«…Ядро русской государственности к концу пятнадцатого столетия было расположено в самом углу тогдашнего мира, изолировано от всех культурных центров, но открыто всем нашествиям с севера (шведы), с запада (Польша), с востока и юга (татары и турки). Эти нашествия систематически раз в пятьдесят лет сжигали на своем пути все, в том числе и столицу. Русь не имела никаких сырьевых ресурсов, кроме леса и мехов, даже хлеба своего не хватало. Она владела истоками рек, которые никуда не вели, не имела доступа ни к одному морю — если не считать Белого, и по всем геополитическим предпосылкам — не имела никаких шансов сохранить свое государственное бытие.»
«Едва только Россия начала справляться с Востоком, как на западе явились враги более опасные по своим средствам. Наша многострадальная Москва, основанная в средине земли русской и собравшая землю, должна была защищать ее с двух сторон, с запада и востока, боронить от латинства и бесерменства, по старинному выражению, и должна была принимать беды с двух сторон: горела от татарина, горела от поляка. Таким образом, бедный, разбросанный на огромных пространствах народ должен был постоянно с неимоверным трудом собирать свои силы, отдавать последнюю тяжело добытую копейку, чтоб избавиться от врагов, грозивших со всех сторон, чтоб сохранить главное благо — народную независимость; бедная средствами сельская земледельческая страна должна была постоянно содержать большое войско.»
Стоящая «на семи ветрах», скудная ресурсами, малонаселенная Русь охраняла Запад от Востока, а Восток от Запада, но ненавидели её и те, и другие…
В правление Ивана Грозного, первого государя, помазанного на царство, Россия громко заявила о себе всему миру. Были присоединены Казанское и Астраханское ханства, русские утвердились на Северном Кавказе, открыли пути в Сибирь. На службу царю перешли донские, терские, волжские, яицкие, днепровские казаки. Государевы армии разгромили хищный Ливонский орден. Русские корабли вышли на просторы Балтики, повезли за границу отечественные товары.
Успехи Руси, доселе пребывавшей в глуши и забвении, крайне встревожили великодержавных соседей. На Западе взволновались Ливония, Литва, Польша, Швеция, Дания, за которыми маячил папский престол, на востоке зашевелилась Османская империя. Один за другим стали возникать боярские заговоры, и нити явно тянулись за границу. России предстояло многовековое тяжелейшее противостояние на два фронта.
Ватикан, самый опасный и безжалостный враг Отечества в конце XVI-начале XVII века, находился на пике своего могущества и активности. За Святым Престолом стояли крупнейшие банковские дома Европы — Фуггеры, Медичи, Саккетти, Барберини… На Тридентском соборе латинское духовенство разработало и приняло программу Контрреформации — наступления на иноверцев.
События на Руси внимательно отслеживались. Через польско-литовского короля предполагалось внедрить унию среди его подданных, а России следовало навязать подчинение папе, когда поляки и литовцы поставят её на колени. Старт международному «крестовому походу», этому средневековому «Дранг нах Остен», был дан в июле 1579 года. На восток хлынули бесчисленные великолепно обученные и вооружённые армии. Своей цели интервенты не скрывали — не просто победить, а уничтожить Россию. Стефан Баторий объявил на польском сейме: «Сама судьба предаёт вам всё государство Московское!.. Дотоле нет для нас мира!». И сейм воспринял его призывы с чрезвычайным воодушевлением. Под ударами вражеских полчищ пали Полоцк, Сокол, Великие Луки, Заволочье, Невель, Холм, Себеж, Остров, Красный, Изборск, Старая Русса, Гдов, Нарва, Ям, Копорье…
Рим загорелся надеждами, что поражения вынудят Ивана Грозного к уступкам и он согласится подчинить Православную церковь папе. Однако русские выдержали массированный удар западных держав. Враги захлебнулись кровью под стенами Пскова, Печерского монастыря, Ржева, Орешка. Получив твердый отказ на предложения церковной унии, Ватикан перешёл к другой тактике. Сперва скоропостижно скончался старший сын Ивана Грозного и наследник престола Иван Иванович. В те дни, когда царевичу стало худо, они находились в разных городах: Грозный — в Старице, сын — в Александровской Слободе, но это не помешало латинянам запустить крайне успешную версию о сыноубийстве. Автор этого фейка — Антонио Поссевино, секретарь ордена Общества Иисуса, папский легат в Восточной Европе, ректор падуанской академии, первый иезуит, побывавший в Москве. Весьма продуктивный малый. Помимо лжи об убийстве Грозным своего сына, он организовал во времена Бориса Годунова создание прямо противоположной подделки — «Повествование о чудесном завоевании отцовской власти яснейшим юношей Дмитрием», легализовав таким образом появление Лжедмитрия.
