- Но я не хочу этого говорить...
Тут Яша стал осыпать поцелуями ее сладкое под кремом лицо.
- На нас смотрят, - оглядывалась Аня.
- Хорошая, - обнимая ее, он прошептал.
Она опустила глаза:
- Не такая я и хорошая.
Яша сразу обо всем догадался, но что же ему тут было делать?
- Я хочу поговорить с тобой, - начала Аня.
- Ну говори скорее! - взмолился он.
Но она молчала. И тогда Яша сказал:
- Не надо ничего говорить - и так все понятно. - И ему вдруг стало очень легко.
- Ну что, пошли назад, - сказала Аня.
Тут наваливается на Яшу гора, вырастает все больше и больше - и деваться уже некуда. И он воскликнул:
- Дай же хоть посмотрю на тебя!
- Сейчас я опять заплачу, - пролепетала Аня, и мальчик догадался: она весь вечер вчера прорыдала в ванной, а сегодня утром, чтобы скрыть следы слез, замешала на лице эту отвратительную розовую маску.
Он не выдержал и снова обнял ее. Рядом по дорожке спешили люди, однако Яша не обращал на них внимания, и Аня теперь не обращала, но как только он обнял ее и она его обняла, мальчик понял, что так будет еще больнее.
Они отодвинулись друг от друга.
- Ну вот мы и попрощались, - вздохнула Аня.
Медленно побрели они обратно, очень медленно, решили разъехаться в разные стороны, и на остановке предстояло еще раз попрощаться. Сразу пришел трамвай, это уж было чересчур, и Яша сказал:
- Этот не считается, а когда придет следующий, тогда...
- Ну и куда ты сейчас пойдешь? - спросила Аня.
- Не знаю, - сказал он. - А ты куда поедешь?
Следующий трамвай был Яшин, и, вскочив в него, мальчик обернулся, чтобы помахать рукой напоследок. На остановке никого, ни одного человека, и вот это оказалось страшно; нельзя было понять, куда Аня подевалась, а когда непонятно, то вдвойне страшно. Но в самое последнее мгновенье он увидел за колонной как будто тень - она прижалась к колонне, и Яша сообразил, что это ее тень: ей некуда больше спрятаться. Двери захлопнулись, трамвай помчался, и колонны промелькнули одна за другой.
В трамвае рядом с мальчиком читал газету старик. Яша заглянул ему через плечо и увидел в газете карикатуру на президента. Сразу же вспомнил свой сон, и все происшедшее в этот день собралось в одну точку, вся жизнь, и только сейчас Яша осознал свою утрату. В одну минуту небо за окном нахмурилось, пошел снег, повалил; проезжали мимо какого-то длинного-длинного здания из мутно-шоколадного кирпича, на окнах чугунные решетки, перед домом березы - на одной из них сохранилась желтая листва, и она сияла ярче снега.
Вернувшись домой, Яша вспомнил про неоконченное письмо. После того, как встретил Аню, хотел разорвать его, но все-таки перечитал и продолжил писать - другим почерком, в других выражениях, невольно прислушиваясь к дыханию отца в соседней комнате. И если вчера он писал одно, то сейчас совсем другое, когда так ощутимо, явственно всплыла давнишняя единственная любовь, которую не забыть; и он не захотел Таю обманывать, но не мог открыть сокровенное, и, чтобы покончить со всем этим, он прямо в письме сделал Тае предложение, сознавая: она, безусловно, откажет, разобравшись, что написано между строк, и ему не надо будет объясняться.
После бессонных ночей рано улеглись; Яша заткнул пальцами уши, чтобы не слышать, как хрипит отец, и сумел забыться, но посреди ночи вскочил. Старик дышал спокойнее, и Яша зажег в спальне свет, посмотрел на отца, потом на часы и опять лег; уши не затыкал, но все равно уснул, кажется, на одну минутку, не больше, а очнувшись, ничего не услышал.
