— Властью, данной мне предками! Великим правителями княжества Ураслав! Обвинительное заключение, в отношении: Яробуда, Федограна, Бера, и оборотня Вула, виновных в сожжении харчевни на Мощеном тракте, а также умерщвлении жителей деревни, путем обмана завлеченных в вышеупомянутую харчевню, и также сожженных вместе с ней, считаю обоснованным и доказанным. А также, за утерю ими подати своему князю. Смертный приговор обвиняемым, через умерщвление огнем утверждаю. Казнь приказываю совершить завтра, после обеда. Палачу приготовить все необходимое. Да будет так!
Конвойные, с опущенными глазами, подтолкнули троицу наших героев, со связанными за спиной руками, древками копий, и повели по площади столицы, вдоль расступающейся при их приближении, гомонящей недовольным ульем толпы.
Их не сбросили в поруб, как обычно поступали с заключенными. Их аккуратно опустили, предварительно развязав руки. Извинялись, пряча глаза. Осуждали приговор, но не смели не выполнить волю князя. Таковы реалии этого мира. Правитель всегда прав, а если ты в этом сомневаешься, то кинь вызов всей его дружине, посмотрим сколько времени ты после этого проживешь.
Сырой колодец пяти метров в глубину, бревенчатыми, подгнившими бревнами уходит вверх, где в квадратном проеме лаза, светлым пятном проглядывает удивительно синее небо. Говорят, что из глубины колодца, даже днем видны звезды. Не верте. Это ложь. Нет никаких звезд. Наш герой теперь в этом точно уверен. Там только отчаяние.
Он сидел, прижавшись к холодной влажной стене подняв голову к остаткам видимого неба и вспоминал:
Утро они встречали у тлеющих улей харчевни. Туман, от протекающей недалеко мелкой речки, сливался с дымом от пепелища, и белым, сырым одеялом укутывал победителей, обещавшего войти в легенды сражения. Недалеко всхрапывали лошади. Они вернулись вместе с показавшимся, над вспыхнувшем рассветом горизонтом, краем солнца. Никто их не стреножил. Не было необходимости спутывать ноги верным четвероногим друзьям, да и нечем. Все добро, сложенное в телегу, уничтожено пожаром. Но оно того стоило.
Приближающийся топот копыт они услышали за долго до того, как в зоне видимости показались всадники. Шишок мгновенно скрылся в норе какого-то зверька, заявив, что: «Меньше видят крепче здоровье».
Впереди вооруженной до зубов, быстро приближающейся, сотни княжеской дружины летел Вул. Его встревоженное лицо мгновенно преобразилось в счастливое, едва он увидел поднимающихся на встречу друзей. Спрыгнув прямо со скачущей лошади, и спотыкаясь, он бросился их обнимать, пытаясь обхватить всех сразу. Он не пытался ни о чем расспрашивать, а просто был счастлив и не скрывал этого. Все разговоры потом.
Следом подъехала дружина, окружив друзей кольцом. Сотник, среднего роста дядька, о таких еще говорят: «Поперек себя шире», — Внимательно посмотрел по сторонам, не слезая с лошади, хмыкнул в кулак и пробасил:
— Лихо вы удумали с упырями. Уважаю такое. Надо запомнить на будущее.
— Запомни, запомни, Ермоха. Тебе оно надобно, а лучше запиши. У тебя с памятью нелады всегда были. — Дед как обычно начал брюзжать. Вот такой он во всем. Везде себе приключений найдет. Всегда и всем недовольный.
— А ты кто таков? Что-то я не припомню, что бы мы братину с тобой пили и целовались, и чтобы после этого ты меня Ермохой по-дружески называл.
— О чем я и говорю, что голова у тебя дырявая. Звать я тебя так стал, когда ты у меня на конюшне от кнута бегал, ратную науку изучая. Надо бы тебе еще разок память освежить, да вот беда кнут сгорел.
Сотник недоуменно всмотрелся в лицо наглеца, посмевшего так разговаривать с княжьем человеком, да еще при должности немалой. Потом в его взгляде появилось выражение узнавания, и наконец радостная улыбка от неожиданной встречи. Слетев с вздрогнувшего о неожиданности коня, воевода сжал утонувшего в его объятьях старика, хлопая того по спине:
— Вот это встреча. Тебя и не узнать. Постарел, измазанный весь да подранный. Ты даже не представляешь как я рад тебя видеть.