После смерти наследника пришёл черёд отца. Схема была аналогичной. Болезнь, лечение — и в марте 1584 года Грозного не стало. Сразу после смерти царя Россию покинул загадочный придворный врач Эйлоф. Он своё дело сделал. Ещё раньше отбыл на родину Поссевино. Смута стала лишь продолжением, реинкарнацией старых планов покорения Руси, начавшихся интервенцией войск Стефана Батория в июле 1579 года.
Вспомнить об этой дате следует, потому что именно в этом году, в этот же день и месяц в Казани случился большой пожар. На пепелище, по сновидению девочки Матроны, была явлена Казанская икона Божьей Матери, та самая, которая освятит поворотный пункт борьбы с польскими интервентами, русскую победу и освобождение Москвы.
Обрёл Казанскую икону, перенёс в храм и правил перед ней первую службу священник Ермолай. Тот самый, который сменит имя при постриге и станет патриархом Гермогеном, не склонится перед оккупантами и примет мученический венец. Подвергнутый истязанию голодом, он успеет из заточения призвать народ на смертный бой против латинских оккупантов, на защиту своей земли и веры.
В этом же году, по русскому летоисчислению 7088-м от сотворения мира, он же 1579-й от Рождества Христова, в семье князя Пожарского родился сын Дмитрий. И в этом же 1579 году в Ростовском Борисоглебском монастыре принял постриг крестьянин Илья, будущий преподобный Иринарх Затворник. Он предупредит Василия Шуйского о грядущих бедствиях, предскажет Яну Сапеге смерть в Московии, если тот не покинет русскую землю, благословит воеводу Михаила Скопина-Шуйского на разгром Лжедмитрия II, а Дмитрия Пожарского и Козьму Минина в 1612 году — идти на врагов, спасать оккупированную столицу!
Но всё это будет позже. А в самом начале XVII столетия от Рождества Христова дерзновенная идея «Москва — Третий Рим» требовала немедленного вмешательства папских карателей и усекновения не только города, посягнувшего на величие Ватикана, но и всего еретического, с точки зрения Святого Престола, православного народа.
56-летний Камилло Боргезе, в 1605 году избранный римским папой под именем Павла V, принял прибывшего из далекой Московии легата Флориана по-домашнему, в фамильной художественной галерее.
Палаццо Боргезе — дворец, приобретенный им ещё в бытность кардиналом, — заполнялся произведениями искусства самыми незатейливыми способами: при помощи обмана, грабежа и мздоимства. В 1607 году у художника Кавальера д’Арпино были конфискованы за неуплату налогов и переданы Боргезе картины раннего Караваджо «Больной Вакх» и «Юноша с корзиной фруктов». В том же году Павел V конфисковал сотню полотен из мастерской Джузеппе Чезари «за незаконное хранение оружия». В 1608 году он путём вымогательств и угроз заставил своего «коллегу» кардинала Сфондрато продать ещё 70 произведений искусства. Самым вопиющим стало изъятие из часовни Бальони церкви Сан-Франческо в Перудже по специальному папскому рескрипту картины Рафаэля «Положение во гроб». Несмотря на горячие протесты жителей города, картину перевезли в палаццо Боргезе.