Яша разбудил мать и осторожно, словно крадучись, вошел в спальню. Старик в последний раз с силой выдохнул из себя воздух; это было неожиданно, ведь сколько минут он уже не дышал, и от ужаса перед смертью у Яши онемело все внутри.
Мама налила в тазик воды, приготовила мочалку, полотенца; достала из шкафа отдельно хранившиеся белье, белую сорочку и черный костюм. Только крестик, который старик, не веруя, не носил, она не могла найти, а нашла какой-то, неизвестно чей, на ниточке. Потом этот крестик на ниточке и надели на покойника.
Утром Яша отправился на вокзал, чтобы ехать в деревню - на родину, где отца решили похоронить. Яша не замечал ни прохожих, ни машин на улицах; брел, как по пустыне, и видел один снег. Жуткая его белизна слепила после бессонной ночи. У развалин монастыря опять дети катались на куске фанеры, бросались снежками. Вчера Яша здесь встретил свою первую любовь, которую не видел много лет, и сейчас, когда умер отец, догадался, за что ему выпало счастье увидеть ее и к чему эта встреча. Он еле поднимал ноги; ботинки скребли по снегу. И, когда шел мимо почты, вспомнил про письмо к Тае, вынул из кармана конверт и опустил его в ящик.
Скоро Яша сидел в вагоне и пялился в окошко, где мелькали зимние, голые деревья. Сначала он не обратил внимания на балалаечную музыку из репродуктора, но деревья мелькали, музыка играла, и Яша почувствовал себя неожиданно легко и ощутил радость. Возможно, после тяжелой болезни отца, когда все закончилось и он попал в другую обстановку, и должно стать иначе, но Яша отчетливо ощутил, что старик рядом, и ему весело от этой бойкой музыки, и он тоже едет на родину.
От железнодорожной станции пришлось идти пешком. Хотя небо затянули плотно тучи, далеко в поле Яша заметил смутный отблеск, какое-то бледное сияние. Его можно было сравнить с тем нездешним светом, что возникал иногда перед глазами после чтения Евангелия. Яша миновал озеро с вздутым после оттепели льдом и, когда взобрался на гору, увидел с нее родную деревню. Тут подул сильный ветер, прямо в лицо засек колючий мелкий снег - за ним не стало видно и того света. Из движущейся навстречу снежной коловерти выпал пьяный мужик. Яша поднял его и рассказал о смерти отца.
- Эх, - пьяница заплакал, - хороший был человек: все песни пел и улыбался!
И Яша вспомнил неизменную у родителя улыбку, на которую раньше не обращал внимания, и сейчас душа переполнилась ею, весь лед в ней и снег в одну минуту растаяли, и эта живая вода, за которой летят перелетные птицы, хлынула к сердцу.
Перед деревней спряталось в лесу кладбище. Протоптанная в снегу широкая дорога разделилась на несколько тропинок. Яша ступил на одну из них, но вскоре она превратилась в едва различимые следы. Сначала Яша посетил могилы родных и, ощущая на плече дорожную сумку, наконец осознал, зачем он здесь и что его привело сюда. У косогора, где из снега торчали последние кресты, Яша остановился. За соснами светилась голая белая пустошь. Весной она затоплялась водами, а когда река входила в берега, яркими красками луг покрывали цветы, и сейчас, после затяжной, долгой зимы, со страстью захотелось какой-то неизведанной небесной любви.
Читая письмо, краем глаза Тая заметила, как за окном неуловимо что-то изменилось. Она глянула на улицу и не могла оторваться. На противоположной стороне все дома серые, а один из красного кирпича, и только на красном заметно, что идет снег - поблескивает на солнце. Еще из окна виден балкон. Внизу гудит машина, скрылась за перилами, а на перилах снег, под ним полоска черного железа, и на черном Тая увидела, будто на проявленной фотопленке, негатив проезжающей машины, потом - другой, третьей. И еще увидела у красного дома Чикина, который смотрел в ее окно. Чуть ли не каждый день он приходил и стоял внизу, и сегодня девушка разорвала на мелкие кусочки лист с нарисованной мошкой и, набросив пальто, выбежала на улицу.
