- Как это? - остановился Костя. Мысли его, наверно, по-прежнему вертелись вокруг цифры девяносто девять. Но вот он внимательно посмотрел на Романа, и будто легкое сочувствие промелькнуло в его глазах. - Ничего, старик. Все будет хорошо... Идем.
Что он имел в виду, Роман не понял. А думать не было времени: он и так едва поспевал за Костей.
Дяченко куда-то надолго исчез.
Роман похаживал вдоль поручней, наблюдая, как меняются возле центрифуг рабочие: одни раздевались и приступали к работе, другие одевались и уходили домой. Все было бы как и прежде, если бы среди них находился Степан Степанович Важко... Но его нет. Горькими слезами, наверное, плачет сейчас о своем сыне.
И снова скорбь подступила к горлу Романа, жгучая скорбь, неугасимая. Людей внизу окутал туман. Нет, это не туман, догадался Роман, и вытер незаметно слезы.
Прибежал Костя. Осмотрел с ног до головы Романа:
- Одет ты... в общем, можно смириться. Выручишь?
Роман пожал плечами.
- Мотор на газовой полетел. А завод стоять не может, понимаешь? Нужно вручную грузить щебень, а людей нелегко в воскресенье найти...
- Надо так надо. Зачем агитировать? - сказал Роман.
- Тогда - за мной!
До конца смены Роман грузил щебень в вагонетки на газовой печи и не раз в тот день вспомнил Тоську-Злюку, ее слова: "Иди копай землю, тяжелый труд успокаивающе влияет на впечатлительные натуры..."
"Когда грузишь щебень - тоже", - думал Роман.
- ...Любарец! - послышался голос Никиты Яковлевича. - Ты что, дремлешь?
Роман непонимающе посмотрел на учителя, который только что рассказывал о достижениях современной литературы.
- Наверное, надо подняться, когда с тобой говорит учитель.
Роман встал.
- Ты меня совершенно не слушаешь, - сказал Никита Яковлевич. Он играл карандашом и смотрел только на него.
- Почему?.. Я...
- Ну, что ж, тогда повтори мои последние слова.
Казалось, что Никита Яковлевич начал этот неприятный разговор просто так, для развлечения: вопрос он ставил лениво, легкая улыбка блуждала на его равнодушном лице.
В ушах Романа звучали единственные слова учителя, и после некоторого колебания он произнес их:
- Они были полпредами нашей литературы...
Карандаш замер в руках Никиты Яковлевича. Он медленно поднял глаза на Романа.
- Кто "они"?
В классе стало тихо-тихо, словно все вышли, оставив их один на один Романа и учителя.
- Извините, - сказал Роман. - Я действительно не слушал, поэтому не могу повторить ни одного вашего слова.
- Интересно! Очень интересно! - произнес Никита Яковлевич. - И как ты объяснишь это... элементарное неуважение? - На его лице, как и раньше, блуждала неприятная усмешка, но взгляд был встревожен.
Еще не поздно было отступить, направить разговор в привычное русло, но какая-то неведомая сила, властная сила, которая оказалась выше Романа, заставила его сказать то, о чем он не раз думал:
- Я не люблю... ваших уроков. Они меня просто нервируют...
Никита Яковлевич побледнел, лоб его прочертили морщины. Он раскрыл зачем-то классный журнал, затем машинально закрыл его и дрожащим голосом сказал:
- Я тебя не задерживаю...
Роман собрал книги, затолкал их в портфель и вышел из класса.
Потом был разговор с директором школы. Василий Михайлович, как всегда, произносил избитые фразы. Недаром среди учеников ходит шутка, что директор набит пустыми словами, как диск учебного автомата холостыми патронами. Роман усмехнулся. Заметив это, Тулько повысил голос, поднялся, оперся обеими руками о стол.
- Уважение, элементарное уважение к человеку, который пятнадцать лет воспитывал таких, как ты, - уважение!
- Уважения не требуют, его заслуживают, - спокойно сказал Роман.
- Ты смотри, каков! А? Какой умник! Что же, иди! Скажу только, что Никита Яковлевич из-за тебя оставляет учительство. Все. Иди.
Роман давно чувствовал, что за спинами учеников, идет какая-то сложная и не каждому понятная игра, всех она мучает, угнетает, но никто почему-то не смеет сказать правду.
Он посмотрел в глаза директору, которые, казалось, ничего, кроме злорадства - все-таки допек! - не выражали, - посмотрел и увидел в них так много для себя. Конечно, виноват во всем этот человек.
- Это вы! Вы виноваты!.. Во всем виноваты!
Глаза директора широко раскрылись, в них заплясали огоньки гнева.
- Вон! Вон отсюда! - закричал Тулько.
Комната просторная, светлая - три окна в мир, вылепленный из желтой ваты. Хаты еще глубже погрузли в землю, утонули в желтых деревьях. А вон петух сошел с дорожки, и только красный гребешок на желтом фоне.
Роман взял какую-то книгу, раскрыл наобум и зашагал с ней по комнате.
Не заметил, как остановилась на пороге мать, как прислонилась к дверному косяку и скрестила на груди руки. Когда наконец увидел, от неожиданности вздрогнул.
"Директор, наверно, рассказал ей уже обо всем. Мать работает в конторе, а он там бывает ежедневно. Конечно, рассказал, вон как рано она прибежала".
Роман сел к столу, бросил книжку.
- Теперь все правильно, мама!
Мать вытерла слезы концом темной косынки.