Как метко выразился Маффео Барберини — будущий папа Урбан VIII — «неистовое желание Аполлона завладеть прелестями Дафны сродни рвению Боргезе к обладанию сокровищами искусства», в том числе чужими.
В день приезда легата Флориана галерея пополнилась двумя полотнами знаменитого Караваджо, одно из которых — портрет самого папы — так и осталось неоплаченным, ибо «не понравилось».
Подволакивая раненую ногу и стараясь держать вежливую преданную улыбку, несмотря на рассеченное по диагонали лицо, падре Флориан, носивший когда-то давным-давно русское имя Фрол, остановился на почтительном расстоянии от своего господина и, сделав глубокий вдох, медленно, тяжело опустился на одно колено.
Павел V увлечённо разглядывал картину. Это был грузный пожилой человек с невыразительной пасмурной физиономией, под стать погоде за окном. Во взгляде его сквозили подозрительность и недоверие. Маленький рот и крючковатый нос придавали Папе сходство с хищной птицей, и это были его единственные выдающиеся черты, ибо в остальном на лице невозможно было уловить ничего запоминающегося. Если бы не яркое папское облачение красно-белого цвета, его можно было бы принять за обычного представителя ватиканской канцелярии с характерным для этой категории чиновников постным выражением лица-маски, скрывающим его мутную суть.
А скрывать было что. Перед его избранием семья Боргезе дошла до полного обнищания, однако всего через три года папства ликвидировала все накопленные долги, и Павел V со своими родственниками стали самыми богатыми сеньорами Италии.
Новоиспеченный папа так усердно обворовывал верующих, что оказался в состоянии истратить четыре миллиона экю на покупку земель для своего племянника, кардинала Сципиона Боргезе. За триста пятьдесят тысяч экю он купил поместье близ Рима, восемьсот тысяч экю потратил на постройки и сады в своём замке. Его кабинет был полон редчайших произведений искусства.
Его Святейшество не просто так опекал своего двадцатипятилетнего племянника, назначив его кардиналом и сменив его фамилию — Каффарелли — на Боргезе. Дело в том, что у будущего Павла V была родная сестра, имевшая с ним любовные отношения и родившая от него мальчика. Таким образом, кардинал Сципион Боргезе являлся для Папы сыном и племянником в одном лице. А ещё он стал его любовником, продолжая сожительствовать с ним и после восшествия своего родителя на Святой Престол.
Непотизм Его Святейшества не ограничивался возведением в сан членов своей семьи. Недрогнувшей рукой раздавал он кардинальские шапки олухам, лишённым мужества и разума, пройдохам, выполняющим только то, что им нашептывал на ухо папский племянник, ослам, пасущимся на землях своих приходов и выплачивающим мзду кардиналу Сципиону Боргезе.
Доведись кардиналам Каппони, Барберини, Лотреку и Спиноле участвовать в публичных дискуссиях, им весьма затруднительно было бы ответить, в каких городах они изучали литературу, ибо из всех произведений письменности им были знакомы лишь векселя, выданные папским племянником.
Что касается остальных членов кардинальской коллегии, то лучше не спрашивать, чем они занимались до того, как их возвели в этот сан. Один служил органистом, другой — уличным лицедеем, третий — сутенером, а четвёртый возглавлял воровскую шайку и легко мог заработать виселицу за ночные грабежи. Прежде чем облачиться в пурпур, все они принадлежали к обществу отборных подонков Рима.
В Ватикане никогда не было ни справедливости, ни чистоты, там не заботились даже о том, чтобы скрывать своё гнусное поведение. При свете дня прелаты, облаченные в епископские мантии, отправлялись к публичным девкам; не стесняясь, убивали мужей и отцов похищенных жён и дочерей. Павел V не отставал от соратников и, как истинный боров, купался в смердящей жиже прелюбодеяния, кровосмешения и мужеложества. Да и как может быть иначе, если он сам отравил жену одного из своих братьев, когда она посмела отказать ему в благосклонности. Как не потворствовать кровосмешению, если он имеет незаконных детей от родной сестры и является отцом кардинала-племянника[1]?
