— Что с тобой, Вул? Я тебя не узнаю. Ты чем-то опечален и раздражен? Говори, я должен это знать, ведь от тебя сейчас многое зависит.
— Я не просто опечален, и раздражен. Я зол. Ты даже не представляешь на сколько. Мы судьбу нашего мира отдаем в лапы этой немощи. — Оборотень кивнул в сторону Федора, думая, что тот спит и не слышит. Но Федор, при этих словах, мгновенно скинул, практически опутавшие сознание, нити Морфея, и весь превратился в слух, казалось даже, прекратив дышать. Каким-то внутренним чувством, он понял, что в подслушанном разговоре, во многом будет решаться его дальнейшая судьба.
— Ты не видишь главного, оборотень. — Угрюмый и задумчивый дед, окутался облаком табачного дыма. — Видеть только оболочку это нормально только для человека — но ты не человек. Ты конечно же и не дух. Но все же зрить то, что находится под оберткой, и вникать в саму суть, это отличительная черта вашего племени. Хотя, если откровенно, то даже я не сразу увидел потенциал мальчишки, и первым желанием было его убить.
— И это мне говорит Дух Жизни. — Усмехнулся собеседник.
— Не говори глупости. Тебе ли не знать, что жизнь построена на смерти. Не убив вон ту лань. — Дед указал в сторону исковерканной туши. — Мы бы остались голодными, а продолжая строить из себя борцов с Мореной, сдохли бы, от упадка сил, прямиком отправившись в ее уродливые объятия. Даже все эти любители жрать траву, рассказывающие про свое отвращение к убийству, бессовестные лгуны, или тупицы, забывшие, что та самая трава тоже живая, и что ей тоже больно умирать.
Так, увы, устроен этот мир, созданный Родом. Суровый, но справедливый. Нельзя, мой друг, по достоинству ценить жизнь, не думая о смерти. Нельзя насладится пищей, не испытывая голода. И чем сильнее эти контрасты, тем ярче ощущения.
Дед замолчал. И даже костер, казалось, перестал потрескивать, пытаясь осознать, его слова.
— Но мы с тобой отвлеклись. Наверно мне стоит рассказать, то, о чем ты не знаешь. О том, о чем по какой-то странной договоренности высших сил, не принято говорить, ни среди людей, ни среди духов. Почему так? Не спрашивай, я не знаю. Подозрения, конечно, есть, но это лишь догадки, на данный момент совсем лишние, и не имеющие практического смысла.
Ты конечно же помнишь легенду о основателе твоего рода — Ратмире, и богатыре-победителе Федогране. Оборотень кивнул головой в знак согласия.
— Причем здесь эти две легендарные личности? Какое они имеют отношение к дню сегодняшнему? — Произнес он раздраженно.
— Не кипятись. Сейчас все поймешь. То, что они существовали на самом деле, ты в отличие от других, думающих, что все это сказки, знаешь. А вот то, что они были названными братьями, и с юности, шли по жизни плечом к плечу, не раз спасая жизни друг другу, тебе неизвестно. Судьба их свела, когда они были юными. Тебе ничего это не напоминает?
— Ты хочешь сказать, что это знак? И я должен стать другом вот этому…. — Палец оборотня указал, на замершего в притворном сне Федора.
— Все в новое в этой жизни, это потерянное в веках старое. — Улыбнулся загадочно дед.
— Посмотри на нашего спутника. — Оборотень горько вздохнул, и опустив голову продолжил говорить тихим, обреченным голосом. — Разве он похож, на того легендарного богатыря, потомком которого, как ты говоришь, он является. Да и я далеко не Ратмир. Они легенды, а мы кто…? — Он замолчал, рассматривая угли в костре. — Мы просто мусор, который несет ветром судьбы. — С болью в голосе закончил он недосказанную мысль.
— Ой ли. — Внезапно рассмеялся дымом Чащун. — То же самое я слышал и от них.
— Как! Ты был знаком с ними!? — Вскрикнул Вул и подпрыгнул, встав перед дедом, и сверля его восхищенным взглядом.
— Знаком, знаком. — Подтвердил смешком дед, кивая головой. — Сядь и не скачи пере до мной молодым козликом, не сверли глазами, я все равно не буду рассказывать о тех временах. Не надо создавать вам кумиров, у вас свой путь. Другой, не имеющий ничего общего с прошлым, кроме разве, что совпадения в присутствии оборотня и богатыря.
— Но как же так.
