— Сейчас?
— Нет, чутка погодь, задние должны начать напирать, чтобы куча мала получилась.
— Ну?
— Ещё чуть-чуть… А вот сейчас пора! Пали!
Пушка прогрохотала, окутавшись смрадным дымом. Раненые завыли на разные голоса. Столкнувшиеся польские колонны отпрянули друг от друга и опоясались огоньками зажженных фитилей.
— В кого они палить собрались? — удивленно спросил Игнат, но ответ не услышал. Как перед весенней грозой, прокатились нестройные, но многочисленные залпы, а после во все стороны разнёсся так хорошо знакомый писарю звон клинкового оружия.
— Что случилось? Ляхи на стенах? — заволновались пушкари, не в силах разглядеть через бойницы происходящее.
— Нет, там только наши!
— С кем же тогда латиняне бьются?
— Помощь царская подошла!
— Да, наверно ратники князя Скопина прибыли! От мельницы ударили!
— Эх подмогнуть бы им!
— Да чем ты подмогнёшь, доходяга!
Меж тем, сражение под стенами обители набирало обороты и ширилось. В предрассветной тьме не было видно сходящихся полков, но по крикам, залпам и звону оружия было понятно — с обеих сторон сражаются тысячи![34]
— Наши пришли! Родненькие!- повторяя эти слова, словно заклинание, Ивашка бросился к воротной башне. — Отворяй ворота, служивые! — крикнул он караульным стрельцам, задыхаясь от радости и быстрого бега. — Наши под стенами! Помощь подоспела!
— А если латиняне ловчее окажутся? — с сомнением потер подбородок десятник, — а нас тут — два калеки. Да и приказа не было. Погодь!
— Да ты чуть-чуть подними! — Ивашка чувствовал, что не выдержит муки ожидания, — я мышкой проскользну — посмотрю что там и как, и сразу обратно!
Многопудовая решетка дрогнула, поднимаясь над землей. Качнулись дубовые ворота. Перекатившись боком по слежавшемуся снегу, Ивашка вскочил на ноги и носом столкнулся с всадником на коне редкой белой масти.
— Здоров будь, Иван Изначальный! — раздался звонкий голос. — Заждался небось, да?
— Юрко! Так это ты, брат, — только и смог вымолвить писарь, от головокружения хватаясь рукой за сбрую и чувствуя, как ослабели ноги.
Георгий спрыгнул с седла, подхватил отяжелевшее тело Ивана под мышки, бережно опустился вместе с ним на снег, поддерживая за плечи.
— Я ж обещал, Ваня! Слово давал!
— Какой ты молодец, Юрко! Как же ты вовремя!
— Все наши здесь, Иван! Все до единого!…
— Ты не уйдешь? Не оставишь меня?…
Георгий улыбнулся своей загадочной улыбкой, покачал головой, откидывая со лба непокорную прядь.
— Как же я тебя оставлю, если ты — один из нас.
— Что значит «один из нас?»
— А то и значит, Ваня. Быть воином — значит жить вечно…
Писарь блаженно откинул голову на плечо витязя, снова увидев на светлеющем небе едва различимый облик молодой женщины и струящийся звездный шёлк в её руках. Еле заметная вуаль ниспадала на стены обители и покрывала её мерцающим сиянием.
— Покров над Троицей, — прошептал Иван, чувствуя, как внутри разжимается взведенная пружина, тело расслабляется и наполняется тихой, полноводной радостью. — Значит, всё не напрасно… Всё не зря…
Поутру алая заря открыла осаждённым страшное зрелище — всё вокруг стен было усеяно трупами, кто-то стонал, кто-то хрипел в предсмертной агонии. Над побоищем реяли почувствовашие наживу вороны.
Раненые, взятые в плен, рассказывали защитникам Троицы удивительное: отряды иноземных наемников из Львова услышали сбоку и позади себя русскую речь тушинских казаков войска Сапеги, приняв их за вылазной отряд из обители, и дали залп из мушкетов в упор. Казаки, ненавидевшие поляков, ответили яростной рубкой. Отряды смешались. К сражающимся подтянулась подмога с обеих стороны. Забыв про штурм монастырских стен, словно помешанные, они стреляли друг в друга, рубили, кололи. Всю ночь до рассвета по холмам и оврагам вокруг обители гуляла кровавая коса смерти…
Отслужив молебен о чудесном спасении, защитники монастыря готовились к новым штурмам и приступам. Но этого почему-то не случилось ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц.
Русские казаки из рядов неприятеля рассказывали о видении преподобного Сергия накануне штурма: он поведал, что участвуют они в богопротивном деле и жестоко расплатятся. Атаманы Андрей Болдырь и Пантелеймон Матерый вняли видению и тайно увели своих станичников из лагеря. Может, потому и сохранили их жизни.
Латинянам повезло меньше. Сапега и Лисовский с поляками, литовцами и русскими изменниками
«побегоша к Дмитрову, никем не гонимы, но токмо десницею Божиею;…И велико богатство мнози по них на путех обретаху, не от хуждыпих вещей, но и от злата и сребра и драгих порт и коней. Инии не могуще утечи и возвращающеся вспять и… прихождаху во обитель к чюдотворцу, и милости просяще душям своим и поведающе, яко 'мнози видешя от нас велики зело два полка гонящя нас, даже и до Дмитрова».
До Дмитрова добралась тысяча человек — всё, что осталось от 12-тысячного латинского войска…
Канонада, чуть утихнув, разгоралась с новой силой яростно и неутолимо, перекрывая своим грохотом навязчивый треск разнокалиберной стрелкотни. Бандеровцы и остатки легиона «Свобода России», прижатые к стенам Киево-Печерской лавры, сопротивлялись отчаянно.
— Ваня! «Писарь»!
Дверь, ведущая в подвал, приоткрылась, хмурое бледное лицо выглянуло на божий свет, щурясь от недосыпа и постоянно висящей в воздухе пыли.
— Не ори — не дома!
Из подвальной темноты выскользнул вихрастый парень в камуфляже, настоящий цвет которого из-за штукатурки и грязи угадать было невозможно. Пристально оглядел штурмовика, держащего за шиворот какого-то связанного типа с шевроном в виде бело-сине-белого флага, кивнул в сторону Лавры, спросил:
— Ну как там?
— Тяжко…- покачал головой штурмовик. — По-хорошему, командир, передовые группы надо менять или отзывать. Мужики на пределе…
— А это что за гусь?
— На церквушке с пулемётом сидел. До последнего отстреливался, гад! Если бы не сосед с «Копьём», хрен бы его выцарапали…
Иван оглядел пленного, сорвал мерч с придуманным, несуществующим флагом, швырнул подальше, всмотрелся в бейджик.
-«Бес», стало быть? Ну и что, глупый бес, зачем ты в бутылку полез? — перефразировал он Пушкина.