— Так с чего ж мне как самовару медному выглядеть. Чай не с братской попойки иду, и не от вдовушки одинокой. Вона тут меня как приветили. — Дед показал перевязанную лоскутом тряпки с просочившейся кровью руку
— Ты все такой же гонористый, старый хрыч. Ничего, кости целы, остальное до свадьбы заживет. — Рассмеялся сотник. — Давай, хвастайся, скольких тут упырей пожег?
— А кто же их считал. Стая крупная была. Видимо всю местную деревню обратили. Вот мы их всех тут и попалили.
— Да. С таким ульем мне и сотней не справиться бы было. А вы эвон как. — Ермоха задумчиво почесал затылок. Сильны, ничего не скажешь. Ждите от князя награду. Правда он в последнее время странный стал какой-то, нелюдимый, но за такой подвиг наградит. Тут и не сомневайся.
Еще сутки провели наши герои около пепелища. Пока дружинники разгребли остатки пожара, пока повытаскивали обожженные трупы, да пересчитали их (оказалось шестьдесят шесть), пока сожгли их уже до конца, на остатках харчевни, сложив в погребальный костер. А то, как же не сжечь? Люди ведь до обращения были, живые души, как же их к предкам согласно ритуалу не отправить? Не дело так-то. На все это времени много понадобилось. Но все когда-то заканчивается. Прибыли наконец и наши путешественники на место. Только вот без податей, да порванные все, как тати бездомные.
Столица княжества Федограна впечатлило. Конечно, это не современный город, застроенный бетонными высотками, отражающими солнечные лучи стеклами бесконечных окон, заасфальтированными дорогами, и тротуарами, где каждое дерево обложено по кругу искусственным камнем, изображающим из себя клумбу.
Столица княжества Ураславского, это песня деревянного зодчества, во всей своей красе.
Высоченный частокол необхватных бревен из лиственницы, ровных как карандаши, заточенные прилежным школьником, оборонял Уйшгород от врагов, по периметру. Сторожевые башни, с любопытными лучниками, несущими сторожевую службу, на площадках, крытых куполом из дранки алькеров (место лучника на башне), осыпающих со скуки проезжих шутками, и перемигивающихся с проходящими мимо девицами. Бравые, веселые воины охраняли дорогу, отсыпанную гравием, проходящую по деревянному мосту, мимо распахнутых дубовых, окованных медными листами, ворот, в город.
Сам Уйшгород отличался от Новгора, размерами и отсутствием деревянных тротуаров, вместо которых использовался песок или гравий. Вот все вроде то же самое. Те же вроде бы деревянные дома, с глазницами слюдяных окон. Те же печные трубы, и даже терм-дворец такой же, только раза в три больше. Но все, в то же время, по-другому.
Ставни на домах, и все наличники покрыты замысловатой резьбой с вычурным растительным орнаментом, все крыши застелены черепицей, в отличии от покрытых дранкой Новгорских. Сразу чувствуется, что население города живет в достатке, и на много зажиточнее, чем в ставшим родным Федору Новгоре. Но наверно в этом нет ничего удивительного. Столица любого государства, всегда лучше обеспечена, чем областной центр, а уж тем более районный. Хотя наверно некорректно применять такое административное деление по отношению к этому миру. Тут городом считается все, что обнесено частоколом, а столица находится там, где проживает князь, и может располагаться даже в охотничьем лагере, лишь бы он был обнесен забором, и управлялся высшим должностным лицом княжества. То же самое и с административными центрами поменьше: где воевода, там и областной центр, где староста, там районный.
Терем князя. Что тут сказать. Здание огромное, стоящее на высоком фундаменте, сложенном из камней, исключительно серого цвета. Бревенчатое строение, на котором резчики по дереву проявили все свои таланты в полную силу. Это чудо сстояло по центру круглой площади, отсыпанной желтым песком.
Их встречал сам князь. Высокий худощавый мужчина с властным «породистым» лицом. Кудрявые, длинные русые волосы, опускались до самых плеч, из-под отороченной куньем мехом войлочной шапки красного цвета, обшитой бриллиантами как бисером. «Кавказский» нос, пухлые, словно обиженные губы, кучерявая борода, естественный атрибут всего мужского населения того времени, и глаза. Пустой взгляд князя. На это сразу обратил внимание Федор. Не на красный, увешанный самоцветами кафтан и такого же цвета высокие сапоги без каблуков, а на глаза, в которых не было жизни.