Чикин сказал ей, что она великолепно выглядит, а Тае казалось: она с ума сейчас сойдет.
- Чего стоишь? - спросила Тая у него. - Пошли!
- Куда? - не понял Чикин.
- К тебе домой, что ли... - пробормотала девушка.
Чикин готов был выполнить любой ее каприз, однако не ожидал это услышать, испугался, а она, заметив, готова была отхлестать его по щекам, но, когда пришли к нему, вдруг обессилела и, не снимая пальто, опустилась скорее на стул.
- Почему так холодно? - спросила, и Чикин бросился за дровами.
Разглядывая обстановку в полуразвалившемся деревянном доме, предназначенном на снос, девушка подумала: где еще может быть так голо и одиноко? Решила, что в монастыре, ей захотелось туда, лучше туда, и, пока Чикин растапливал печку, мечты ее одолевали; она не заметила, как потемнело. Едва Чикин задернул шторы и зажег свет, в окно постучали, и Тая опомнилась.
- Пересядь, пожалуйста, - попросил ее Чикин.
Не понимая, в чем дело, Тая отодвинулась, а он потянул за штору. На столбе горел фонарь, в его холодных лучах, замотавшись на ветках берез, поблескивали магнитофонные ленты, сброшенные с верхних этажей соседних зданий. Ленты, развеваясь, заунывно шелестели на ветру. Тут же Чикин обратно зашторил окно. Отвечая на недоуменный взгляд Таи и указывая на часы на стене, он объяснил:
- Иногда бездомные стучат, чтобы узнать время. Бывает, и ночью стучат, приходится зажигать свет, если не горит фонарь.
Она села у печки погреться, рядом примостился Чикин и стал шевелить поленья кочергой, затем бросил ее с грохотом на оббитый жестью пол и обнял девушку. Тая посмотрела на него, будто после долгой разлуки не узнавая, и тогда Чикин прильнул к ее горячим от огня, с растаявшей помадой губам...
Она проснулась оттого, что разваливалась голова; было еще темно и совершенно непонятно, сколько времени. Тая приподнялась и посмотрела на часы на стене, стрелок не увидела, только качались отраженные в стекле ветки за окном. Она встала и, схватившись за больную голову, оглянулась, но Чикин спал, отвернувшись к стене, и ей стало стыдно за себя. Она подошла к окну, раздвинула шире шторы, чтобы под фонарем одеться. На дороге ветер перелистывал газету - страница за страницей; наконец ее унесло по грязному снегу, на котором, казалось, тоже отпечатаны буквы. Одеваясь, она обнаружила: Чикин вчера так спешил, что не закрыл в печке дверку, а юшку задраил, и стало ясно, отчего болит голова. Тая поднялась на цыпочки, чтобы отодвинуть юшку, потом, нагнувшись, стала завязывать шнурки на ботиночках и едва не потеряла сознание.
На улице она вспомнила, что так и не знает, сколько времени, но не успела обернуться, как притворявшийся спящим Чикин вскочил с постели и с силой потянул за клетчатую занавеску - ни одной складки не оставил. Снаружи представлялось, что на окне решетка. Вскоре в домах начали зажигаться огни, небо на востоке зарумянилось. Тае сначала показалось, что на свежем воздухе ей легче, однако голову на морозе сжало еще сильнее, и каждый шаг по ледяному тротуару отдавался в висках. Она уже ни о чем не думала; единственно стремилась помягче ступать - при малейшем сотрясении голова готова была расколоться. Тая обхватила капюшон пальто руками и так шагала, но, заметив, что прохожие оборачиваются, опустила руки. Все же на людях не такая тоска, и невольно Тая выбирала свой путь в толпу, где больше суеты, и не удивилась, когда в подземном переходе около вокзала столкнулась с Яшей.
- Ты получила мое письмо? - выпалил он.