Все эти прискорбные факты из жизни Ватикана были падре Флориану прекрасно известны, но они не отпугивали, не отталкивали его, а наоборот — притягивали и захватывали дух. «Это каким же храбрым человеком надо быть, чтобы, находясь так близко к Богу, вести себя подобным образом⁈», — восхищенно думал он, узнавая про очередные «проказы» Его Святейшества. Если бы кто-то из православного священства позволил себе десятую долю папских забав, он был бы подвергнут всеобщей обструкции со стороны клира и паствы, а здесь, в свободной Европе, все эти непотребства не вызывали никакого отторжения. Это было удивительно, необычно и убеждало Флориана в богоизбранности папы и всей католической курии. Если священник грешит и остается безнаказанным, значит, Бог ему позволил.
Прошло несколько томительных минут. Флориан боялся шевельнуться, пока Павел V не обратил на него внимание. Понтифик тяжело поднялся с кресла — беспокоили отекающие ноги — и подошёл к легату, щуря близорукие глаза. На его лице не дрогнул ни один мускул, а тонкие губы, брезгливо опущенные книзу, только единожды пришли в движение, позволив иезуиту изложить доставленную информацию.
— Мне прекрасно известны язвительные комментарии шептунов, смеющихся над войсками гетмана Сапеги, не сумевшими взять штурмом Троицкий монастырь при пятнадцатикратном перевесе, — осторожно начал иезуит, бросая на Павла V короткие взгляды снизу вверх, — но поверьте, Ваше Святейшество, слухи о нашем превосходстве сильно преувеличены…
Понтифик коротким движением руки предложил иезуиту встать на ноги, и тот, восприняв данный жест как согласие с его словами, скороговоркой продолжил.
— Две тысячи схизматиков, осаждённых в Троице, ни в коем случае нельзя приравнивать к пятнадцати тысячам воинов гетмана. Силы осаждённых нужно умножать как минимум в пять раз, причём дворянские сотни и стрельцы, посланные русским царем на подмогу, — слабейшее звено в этих войсках… Я могу это доказать, Ваше Святейшество, — сделав паузу и увидев удивленно поднятую бровь Павла V, Флориан объяснил: — Схизматики — это фанатики. Все до единого. Примеров множество. Двое самых обычных крестьян, забравшись в подкоп под крепостную стену, взрывают себя и полсотни казаков полковника Лисовского, а их жёны и дети, презирая смерть, под обстрелом, собирают под стенами ядра и стрелы. И это не всё, — иезуит кашлянул, стремясь избавиться от першения в горле, тронул рукой плохо заживающий шрам на лице и заговорил более уверенно: — Наши пушкари и польские гусары уделяют военным exercitium два дня в неделю, обычно с утра и до обедни, алебардщики и казаки — и того менее; всё остальное время, если не заняты в карауле, играют в кости, пьют, сплетничают, скандалят с командирами, грабят население и торгуют трофеями… Впрочем, так же ведут себя и царские войска московитов. Но троицкие монахи, вставшие к монастырским орудиям, посвящают военному делу всё своё время, от зари до зари, прерываясь лишь на молитву, короткий сон и время приёма пищи… На овладение секретами военного дела они тратят в семь раз больше времени, поэтому их пушки стреляют трижды там, где наши — один раз, и попадают точно в цель в два раза чаще.
— И этому они научились за три месяца осады? — недоверчиво спросил племянник папы.