Дождавшись на высоком крыльце, когда гости подойдут к первой ступеньке, опустят головы в поклоне, и не дожидаясь, произносимых в таких случаях, приветственных слов, владыка княжества лениво махнул рукой, и отстраненно произнес:
— Арестовать татей, и в поруб до завтрашнего суда. — Неторопливо развернулся, и скрылся в дверях терема.
Все, кто присутствовал при этом, а таковых было немало, замерли, переглядываясь с немым вопросом в глазах: «Что происходит?».
Первым в себя пришел Сотник. Ермох, именно так его звали все, величать его Ермохой он позволял только самым близким людям. Он подошел к гостям и положил куку на плечо Яробуда:
— Только не глупите. Я знаю твой взрывной характер, старый вояка. Возьми себя в руки. Тут какая — то ошибка. Не разобрался князь, погорячился, с ним такое в последнее время часто происходит. Посидите до утра. Мы вам туда и соломки свежей и покушать принесем, даже медку, для веселья. Завтра все решим. Разберется княже, извинится, да еще пуще задуманного наградит.
Яробуд злобно метнул глазами, но сдержался. Молча кивнул головой, и всю троицу, в сопровождении подбежавших на приказ кивнувшего им головой сотника, отвели к провалу мрачного поруба. Их аккуратно спустили на веревке. Как и обещал Ермох, обеспечили постелью в виде душистой сушеной травы, и обедом, спущенным на своеобразном подносе-лифте. Глиняные горшки с наваристыми на мозговой косточке, щами, куски запеченной рыбы с белым благородным мясом, от одного вида на которое текла слюна, и здоровенными ломтями душистого ржаного хлеба, ну и конечно обещанный сотником бочонок меда и четыре деревянные кружки и ложки.
— Без обид ребятки. — С извиняющейся улыбкой, не смотря в глаза произнес сотник, заглядывая через проем лаза в поруб. — Приказ есть приказ. — Он исчез, оставив после себя гнетущую неопределенность.
Есть не хотелось несмотря на то, что с утра не было ни крошки во рту, а время далеко перевалило за полдень, и уже начинало темнеть. Яробуд выдернул из бочонка зубами пробку и разлил со вздохом по кружкам мед. Выпил, не обращая ни на кого никакого внимания, и не ожидая, что к нему присоединяться остальные, взял ложку, и откусив изрядный кусок хлеба, шумно причмокивая, приступил к обеду.
Федор, недолго думая, и не смотря на отсутствие аппетита, рассудив, что: «Есть надо, хотя бы для сохранения сил», так же опрокинул в себя хмельное, и поддержал деда в его начинании. Спустя минуту уже вся троица колотила деревянными ложками в своих персональных глиняных горшках. «Аппетит приходит во время еды». — Думаете это банальная поговорка? Нет это непреложная истина, подтверждением которой на данный момент являются наши герои.
— Эй там, наверху! — Рявкнул Яробуд, подняв голову, когда все принесенные продукты перекочевали в раздувшиеся животы. — Посуду заберите!
Ответа не последовало. Даже шороха не было слышно.
— Параскева-Пятница! (Властительница разгула в славянской мифологии). Они даже охраны не оставили. Совсем не уважают. — Пробурчал дед. — Давайте спать. Если сейчас начнем рассуждать: «Что и почему?», то не выспимся, так и ни в чем и не разобравшись, а завтра, я думаю нам предстоит неприятное дело. Давайте еще по кружке, для снов приятных, и на боковую… — Он задумался, а потом словно очнувшись, махнул рукой. — Хотя каких, к Морене приятных. — Зарылся в сено и замолчал.
Сон не шел. Федор долго ворочался, ему все мешало и кругом чесалось. Так всегда бывает, у любого человека, когда вроде бы надо уснуть, а хочется заняться чем-то интересным, когда эти две несовместимости: «необходимость и желание», конфликтуют между собой зудом во всем теле и не только в нем.
Но толи хмельное подействовало, то ли усталость накопилась за суматошный день, но наш герой уснул. Провалился в сон без сновидений, и только крепкие и жесткие руки оборотня вернули его в реальность, но это было уже утром.
Их по одному вытащили из поруба, и повели на площадь к терему князя, где уже собралась гомонящая толпа. Видимо слухи о их подвиге успели распространится среди горожан, как и несправедливое, по отношению к ним, решение: «Посадить в поруб», вот и пришел народ посмотреть: «Чем это все закончится?».
