— К виконту?
— Вот именно. К виконту.
Аллену все сильнее казалось, что перед ним и вправду один из новых пациентов, из числа тех, которыми занимается его жена.
— Прошу прощения…
— Будете просить, когда я закончу. Вы что, в самом деле не понимаете, о чем речь?
— Простите. Мне нездоровится. Машина, производство, финансовые расчеты — все это отнимает уйму сил.
— Да забудьте вы уже о своей чертовой машине!
— Простите, я не понимаю.
— Он не понимает, видите ли. Мой сын — ваш пациент, так сказать. Чарльз Сеймур. Надеюсь, это имя вам что-нибудь говорит?
— Боже мой. Ну конечно же. О, я прошу у вас прощения, ваша светлость.
— Вот-вот, как я и говорил. Можете его сюда позвать?
— Если вам будет угодно.
— Да, мне угодно. Мне в высшей степени угодно. Но это невозможно. Вы не сможете его позвать. И вновь я потрясен, что вы сами об этом не знаете. Не сможете, ибо его здесь нет. Он сделал именно то, чего я пытался избежать, платя вам. Удрал с этой мерзкой шлюшкой.
Утро. Дверь открыта. Выходишь на свет, в распахнутый мир осторожно, шаг за шагом, словно стараясь не упасть. Вдыхаешь самую малость безбрежного воздуха. Листья на деревьях, зеленая поросль в огороде, где тихо трудятся люди. Никто не нападает, не набрасывается. Цветы и облака. Какой тихий день.
Прощение. Вот каким оно стало для нее, прощение: вернуться в мир, выбраться на свободу в целости и сохранности. Вся исполненная безмолвной благодарности, она стояла и то закрывала глаза от ветра, то вновь открывала, чтобы узреть Творение, увидеть, как в малейших проявлениях жизни играет душа младенца Христа.
Она увидела младшую дочь доктора и окликнула девчушку. Та вздрогнула и от испуга сцепила пальцы рук. Должно быть, бедняжка боится ее с тех самых пор, когда она, исполняя повеление ангела, неистовствовала, не зная покоя. Она вновь окликнула девочку и улыбнулась, и на этот раз малышка к ней подошла.
— Добрый день, Абигайль! Как поживаешь?
— Добрый день.
Абигайль ни секунды не могла устоять на месте, она ерзала, подносила руки к лицу, крутила головой по сторонам. Маргарет почувствовала, что стоит вглядеться — и она увидит огромную, чистую душу девочки, слишком большую для такого маленького тела.
— Рада вновь тебя повстречать.
— Тебе лучше?
— Бог бережет, Абигайль. Бог бережет. Передай своему отцу, что я его прощаю. Милосердие Господне столь велико, — засмеялась она, поднимая вверх руки, — что просто диву даешься.
— Не плачь.
— Я не плачу. Разве я плачу? Больше не буду.
— Хорошо, — Абигайль ухватилась за ее исхудавшую руку своей маленькой теплой ладошкой. — А ты будешь снова вышивать?
Мэтью Аллен пытался отцепить ее пальцы от своей руки, но чем больше тянул, тем сильнее она вцеплялась в его рукав. Вот ведь всегда накануне грозы у них обострение, из-за этого постоянного гула, из-за ветра, что бьется в окна и крутит по лесам, и деревья вспыхивают в потустороннем свете. А она все спрашивала: «Это правда? Вы меня не выгоните, нет?»
— Нет. Что вы.
— Правда?
В глазах у нее стояли слезы. Он наконец отцепил ее пальцы и сразу же ощутил, что его тянет за плечо еще одна рука. Так он и сражался из последних сил с этими руками, чувствуя, что вот-вот развалится на две половины, словно переполненный одеждой чемодан. Дернувшись, как попавшийся в ловушку зверь, он обернулся. И увидел Джона.
— В чем дело?
— Я должен с вами поговорить!
— Должны? Прямо сейчас?
— Да.
— Тогда отпустите меня.
— Вы ведь меня не выгоните? — повторила женщина.
— Нет, не выгоним, — чуть ли не прокричал Мэтью, стряхивая ее руку с запястья. — Пойдемте ко мне в кабинет. Мне нужно… мне бы хотелось… Да пойдемте уже в конце концов — и он вытер лоб тыльной стороной ладони.
Джон шел вслед за доктором и разглядывал его шею. Вот она вырастает, хрупкая и тонкая, из жесткого воротничка. А посреди борозда. Искорки светлых волос. А какая в ней сила, какая стойкость.
Мэтью Аллен отпер дверь и провел Джона в скрытый от чужих глаз красный полумрак, где царили бумаги и книги. Под пристальным взглядом Джона доктор раздвинул шторы и тяжело опустился в кресло.
— Итак, в чем дело?
Доктор потер лоб кончиками пальцев, проверил, остался ли на них пот, и вытер руку о штаны.
— Меня привела сюда воля к свободе, — начал Джон, выпрямляясь в полный рост и выходя на середину ковра. — Я должен… вы должны… вы должны снова разрешить мне выходить за пределы этого места.
— Джон, вы понимаете…
— Для вас — лорд Рэдсток.
— Что, простите?
Джон заметил, что доктор записывает его ответ с утомленным и беспомощным видом, и понял, что надо брать быка за рога.
— Вот, стало быть, где мы теперь, — бормотал доктор. — Вот где мы теперь.
— И где же мы? Я тут. И я тут задыхаюсь. Мне нужна свобода. Я требую свободы.
— Не кричите. Нет нужды.
— Есть нужда! Вот глядите. Я собирался ничего вам об этом не рассказывать, но коли так, то я скажу. Пока вы тут, как бес в бутылке, никуда носа не кажете, у вас такие дела творятся! Женщин насилуют…