— Монастырский оружейный двор существует более двух веков, — подобострастно взирая на Павла V, ответил кардиналу иезуит, — оружие с клеймом русских монастырей можно найти при дворах европейских правителей. Было бы странно предполагать, что мастера, умеющие делать первоклассные пищали и мушкеты, не способны из них стрелять. Нет, Ваше Преосвященство, троицкие монахи постигают военное дело не три месяца, а всю свою жизнь, поэтому сегодня каждый из них стоит пятерых солдат гетмана Сапеги…
— Даже так? — подал голос молчавший понтифик.
— По пути к Святому Престолу у меня было время подумать, Ваше Святейшество, — почувствовав в голосе Павла V раздражение и сарказм, торопливо произнес Флориан, — и я пришёл к выводу, что воин-монах — это идеальное гармоничное сочетание двух ипостасей. И тот, и другой на поле брани вверяет свою судьбу в руки Господа, для обоих служение есть дело жизни, а мирская суета — вред. Глупо пренебрегать столь ценным ресурсом и отрицать эффективную организацию военного дела монастырскими схизматиками, — Флориан зажмурился, вспоминая и переживая всё, что случилось с ним под стенами Троицкого монастыря. — Бесценный опыт — то, что я получил, не получив того, что хотел, — продолжил он. — Надеюсь на вашу мудрость и умение правильно распорядиться моими знаниями и предложениями. Считаю, что стоит бережно перенять их изобретения для укрепления и возвышения верховенства истинной веры и вашей власти.
Произнося последние слова, иезуит открыл глаза, посмотрел на понтифика и, наткнувшись на его ледяной взгляд и пренебрежительное, капризное движение кисти, замер, прервав собственную речь.
— Сципион, мальчик мой, напомни мне, пожалуйста, с какой миссией мы отправляли падре Флориана к этим северным дикарям, — проскрипел Павел, поворачиваясь к легату спиной и направляясь обратно к своему креслу. — Что мы хотим видеть в нашей резиденции и что нас интересует?
— Библиотеку царя «Ивана Кошмарного»[2] и Бон-По! — услужливо выгнув спину, напевно произнес молодой кардинал.
— Библиотеку я не вижу — значит, ты её не нашел, — глубоко усевшись в кресло и сцепив руки на животе, резюмировал Павел V….
— В момент моего отъезда обитель схизматиков ещё не пала, — опустил голову Флориан, чувствуя, как холодная капля пробежала по лбу.
— В таком случае… Напомни, Сципион, как там это было… — поморщился Его Святейшество и выжидательно посмотрел на племянника…
— Лета 1380 от Рождества Христова московит по прозвищу Пересвет победил тибетского монаха Челубея, владевшего древнейшим боевым искусством Бон-По и слывшего поэтому бессмертным[3], — торопливо озвучил справку кардинал. — По информации, имеющейся у курии, победить такого противника способен только воин, освоивший равноценную или лучшую технику, которой обладал Пересвет, и могут знать его прямые потомки. Один из них находится в настоящее время в Троице-Сергиевом монастыре…
— Ты видел его, Флориан? — тихо спросил Павел V.
— Да, Ваше Святейшество, — неслышно промямлил легат.
— Судя по твоим ранам, переговоры зашли в тупик?
Флориан кивнул, не в силах проглотить застрявший в горле ком.
— Однако ты выжил… — взгляд понтифика стал колючим и холодным, — из чего я делаю вывод: или потомки Пересвета разучились воевать, или ты обладаешь знаниями, превосходящими тибетские и троицкие… Обладаешь и молчишь…
— Но, Ваше Святейшество!…
— Погоди, Флориан, не раздражай меня, — Павел V прикрыл глаза, пожевал губами и ухмыльнулся. — Тебе будут предоставлены комфортабельные апартаменты и два дня, чтобы вспомнить, как тебе удалось выжить, что делал ты и твой… наш враг, записать все ритуалы древнейших искусств, дарующих победу в бою и бессмертие. Если за это время ты не справишься, мы поменяем твои апартаменты на менее комфортные… Ну а потом — не обессудь. И прости, мне некогда ждать, да и тебе тоже. Стража!…