- А вам не кажется, Максим Петрович, что мы напрасно переводим время? Я думал, у вас есть конкретные предложения. Нет?
Суховинский молчал.
- Нет, значит. Ну, что же, идите, Максим Петрович. Идите и подумайте.
Завуч неохотно направился к двери, как человек, который так и не высказал самого важного.
Дома Тулько рассказал обо всем жене. Ее особенно поразило поведение Ивана Ивановича.
- Ты запомни, - повторяла она уже который раз, - если такой молчун, как Иван Иванович, начал поднимать голову, значит, твои дела плохи. Дмитрий Павлович - ну, это молодо-зелено. Начитался книг, наслушался разного в университете... Этот не страшен. А учитель истории... Тут надо хорошенько все обмозговать. Ты с Иваном Ивановичем не первый год работаешь, знаешь, как трудно ему произнести хотя бы слово, а тут сто слов, и все против тебя.
Василий Михайлович долго ломал голову, как ему быть. Уже среди ночи, когда Иванна Аркадьевна досматривала второй сон, он легонько толкнул ее:
- Ива, Ива!
- А? Что?
- Надумал я.
- Что ты надумал?
- Надумал я... написать заявление.
- Какое заявление?
- Да что ты завела! - рассердился Тулько. - Какое да что... Отдам я им директорские регалии, пусть тешатся ими, пусть радуются!
- Нет! - поднялась на локте Иванна Аркадьевна. - И думать об этом не смей! Куда же дальше тебя переводить?
- А никуда меня не надо переводить: буду простым учителем.
- Хи-хи, простым учителем? И не стыдно?
- Отчего же мне должно быть стыдно?
- А оттого! Если бы из учителей да в учителя - другое дело. А катиться из облоно до учителя - позор. Представь, как на меня будут все смотреть, представь! - Последние слова она сказала сквозь слезы.
- Успокойся, Ива, успокойся, дорогая, может, все еще и обойдется. А говорю я это на всякий случай: и это может случиться. Ну и что? Не накладывать же на себя руки! Может, скажешь, учителя живут плохо? Нет, не плохо. Я даже завидую им: никакой ответственности. Поверь, иногда мне тоже хочется сидеть за чьей-то спиной и бросать реплики.
- Ладно, спи. Полночь ведь, - устало сказала Иванна Аркадьевна.
Вскоре она уже дышала ровно: видела свои третьи и четвертые сны.
А Василий Михайлович заснуть не мог. Он вспоминал, как пришел с войны весь в орденах и медалях... Эх, разве повторится тот миг! Сразу же взяли его в облоно, как-никак у него за плечами был институт, да и война - вместо сотен институтов. Сколько же он крутился в облоно? Десять лет. Да, десять. Потом сменили более молодые... Да-а, доведут они все до ручки...
Тулько тяжко вздохнул, повернулся на бок и закрыл глаза...
РОМАН
Высокая широкоплечая фигура Ивана Ивановича еще не покинула двор, а Роману уже хотелось куда-нибудь бежать, говорить кому-нибудь теплые слова, успокаивать и успокаиваться самому.
Необычная неуверенность охватила Романа. И не понять ему, что это за состояние, потому что Роману всего-навсего семнадцать лет. Он еще не знал, что неуверенность приходит к человеку часто, что с годами человек учится воспринимать и оценивать ее правильно, учится давать ей нужный отпор.
Прибежала на обед мать. Роман настроился сделать ей упрек за то, что разнесла о вчерашнем по всей Малой Побеянке, а как увидел, намерение его пропало и злость затихла. Мать, видно, тоже глубоко переживает, наверно и не спала ночью, вон как потемнело у нее под глазами.
- Лежишь? - спросила она от порога.
- Лежу, - проворчал Роман.
- И лежи. Куда же пойдешь такой хороший? - Мать разделась, причесалась перед зеркалом. - Я уж сама к курам выйду и кроликам есть брошу... А впрочем, прошелся бы по поселку, пусть взглянули бы люди, как он тебя, проклятый, разрисовал.
- И без смотрин знают...
Мать обернулась, встретилась с упреком в глазах сына.
- Ну и что?
- Ничего. Но спектакля не будет.
- Ты хочешь, чтобы я простила этому бандиту? - губы матери задрожали. Этому проходимцу?
- Ты, мама, здесь ни при чем, - перешел на спокойный тон Роман. Впрочем, пропади оно пропадом, чтобы я о нем еще думал.
- Он что, приходил сюда? - настороженно спросила мать.
- Нет. Приходила Ульяна Григорьевна.
- Вот как!
- Не подумай, что она просила за сына.
Мать усмехнулась, как показалось Роману, злорадно.
- Зачем же она прибегала?
- Хотела знать правду.
- Не ищи правды у других, если у самой ее нет!
- Мама!
- Вот, воспитала бандюгу! - Мать вся дрожала, даже жалко было смотреть на нее. - Имея такого сына, не смей людям в глаза смотреть, не смей чужих воспитывать! Учительница!..
Роман растерялся: такой мать он еще не знал. Стояла посреди комнаты разгневанная, бледная - столько вражды у нее было к Ульяне Григорьевне! Он никак не мог понять причину злобы матери: ведь речь идет об учительнице и Василии, совсем о посторонних людях. Ну, не удался сын у Ульяны Григорьевны, беда у нее с ним. И что? Пусть они там сами выбираются из своих тупиков. А им, Любарцам, по мнению Романа, сейчас надо отойти в сторону, и конец.
За обедом мать снова начала о том, что Роман напрасно прощает "этому головорезу", напрасно. Пусть бы потаскала его немного милиция, пусть. Что же это такое: что хочет, то и вытворяет.