Жена, бывшая теперь, явилась, конечно, в числе первых. Она сказала, что пришла забрать попугайчиков, чтобы они не подохли без присмотра, но Адаму было ясно, что приходила она насладиться его унизительным положением. "Этого следовало ожидать", - выражало ее лицо.
Человек, которого звали Колпачком за его низенький рост, который ссужал деньги под разбойничьи проценты, скупал краденое, брал вещи в залог, приходил, чтобы увериться в целости и сохранности Адама, тоже его должника. Он даже пощупал его пальцами и спросил:
- Ты, Адам, все помнишь?
Колпачок боялся, что он забыл про долг. Адам помнил все. Но речь его была речью окунувшегося в хаос забвения: обрывки слов, дикие звуки, произносимые с натугой идиота.
Воробьев, журналист из "Шуйских вестей", сказал, что горячая новость про Адама пойдет в ближайший номер, сделал фотографию и оставил зачем-то визитную карточку, привычку раздавать визитки он завел с недавнего времени; хотя в городе все, тем более Адам, и без того знали, кто такой Воробьев.
- Ужас! - воскликнула Инесса Павловна, самая интересная женщина на Верхнем Валу, владелица "Дома красоты" - вместе косметического салона и парикмахерской. - Какой ужас! Что делается! Каждый день слышишь какой-нибудь ужас. Вы мне можете сказать, когда это все кончится?.. когда мы, наконец, начнем жить по-человечески, как во всем мире живут? Воры, налоговая полиция, мыши... Меня замучили мыши! Я не знаю, как с ними бороться. Они пугают клиенток. Мыши, говорят, к голоду. Я не удивлюсь... У нас может случиться что угодно. А тут еще слышу - молния! Ужас! Лишили языка единственного человека в этом паршивом городе, с которым можно было поговорить по-человечески, по-французски.
Инесса Павловна не знала по-французски ни слова. У нее была дочь, берущая у Адама уроки французского. Он в последнее время зарабатывал только репетиторством, и это были неплохие заработки, потому что желающих говорить на иностранных языках становилось все больше, но денег не хватало одинаково, сколько бы он ни зарабатывал.
- Что же нам делать? - спросила Инесса Павловна. - Ведь во французском языке главное - произношение, прононс, но какой же теперь, пардон, прононс, если вы даже по-русски ни бе ни ме! А плату взяли за месяц вперед.
Адам не вернул ей денег, взятых вперед, он их как раз вчера потратил.
- Плюнь, не переживай. Сегодня с тобой, завтра со мной, - сказал Епинохов, утешая Адама. - Жизнь - это катастрофа.
Епинохов по роду занятий имел дело с прошлым, от которого, в самом деле как после катастрофы, мало что уцелевает, поэтому и выражался так о жизни. Он жил в ожидании катастроф, любил читать в газетах сообщения о тайфунах, наводнениях, землетрясениях, прогнозы экономических, экологических, демографических и прочих кризисов, не верил в будущее ни Шумска, ни остального человечества и вместе с тем был деятельный человек, энтузиаст музейного дела, хлопочущий беспрестанно о приумножении коллекций. К Адаму он пришел не только с утешением, но еще с расчетом. У него не было денег на покупку половецкой бабы, он решил, что онемевший Адам не сможет отказать ему и отдаст бабу даром. Адам отказал. В этой бабе он видел теперь что-то родственное себе, такое же безмолвное.
- Тогда хоть камень отдай, - сказал Епинохов, имея в виду камень, который лежал у порога дома.
О камне этом, с загадочными письменами на нем, было известно Адаму от отца, что он со дна моря, и высечена на нем песня. Ведь все песни на земле, рассказывал отец, настоящие песни, а не песенки, пошли от народа, жившего в древности там, где сейчас море. Отец нашел этот камень, когда был молодым. В его молодости море еще выкидывало камни с песнями, их разносили по земле вольные люди - странники. Море выкидывало камень, странники собирались возле него и садились пить вино. Пили и смотрели на камень, пили и смотрели, пока песня сама не входила в их души. Адам все надеялся разгадать надпись на камне с помощью словарей, а теперь у него к камню был еще один интерес. "Вдруг, он мне поможет вернуть голос?" Теперь он готов был верить, что рассказы отца не все вымысел и что в камне этом действительно таится сила, возвращающая человеку песенный дар. "Не наврал же отец про виселицу. Я видел ее!" Адам не отдал камень в музей.
