывали в амбар, - ругался матерно: поносил боярина.
На следующий день, запертый в амбаре, с головной болью, тревожно стукотящимся сердцем ждал только освобождения, чтобы опохмелиться...
На этот раз пришлось бы худо - у боярина кончилось терпение - решил Гривцов покончить с пьяницей-холопом: надумал дать отраву, чтобы перед смертью помучался пьяница - заодно и другим урок!
Митяя спасло восстание боярской дружины, холопов, землепашцев.
Узнав, что они собираются воевать Сарай-город вместе с воеводой, он присоединился к ним, обещав им и себе: пока не освободит своих родных, в рот не возьмет хмельного...
А потом, как страшный сон, - не захотел воевода, чтобы они вольно жили - послал на них полк, расправился с ними, как с разбойниками. Его вместе с другими оставшимися в живых ватаманами повезли в Хлынов, посадили в тюрьму. Затем несостоявшаяся казнь...
...У Митяя вновь заныло в груди от тоски и обиды на прошедшую жизнь: "Иэх!.. дай бох только в поход сходить - ужо покажу за все... Опосля татар бояре первые наши вороги. Не я один так думаю. (К воеводе у него теперь не было злости: "Казнь Пантелея - по боярскому наговору, да и в народе много хорошего про него говорят..."). Правые слова рек Пантелей пред смертью: "Бох все поровну дал, и мы сами должны на этой Земле делить!" - жили же на Вятке до нас деды-прадеды - сильно жили, свободны были... А как утопили его!., не изменник же он был! - скрежетнул зубами Митяй. - Погодите, чванливые кровопийцы, наживающиеся нечестным трудом, обманом; подымется еще мужик за правду!.. Вся Русь Святая подымется и установит богом даденную справедливость... Только помоги, господи, татарву разбить!..." И Митяй Свистун закрестился, бормоча молитву...
Ближе к воде, вокруг большого костра - Константин Юрьев, боярин Андрей Воронцов, Игорь Голубое и сотенные.
Недалеко, около другого костра, суетились стряпчие вой: они черпали из больших котлов деревянными черпаками дымящееся варево, накладывали в глубокие мисы, разносили ватаманам.
В стороне стояла, ходила стража.
Воевода и его сотрапезники уминали молча - только бородатые подбородки ходили туда-сюда, прожевывая пищу, и слышались всхлюпывания пьющих из ложек горячее хлебово...
Жарко, бездымно горел сухой ивняк, отгоняя вечернюю прохладу от сидящих полукругом возле огня суровых людей.
Долго не темнело; матовое небо отражало на землю, воду белый - похожий на лунный - свет. Приближались белые ночи - только в полночь, часа на полтора, землю окутывала мгла.
Внешне спокойно, опорожняя мису с мясным супом, переживал, обдумывал Константин Юрьев предстоящий поход...
Поели. Поблагодарили бога за еду. Кто-то хотел уже встать...
- Погодьте! Я не только из-за трапезы вас собрал... Позовите-ко десятников, - приказал воевода стряпчим воям, собирающим пустые мисы. - А сами отойдите - не мешайте...
Подошли десятные ватаманы. Константин Юрьев молча оглядел освещенные костром могутные лица отцов-командиров и заговорил негромко, как бы прислушиваясь к своему голосу:
- До самого Сарая, а может, даже и там, не придется нам собраться вот так вот: вместе...