— Сядь я сказал. У меня нет времени и желания вдаваться в воспоминания. То время ушло. Ваше время только наступает. То, что будет происходить с этим миром, в ваших руках, и никто не сможет помочь, даже боги, которым создателем запрещено напрямую вмешиваться в ход событий, если только духи помогут, да и то больше советом, чем делом, увы, но таков закон. Перун и так нарушил правила, поставив божественную печать на свинорез Федограна. Он задумался окутавшись клубами дыма. — Вот мешать вам будут, и силы эти будут могущественные. Есть кто-то еще, кроме Горына и Кацикина, кто разрушает этот мир, перестраивая его под себя. Кто это, и зачем это делает? Не знаю. Не понимаю мотивов. Но скажу одно. Он очень хитер и опасен. Будьте осторожны.
Надеюсь, я хоть и немного, но развеял твои тревоги на счет Федограна, хотя и добавил новых, своими откровениями? Но это и хорошо. Будешь осмотрительнее. Еще вот что напоследок. Возьми кошель. — Он вынул из-за пазухи звякнувший кожаный мешочек. — Тут деньги на первое время, немного, всего одиннадцать рубов. Я знаю, что тебе они не нужны, не мотай головой, но для твоего спутника, они необходимы. Ему адаптация нужна, а нищий беспамятный найдёныш, никого не заинтересует. И еще, самое наверно главное. Я долго думал: говорить или нет, но всё-таки вам надо знать: Божественная печать в оружии, это не панацея от всех бед, она спасет только один раз, и то если посчитает, что жизни хозяина грозит неминуемая смерть. Помни об этом. Вот теперь все. Пора мне. Прощаться и будить богатыря нашего не буду. Дальше сами. Через месяц найду, как ранее и обещал. Постарайтесь выжить, стать, всё-таки друзьями и воинами.
Колдун встал сделал несколько шагов в сторону от костра, обернулся, попытавшись еще, что-то сказать, но лишь махнул рукой и растворился в мраке ночи. Костер, с его уходом, как-то резко стал затухать, и Вул подбросил в него хворост.
— Не притворяйся спящим. — Заговорил он, не поворачивая головы, словно к огню. — Я давно заметил, что ты все слышишь. Да думаю и Чащун знал об этом, просто не подал виду, он я думаю был даже рад, тому, что ты все узнал.
Федор покрылся краской стыда, почувствовав себя малышом, укравшим со стола конфету, и пойманного на этом безобразии мамой, делающей вид что она сердится, а на самом деле смеющейся внутри, над своим, неуклюжим отпрыском. Он подсел к оборотню, скрестив по-турецки ноги, и также, уставившись немигающим взглядом в костер, спросил:
— Ты действительно считаешь меня ничтожеством?
— Какое имеет значение, что я думаю? Главное, что я буду о тебе думать, когда ты станешь совершать поступки. Нам идти по этой жизни вместе. Так начертано судьбой. Ты молод, и я молод, хотя старше тебя в десять раз, и мы еще глупы. Придется взрослеть и умнеть вместе.
— Сколько тебе лет? — Почему-то оговорка собеседника, о возрасте, заинтересовала нашего героя больше всего.
— Это имеет значение? — Тот перевел взгляд от костра на Федора. Тот пожал плечами, изобразив таким жестом: «Нет. Но все же?». — Сто сорок два. Я еще очень юн.
— Сколько!!? Юн!!? — Парень даже подпрыгнул, непроизвольно вылупив глаза. — Ты шутишь?
— Твой вопрос странен, как и странна твоя реакция на мой ответ. Ты что, не знаешь, что оборотни живут очень долго? От куда ты вообще такой свалился. В твоем мире что, нет духов и жителей кромки?
— Нет. — Все еще хлопая удивленными глазами ответил Федор, и снова сел. — Расскажешь?
— Нет. — Отрезал тот. — Надо спать, завтра трудный день. Нам нужен отдых.
И подбросив охапку хвороста, и отвернувшись, лег, свернувшись калачиком, мгновенно уснул. Федор долго смотрел как тот посапывает, вспоминая дом, и заново переживая первую встречу с этим миром. Переосмысливал последнюю, подслушанную информацию, пока и сам не уснул, также свернувшись калачиком, и прижавшись, спиной к спине, к вздрогнувшему, от прикосновения, новому другу.