С расчетом на то, что сейчас он будет сговорчивей, приходили к Адаму, кроме Епинохова, покупатели дома. Адам затеял продажу дома еще несколько месяцев назад. Он хотел взамен купить двухкомнатную квартиру, а на остальные деньги попутешествовать по миру. Покупатели на его дом находились, однако, поторговавшись и не добившись уступки со стороны Адама, они перестали было докучать ему, а теперь набежали. Покупателям Адам показывал просто кукиш. "Ищите дешевку в другом месте!"
Приходил в дом к Адаму Вилен Ветров - человек, без которого в Шумске не обходилось ни одно общественное событие. Нужно ли было устроить какое-нибудь торжество - юбилей, банкет, свадьбу, похороны,- звали Ветрова. Он устраивал, произносил речи, и перед Адамом он тоже сказал что-то похоронно-юбилейное:
- Скорбим... сочувствуем... многих лет... свершений...
После Ветрова на смотрины к Адаму явились Попрыгунчики - пара городских дураков, которые были похожи друг на друга, как близнецы: оба толстенькие, низенькие, плешивые. Они всегда бегали по городу вместе, и там, где что-то случалось, непременно можно было увидеть эту неразлучную пару. Никто не помнил настоящих имен дураков, а Попрыгунчиками их прозвали за то, что в беге или ходьбе они вдруг начинали подпрыгивать, подскакивать, точно резиновые мячики. Увидев на пороге своего дома дураков, Адам таким нечеловеческим голосом рыкнул на них, что Попрыгунчики разлучились и бросились бежать по улице в разные стороны.
Вместе к Адаму пришли священник, отец Владимир, и капитан Шерстобитов, милицейский капитан.
- Ничего, дружище, - сказал Шерстобитов. - К ударам судьбы нам не привыкать.
Он сказал так, потому что недавно еще был майором. Человек он был неуравновешенный и слишком легко хватался за дубинку или пистолет. В последний раз схватился он за пистолет, когда в отдел к нему явились Попрыгунчики с просьбой записать их в милиционеры. Шерстобитов гнался за дураками по улице, паля в них, подскакивающих от ужаса вровень с забором. Одна пуля попала в ногу случайному прохожему.
- Как же ты теперь деньги будешь зарабатывать? - озабоченно спросил отец Владимир. - Хорошо, если голос восстановится, а если нет?
Отец Владимир тоже близко к сердцу принял несчастье Адама. Для него постоянный, мучительный вопрос был денежный вопрос. Нуждался в ремонте храм, нужно было выкупать отлитые уже колокола, а денег не было.
Капитан Шерстобитов и отец Владимир разговаривали, Адам молчал. Он молчал, словно был кругом виноватый. Он молчал и перед Раисой по прозванию Кобыла (она ходила, выкидывая ноги, подобно лошади на параде), славной своей подружкой, безотказной его утешительницей во многих моментах жизни. Она тоже приходила утешать его только разговорами.
- Бедненький... - сказала Раиса. - Вы, мужчины, такие ранимые.
Много приходило к Адаму людей, и все они говорили-говорили, как будто знали что-то очень важное, хотя на самом деле именно умолкнувшему Адаму было о чем рассказать. "Вы только послушайте! Огненный хорт и горбун на нем! Я это видел! Ipsis oculus! Собственными глазами!"
Никто не услышал от Адама о страшном, чудесном видении ему у Старой Могилы. Адам онемел. Он пытался рассказать об этом, его с интересом слушали. Всем в диковинку было идиотское лопотание вчерашнего краснобая и знатока многих языков.
"Что это было, а? Неужели отец и в этом был прав: неужели я видел духа князя Славинецкого?"
Отец Адама рассказывал, что клады князя Славинецкого сторожит его дух, который является время от времени в город, чтобы пересчитать свое золото.
"Неужели духи существуют? An non spiritus existunt? У кого бы спросить?"
* * *
Никогда еще Адам не вызывал у людей такой интерес, как в эти дни. Однако людей трудно удивлять три дня подряд, и на третий день немота Адама была для них так же привычна, как раньше его многоречивость.