Собравшиеся, словно волны, расходились с гулом от продвигающейся под конвоем, к княжескому крыльцу, пленников. Самого властителя еще не было. Они остановились напротив входа.
Князь задержался и появился нескоро, заставив народ поволноваться, потому его выход был встречен неодобрительным гомоном, однако мгновенно смолкшим, когда он поднял руку. Окинув пустым взором площадь, Сослав остановился на пленниках, и Федору показалось, что в его глазах, на мгновение вспыхнул злобный красный огонек. Хотя, возможно, это отразился луч солнца.
Столь недружелюбно встреченные гости, не стали склонять в приветствии головы, что являлось в этом мире страшным неуважением. Однако князь не обратил на это никакого внимания, как и на то, что подобный недружественный жест, был воспринят толпой одобрительно.
— Сегодня будет слушаться дело татей, сжегших харчевню на Мощенном тракте, и погубившим при этом шестьдесят человеческих душ. — Произнес он громким, но монотонным, механическим голосом, и вновь поднял руку призывая к тишине взорвавшуюся криками толпу. — О их злодеянии я услышал от вполне заслуженного человека, не верить которому у меня нет причин. Но так как имя его я назвать не могу, и свидетелем он так же являться в таком случае не может, то ради торжества справедливости я спрашиваю вас, жители Уйшгорода: «Есть ли среди вас видоки этого преступления?» — Он замолчал и обвел взглядом застывшую в молчаливом ожидании толпу. — Я жду.
— Как не быть, конечно, есть. — Раздался скрипучий насмешливый голос. — Все как на духу расскажу.
У Федора и его друзей отлегло от сердца: «Вот оно. Сейчас все разрешиться. Нашелся тот, кто все видел и донесет до князя всю правду.» — Он даже улыбнулся в предвкушении того, чего так ожидали услышать все присутствующее жители города — истину.
Небольшого ростика, с длинной перепутанной с колючками лопуха и другого лесного мусора бородой, дедок, пробирался через толпу, увлеченно распихивая и обругивая нерасторопных, не успевших отодвинуться при его приближении жителей, локтями. Одетый в короткую, до середины бедра, покрытую разноцветными заплатками, холщевую рубаху, без штанов, обутый в потрепанные лапти на голую ногу, он уверенно двигался в сторону князя, что-то бормоча себе под крючковатый, как у совы, нос. Огромная шляпа, как блин, желтого цвета, надвинутая на лоб, почти до бровей, потрепанным краем, скрывала глаза. Двигался он какой-то нервной походкой, постоянно подпрыгивая, словно его кто-то пинал сзади.
Он поклонился князю на столько низко, что выставил на обозрение, взорвавшейся хохотом толпе, тощую голую задницу, показавшуюся из-под задранной рубахи. Словно не замечая этого, он развернулся, и поклонился уже толпе, показав свои чресла уже властителю города. Тот не заметил или стерпел подобное оскорбление, что было недопустимо, и только что хохотавшая над проказой деда толпа, задохнулась возмущенным криком. Словно не замечая всего этого видок заговорил:
— Видел я этих татей вот как вас сейчас вижу. — Он замолчал, зашевелив губами, словно пробуя на вкус слова, которые сейчас будет говорить. — Рыбак я тамошний, Фяфан, значится. Наблюдал все собственными глазами. — Он потыкал двумя раздвинутыми пальцами себе под шляпу, словно показывая, чем именно он все это видел. — Рыбку я ловил в речке, ерши у нас дюже жирные. Приехали эти. — Он ткнул пальцем в Федора. — И давай местных крестьян в харчевню зазывать. Мол, поить всех будут сегодня по поводу хорошего настроения и разгулявшейся от меда души. Я тоже было угощаться кинулся, но тут такой, значит клев начался, что ну никак не оторваться. Спасла значится меня рыбка от лютой смерти. — Он всхлипнул противным голосом. — А наши-то, наши, все как один медку на дармовщинку… — Он зарыдал в голос, брызгая из-под шапки слезами. — Сгорели души неприкаянные. До сих пор их крик жалостливый в ушах стоит. — Он сел прямо на песок и взвыл, раскачиваясь из стороны в сторону. — Что же это такое деетсяааа…
— Князь сурово осмотрел притихшую толпу и вынес вердикт. Виновны!