- Будем спать, - предложил наконец Валерий Игнатьевич. - Ты же с дороги?
- А когда мой поезд, не знаешь?
Рослюк ответил только тогда, когда улегся уже в постель.
- В двенадцать тридцать семь. Спокойной ночи!
Майстренко долго не мог уснуть, хотя и устал с дороги. "Обиделся Валерий. Кто-кто, а я должен был его поддержать. Тоже вон ворочается, не может уснуть... Нет, завтра я обязательно скажу ему: ты молодец, Игнатьевич! Я не смог бы так..."
Утром Майстренко встал тихо, чтобы не разбудить Рослюка - слышал его прерывистое дыхание, - вышел во двор. Надежда Максимовна хлопотала по хозяйству.
- Что же вы, Иван Иванович? Легли ведь поздно...
- Не могу спать в чужом доме, Надежда Максимовна, давняя моя беда.
- Может, твердо было?
- Что вы? Спасибо!
Пока он умывался, Надежда Максимовна собирала яблоки в ведра, приговаривая, что сорт неважный, не держится на дереве.
- Теперь я пойду поброжу. У вас очень хорошо, чудесное место. А Валерий пусть поспит, ему нужно много спать.
Майстренко вышел за калитку, вдохнул полной грудью утреннего воздуха и пошел по желтым листьям, оставляя позади все тревоги. Прочь сомнения! Прочь беспокойные мысли! Есть только небо, воздух и тихие расслабленные деревья...
Взобрался на плотину, густая его тень легко скользнула по воде, словно по зеркалу, и пропала в легком тумане. Медленно пошел плотиной. Сошел на берег и вернулся в село, поблескивавшее цинковыми крышами. Сбоку осторожно шагала гигантская тень, нащупывая длинными ногами пожелтевший татарник.
Прогулка не принесла удовлетворения Ивану Ивановичу, чувствовал он себя так, словно провинился перед кем-то. Вот если бы кто-нибудь собрал его чемодан и вынес на улицу, чтобы не идти в дом, не встречаться с Надеждой Максимовной. Но только он вошел во двор, как мать Рослюка показалась на крыльце:
- Нагулялись? А Валерий ждал, ждал, да и пошел, ему же на работу...
- И мне пора, Надежда Максимовна. Надо уже на вокзал идти.
"Почему все так несуразно складывается, почему?" - думал Майстренко, запихивая вещи в чемодан. И еще он думал, что вел себя у Рослюка не так, что все было не так. И о школе своей думал, и о своих недоразумениях, о своих сомнениях. Он собирал чемодан, а Надежда Максимовна наблюдала за ним, опершись на дверной косяк. И вдруг перед глазами Майстренко возник Никита Яковлевич, равнодушный ко всему на свете. И на сердце стало тревожно, словно из маленькой неприятности, о которой знаешь, вскоре должна вырасти большая, но когда именно и с какой стороны ее ждать, не догадаешься.
- Иван, - сказала Надежда Максимовна. - Вы... Спасибо вам... Он напрасно все это затеял, правда? Напрасно?
"Она тоже не уверена ни в чем!"
- Не знаю... Я еще подумаю. Но все против него... - Майстренко избегал ее взгляда. - Вот и все, Надежда Максимовна. Будете в наших краях, заходите, пожалуйста. А сейчас - до свидания! Спасибо вам за гостеприимство...
"Она даже не спросила меня, видел ли я сегодня Валерия, не предложила подождать его. Рада, что я не поддержал сына, и трижды рада, что я убираюсь прочь".
Майстренко медленно брел тихой улочкой - под ногами шелестели желтые листья.
Малая Побеянка ошеломила Ивана Ивановича жуткой новостью: только что похоронили двух его воспитанников.
ТУЛЬКО
В понедельник Василий Михайлович Тулько поднялся рано, умылся во дворе, залитом первым осенним туманом, и остановился перед зеркалом. Вытирался он старательно, в его энергичных движениях было столько бодрости, что Иванна Аркадьевна вынуждена была заметить:
- У тебя серьезные неприятности, Василий.
Тулько промолчал. Отозвался лишь тогда, когда сел завтракать:
- Не таков я дурак, Ива, чтобы близко к сердцу принимать чужие грехи. Пусть мои враги накапливают материал для инфарктов. Акции мои поднялись, и теперь я никого не боюсь.
Иванна Аркадьевна только вздохнула в ответ. Высказалась позже, когда завязывала мужу галстук:
- Ты как прошлогодняя погода, помнишь? У тебя семь пятниц на неделе.
