— Ваша светлость ошибается. Вы тут уже третий день как взаперти.
— Стало быть, три дня назад. Ты насиловал…
— Ну, ну. Не говори ерунды.
— Выпусти меня на свободу, и я никому не скажу.
— Выпускать тебя или нет — решает доктор. И, в конце концов, кто тебе поверит?
— Доктор.
— Какой такой доктор?
— Доктор Аллен. Он мой друг.
— Но ведь он же и запихнул тебя сюда, так? Твой друг. Ты, видишь ли, сумасшедший.
— А вот и нет.
— И кто же ты?
— Не думай, что… — Байрон схватился за голову.
— Так кто же ты?
— Ох.
Ему нужно, ему просто необходимо вернуться в самого себя. Стокдейл тряс его, ухватив за рубаху. Он стиснул зубы. В голове все рушилось, вязло. Он сделал еще рывок. Нужно вернуться. Одна боль столкнулась с другой, и пришлось выбрать ту, что была сильнее. Стокдейл тряс. Джон почувствовал, что плоть его остается в руках санитара, а кости обнажаются, словно кости мертвого зверя, на которых тут и там виднеются жалкие остатки плоти, открытые солнцу и ветру. Лишь голова в целости и сохранности. Он услышал, как щелкают над его выброшенными в канаву внутренностями собачьи челюсти. Наконец Стокдейл отпустил его. Твердо встав на ноги, он на миг увидел себя посреди дороги: вот он лежит, лишенный всякой плоти, брошенный на произвол судьбы, мертвый кролик. Услышал грохот экипажей и людские голоса. Один-одинешенек. Дорога тянется на долгие мили в обе стороны. Ветерок мягко овевает лицо. Он очнулся так далеко от дома. И прекрасно знал, кто он.
— Я Джон, — произнес он.
— Кто-кто?
— Джон Клэр. Джон. Прославленный поэт. Когда доктор будет на обходе, я расскажу ему, что ты вытворяешь. А не хочешь, так скажи ему, что мне лучше, и пусть меня отсюда выпустят.
— Ты не знаешь, кто ты. Шекспир, а? Нельсон? Кто же ты?
— Ты знаешь, кто я. И скажешь ему, чтобы меня отсюда выпустили. И ее. Ее ты тоже отпустишь.
— Кого?
— Марию.
— Марию? Нет здесь никакой Марии.
— Не Марию. Сам знаешь кого. Знаешь-знаешь.
Конец зимы ознаменовался долгой чередой дождей, дождь лил и лил, и ни ветерка не чувствовалось в холодном дыхании обрушивающейся с небес воды. Шумный, почти отвесный, дождь примял траву и до блеска отполировал деревья.
Доктор Аллен устремился прямо под его струи, раскрыв над собою зонт. Он опаздывал и был голоден. Утром он не поел. Не осмелился: из-за болей в желудке даже самая легкая пища вызывала страшную рвоту. Ему не хватало порядка. Не хватало сна. Не хватало денег.
На дорожке появился человек, и тоже под зонтом.
— Доктор Аллен! — прокричал он сквозь шум дождя.
— Да. — Аллен подозрительно взглянул на него, поплотнее укутывая горло воротником.
— Вы доктор Аллен?
— Да.
— Вот вас-то я и ищу, черт вас дери!
— Простите?
— Ни за что!
— Извините, вы мой пациент?
— Да как вы смеете!
Дождь барабанил по зонту нежданного гостя, и сквозь водяную бахрому было не разглядеть пышущего гневом багрового лица. Доктор Аллен внезапно ощутил укол страха: это кредитор.
— Ох, простите, бога ради, — сказал он. — Пойдемте в дом. Не можем же мы разговаривать под дождем. Я вас почти не слышу.
— Долго же вы думали, прежде чем меня пригласить. Пойдемте, доктор, пойдемте.
Незнакомец вошел вслед за Мэтью Алленом в прихожую, свернул зонт и с размаху вонзил его в подставку.
— Я подозревал, — начал он, — что вы не особо следите за порядком в своем заведении, однако полагал, что вы, по меньшей мере, знаете, кто ваши пациенты, а кто нет.
— Приношу свои искренние извинения. Прошу вас, пройдемте в мой кабинет. Там мы сможем поговорить.
Аллен быстро направился в кабинет, желая утаить, скрыть от посторонних глаз то, что последует. Он открыл дверь, и посетитель ворвался внутрь, промчавшись мимо двух гроссбухов, столь опасно соседствовавших на столе, но даже не взглянув на них.
— Что это? — поинтересовался он, сопроводив свой вопрос указательным жестом.
— А, это. Оррерий. Планеты.
— Да-да. Я знаю, что это такое. Просто забыл название.
— Позвольте мне объяснить, — начал доктор Аллен. — Мы столкнулись с некоторыми затруднениями, как я уже говорил, чисто механической природы. Но как я постарался дать вам понять, в настоящий момент машина работает безотказно…
— Машина? О чем вы?
— О пироглифе. Простите, сэр, вы…