Утро встретило нашего героя стуком зубов, и холодной росой. Кастер давно потух, а разжечь его было нечем, спичек не было, так же как и волшебных пальцев колдуна, а других способов Федор не знал. Вулу вообще ничего этого было не надо, создавалось впечатление, что на него утренняя прохлада вообще не действовала, и он с улыбкой наблюдал, как его друг прыгает, и хлопает себя по плечам, и разгоняя кровь, пытается согреться.
Дальше была дорога. Трудная, с иссушающим жаром летнего солнца зноем, и ночным, пробирающимся в самую душу, холодом. Длинными переходами на ноющих от усталости ногах, от одного ручья, или озерца, до другого, где хрипящее зноем горло глотало, и наполняло живот, такой вкусной, холодной водой, что воспоминания о какой — то там противной Кока-Коле, вызывало отвращение.
Ночевки под открытым звездным небом, на голой земле. Еще совсем недавно, изнеженное тело получило бы воспаление легких от подобного издевательства, но нет, даже банальный насморк не стал беспокоить нашего героя.
И наконец мясо. Сырое соленое, стекающее по рукам и подбородку, теплой еще кровью.
Первый раз съесть такое безобразие, его заставил Вул. Первое отвращение от разделки приносимой оборотнем добычи у Федора прошло довольно быстро, уже третьего зайца он освежевал, пусть и неловко, но вполне уверенно. Но вот съесть его, еще теплого, без обработки огнем, было выше его сил.
— Для того, чтобы жить, ты должен есть. — Рычал на него Вул. — Если ты не будешь этого делать, то упадешь от истощения. Ешь, или мне придется тебя кормить насильно. Побори в себе отвращение. Питаться испорченной огнем пищей, это неправильно. Это всего лишь привычка, которую ты должен пересилить, и исправить.
Но как он не грозил и убеждал, Федор не мог заставить себя засунуть в рот сырой кусок мяса. В итоге оборотень выполнил свое обещание и насильно накормил парня, скрутив его, и усевшись на грудь. Зажав, сложенные вдоль тела руки коленями, он пихал в рот нашего героя куски с капающей с них кровью и сжимал челюсти, заставляя того глотать. Конечно, после этого отвращение не прошло, но мясо уже воспринималось не так отвратительно, и не вызывало особо сильных, рвотных позывов, да и осознание того унижения, которому он подвергнется при отказе добровольно принимать пищу, заставило смирится со столь необычным для него рационом.
Уже на третий день пути, он воспринимал такое сыроедение, как само себе разумеющиеся. Не сказать, что с удовольствием, но вполне себе, с нагулянным в дороге аппетитом, обедал солоноватой, сырой, добытой оборотнем, и самолично разделанной дичью.
До горда они добирались шесть дней. За это короткое время Федор окреп. Ноги уже не гудели, при дальних переходах, дыхание не сбивалось, а плечи расправились. Тело приобрело бронзовый загар, а лицо поменяло детское выражение всеобъемлющей любви и любознательности, на суровое восприятие действительности. Наверно, если бы он посмотрел на себя сейчас в зеркало, то не узнал бы собственное отражение, на столько он изменился за это короткое время.
Шесть дней они не только шли, они еще и тренировались. Неугомонный Вул, заставлял, каждую свободную минуту драться. Он требовал атаковать себя, в полном контакте, с полным выкладыванием всех оставшихся сил, но это только со стороны немощного, как он говорил, соперника, при этом сам вступал в схватку, расслабленно, словно играя. Оборотень был необычайно быстр и ловок, так что как не старался Федор, но ни разу не мог попасть по нему, и по расплывшимся в ехидной улыбке губам, хотя желал этого, всей душой.
Зато его противник, больно, но без оставления синяков, легко, обозначал удары указательным пальцем, иногда даже честно, заранее предупреждая, куда попадет. Закончив, как всегда, сваливающей нашего героя на землю, подсечкой, Вул пускался без всякого отдыха дальше в путь, не обращая никакого внимания на постанывающего, сквозь сжатые, в упрямом оскале, зубы, с трудом передвигающего заплетающиеся ноги, но не смеющего отставать, Федора. Благо, что все их драки проходили недалеко от источников воды, где по негласному договору, они немного отдыхали, напиваясь впрок.
Но все когда-то заканчивается. Подошло к концу и путешествие друзей. И закончилось оно у ворот города. Первого поселения, увиденного в этом мире. Нельзя сказать, что это сильно впечатлило нашего героя. Тяжело ввести в шок современного человека, выросшего в мегаполисе, среди стеклянных небоскребов, низкими, деревянными избами и теремами. Но удивить конечно же — удивит. Восхищаемся же все мы, приезжая, к примеру в Кижи, рассматривая там чудеса древнего деревянного зодчества.