На работу Василий Михайлович отправился не по улице Космонавтов, как всегда, - именно эта улица была единственной прямой, соединяющей школу и его дом, - а свернул в переулок и пошел улицей Пушкина, что проходила возле заводской конторы. Директор умышленно выбрал окольную дорогу. Знал, что около конторы и проходной всегда в такую рань есть люди.
После похорон учеников Тулько детально проанализировал события и пришел к справедливому, по его мнению, выводу, что школа не виновата. Несчастный случай произошел в шестнадцать часов, то есть после уроков, бензовоз украл Василий, а Деркач и Важко были, можно сказать, свидетелями, а не соучастниками преступления, а затем стали жертвами своей доверчивости и неопытности. Убежали с уроков? Ну и что? Не впервые. Учиться не хотят, а подкрутишь гайку - бросят школу вовсе. Впрочем, за то, что ученики сбежали с уроков, отвечать будет классный руководитель...
К такому выводу Василий Михайлович пришел еще в пятницу, поэтому в субботу и в воскресенье имел вид делового, решительного человека.
Теперь он избрал такой путь умышленно, чтобы побольше встретить людей. Тулько знал, как отвечать на вопросы любопытных: "Это дети! С ними в школе тяжело, а после школы - и подавно! Тут уж и не знаешь, с какой стороны ожидать неприятных новостей". Все должны понять, что все это произошло во внеурочное время. Общественное мнение должно сложиться в пользу школы.
Коренева-старшего Тулько заметил еще тогда, когда тот закрывал за собой дверь веранды. Возле калитки они встретились. Директор уважительно поклонился, Коренев ответил ему также приветливым поклоном. Они пошли рядом, - им идти в одну сторону. У каждого в мыслях, естественно, вчерашние похороны, вся эта история, поэтому вскоре Коренев сказал:
- Поверьте, не мог спать. Вадим - тот вообще всю ночь всхлипывал, даже кричал. - Он тяжело вздохнул. - А каково сейчас родителям!
Василий Михайлович кивал головой, лоб его бороздили глубокие морщины.
- Это дети! Когда они остаются предоставленными самим себе, так и жди неприятных новостей... Вне школы им нужен суровый родительский надзор. За вашего Вадима, к примеру, я спокоен...
- У нас в доме дисциплина, как же, - не без гордости ответил Коренев. Если уж вышел за ворота, я должен знать, где ты и с кем. А у Деркача... да и сам он... что говорить. А все ведь от родителей идет.
- Иногда так, а иногда и нет. Ульяна Григорьевна и человек хороший, и педагог опытный, а возьмите: ее Василий сколько хлопот задал всем!
- Нет дисциплины в доме. Нет в доме крепкой мужской руки.
- Вот именно, вот именно... - Лоб Тулько еще гуще покрылся морщинами.
Возле конторы они попрощались и понесли одинаковую печаль - Коренев на завод, а Тулько в школу.
Директору еще трижды встречались знакомые, и всем им он с теми же глубокими морщинами на челе говорил о непослушных детях и нетребовательных родителях.
В школе было необычно тихо. Поразительно тихо. Ученики не толпились, как всегда, в коридоре, не смеялись. Они держались поближе к стенам, словно боялись выйти на видное место. Прошмыгивали мимо директора, и он не успевал разглядеть, кто именно пробежал и спрятался за дверьми класса. И вдруг посреди школьного коридора на Тулько словно лопнули невидимые путы: он четко осознал, какая глубокая травма нанесена школе, ее воспитанникам. Перед глазами предстала упрямо и ясно вчерашняя процессия: плывут на кладбище его школьники - и старшие, и совсем еще дети - с одинаковым выражением испуга на лицах. Это выражение они принесли и сюда, в школу, они заполнили им коридоры и классы. Однако пытаются спрятать испуг друг от друга - и больно на них смотреть.
Тулько стоял посреди коридора сам не свой, а школьники поодиночке быстро проходили мимо, неся на плечах, каждый отдельно, груз вчерашнего несчастья. Их фигурки в слабо освещенном длинном коридоре были не по-детски сгорблены, и их шаги гулко разносились по всем углам, словно это была не школа, а пустой монастырь.
Тулько вспомнил вдруг свою беззаботную болтовню за завтраком, и ему стало стыдно перед детворой. С той минуты, когда впервые услышал о несчастье, он думал только о себе. Только о себе!
"Напрасно! Напрасно! Что за настроения!.. Если ты и думал о чем-то, то только о школе, о ее доброй репутации... Возьми себя в руки, товарищ директор! Негоже тебе раскисать... Видать, стареешь, голубчик! Паникуешь, дорогой! Такие настроения к добру не приводят..."