Частокол, из ровных, одинаковых, как заточенные карандаши, бревен, полуовалом уходил в стороны от массивных, гостеприимно распахнутых ворот, из темно коричневого дерева, видимо дуба, к которым вел горбатый мост, из подогнанных плотно досок. Без особых изысков, но сделанный весьма добротно, он перекинулся через глубокий ров, заполненный водой, подернутой желто-коричневой ряской с квакающими лягушками, и запахом болота.
С правой стороны загороди, блестела в лучах солнца широкая река, с квадратными парусами снующих там лодок, активно используемых рыбаками и торговым людом, занятых своими делами. С левой темнел лес, с уходящей, в ту сторону, и теряющейся в чаще смешанных в разнообразии деревьев, узкой грунтовой дорогой, с характерными колеями от колес. Видимо она довольно часто использовалась, потому что не зарастала, и ее края были аккуратно скошены. Позади, голубыми громадинами вздымались горы. Красиво, конечно. Но местные восхитительные виды уже приелись, и не так сильно радовали глаз.
Людей, кроме одинокого стражника, угрюмо проводившего их скучающим, равнодушным взглядом не было. Как объяснил Вул, сейчас все отдыхают после обеда, и потому так пустынно, но к вечеру, тут будет суетно, а он этого не любит.
За воротами их встретила, лаем переругивающихся собак, пустынная улица, выстланная дубовой доской, и бревенчатыми избами, по обе стороны, с небольшими глазницами небольших окон, застекленных мозаиками слюды, и трубами печей, из желтого кирпича. Никакого отопления по-черному, а тем более землянок и пещер, тут Федор, учивший в средней школе, что в этом времени все должны бегать с каменными топорами, не увидел. Все было аккуратно, просто и качественно.
— Поберегись! — Вскрикнули за спиной.
Отпрыгнувших в сторону друзей, обдало запахом лошадиного пота, от стремительно пролетевшего мимо них всадника, с развивающимся красным плащом, в потоках воздуха. И снова тишина, и гавканье собак.
Так они и вышли на главную площадь, ни с кем не встретившись, с теремом воеводы посередине, и бревенчатыми, но более изящными, покрашенными в разные цвета, и с резными ставнями, бревенчатыми избами по кругу.
Терем воеводы, конечно, превосходил все до это виденное, и размерами, и украшениями, но все равно не впечатлял. Может потому, что наш герой устал, а может действительно, выглядел тот как-то серенько, сливаясь с остальными строениями, и потому не радовал глаз.
— Пойдем в харчевню, перекусим. Посидишь там, пока я схожу до воеводы, представлюсь, да спрошу его, что нам дальше делать. — Сказал оборотень и потянул Федора, за рукав, к окрашенному в желтый цвет дому, на крыльце которого стоял толстый мужик, в черном фартуке, прикрывающим огромное, торчащее арбузом пузо, и со щеками помидорами на лице, под здоровенным носом-картошиной.
— Заходите, гости дорогие, мы всегда рады новым лицам в нашем славном городе. Сегодня у меня уха исключительная получилась. Рыбка свежая, только что из реки, рыбачки постарались. Проходите скорее, пока горячая, как раз под ядреный мед хороша будет.
— Без хмельного нам — Буркнул недовольно Вул. — Дела у нас еще.
— Как скажете, как скажите. — Сразу погрустнел хозяин харчевни. — Заходите, присаживайтесь, я вам сейчас принесу.
В помещении было мрачно, из за маленьких окон, еле пропускающих свет, но уютно и чисто. В дальнем углу гуляли четверо солдат, галдя и чокаясь глиняными кружками.
Путешественники съели уху, заказали Федору кружку морса, и Вул ушел к воеводе оставив парня одного, с наказом, никуда не отлучаться.
Потягивая прохладный, слегка кислый и сладкий, напиток, Федор, щурился от удовольствия и боролся с наваливающимся на него сном, когда рядом прозвучал приятный женский голос, и рядом с ним села девушка.
— Какой приятный мужчина. — Она нагнула голову к его лицу, практически коснувшись своими губами щеки. — Таких красавчиков я тут еще не видела. Давай выпьем с тобой меда.
В руках Федора оказалась глиняная кружка, и он сделал глоток. Последнее, что он помнил, были зеленые, странного разреза глаза.