Два дня сидел Адам дома, не показывался в мир, а на третий вышел, и этот мир уязвил его. И на черту в нем ничего не сдвинулось от происшедшего с ним, Адамом. Стояла та же мглистая, насыщенная электричеством жара. Валялся под забором пьяный музыкант Гехт. Старик Копеич прошел мимо, не поздоровавшись, уверенный, должно быть, что он уже видел сегодня Адама. Равнодушно встретили его врачи городской поликлиники. Отоларинголог посмотрел ему в рот и сказал, что речевой аппарат исправен, а все дело в нервах. От психоневролога он услышал:
- Я бы на вашем месте не переживал. Если вы потеряли трудоспособность чего же лучше! Оформляйте инвалидность, получайте пенсию. Я вам советую просто подождать. Рассосется как-нибудь, отпустит. Сколько угодно бывало случаев. Человека парализует, а потом, глядишь, отпускает. Вас даже не парализовало. Не парализовало, не убило... Да вы редкий счастливец!
От врачей государственной медицины Адам пошел к частным врачам. Эти лекари зря не болтали. Им надо было платить за каждое слово. И столько, что Адам сразу понял, кто он. "Я нищий!" В поликлинике его назвали инвалидом, а здесь, впервые в жизни, всерьез дали почувствовать, что он нищий. Это было сильное ощущение.
Пока Адам не ходил по врачам, он не задумывался, кто он среди больных и здоровых, бедных и богатых. Будто нарочно дразня, наглядно показывая, кто он теперь, встретился ему после врачей нищий Цмок. Это был самый старый нищий в городе, роковой нищий. Когда-то на пожаре он украл, а через некоторое время сгорел его дом, и Цмок превратился в вечного нищего, злого, жадного, не радующегося ничему в жизни. В городе бытовало поверье, что встреча с Цмоком - к несчастью. Но Адаму уже нечего было остерегаться. Самое скверное, что могло случиться с ним, случилось. "Я потерял все!" - так ему казалось.
Цмок потянулся за подаянием, Адаму нечего было положить в его руку. Он повернулся к Цмоку спиной, нищий плюнул и забранился.
"Что же делать? Денег ни копейки..." Как у всякого человека, попавшего в трудное положение, нашлось у Адама немало благодетелей в виде советчиков. Их бесполезные советы не стоили им ни копейки издержек, зато подкрепляли в убеждении, что они добрые и милосердные люди. Одни советовали ехать лечиться за границу; другие - полизать язык колокола; третьи - искать исцеления у Калиновского, местного психиатра, гипнотизера. Советчики знали, что у Адама нет денег для поездок за границу, что лизать язык колокола так же бесполезно, как лечиться у Калиновского, но они не могли упустить возможность сделать доброе дело.
Советчики понимали про Адама не только то, что ему надо сейчас делать. И мысли его, безответного перед ними, были известны им:
- Я понял, что ты хочешь сказать. Нет, ты не прав. Тебе все-таки лучше... Да-да... - прерывали они властно Адамово мычание. - Я прекрасно тебя понял. Ты хочешь сказать... Но ты ошибаешься.
"Да я не про то! - пытался вымучить из себя Адам осмысленные звуки.- Я видел... И если я видел, то не свидетельствует ли оно скорее о существовании духов, чем об их несуществовании? Свидетельствую, это был дух князя! Который явился проведать клады. Понимаете ли вы меня?"
Адам в отчаянии попробовал описать свое видение на листке бумаги написанные слова были какие-то мертвые, ему самому не верилось в них. Об этом с убедительностью можно было только рассказать. "Я теперь знаю: клады князя не легенда. Они существуют на самом деле. Понимаете ли меня?"
Ни у кого не хватало терпения понять Адама, а случай один подсказал, что лучше не искать понимания. "Не поверят, обсмеют, а то еще Калиновского с санитаром вызовут". Случай был такой. Адам, походивший по врачам и просто по людям, возвращался домой. У одного дома он увидел толпу, милицейскую машину и "скорую помощь". Пройти мимо, не узнав, в чем дело, было невозможно. Ему объяснили, что в доме засел мужик с топором, сокрушивший всю мебель и чуть не зарубивший жену.
- Крепко засел. Дверь шкафом завалил. Вон кричит...
- Я просто так не сдамся! - послышался крик из форточки.
У окна стояли какой-то начальник из милиции и человек в гражданском психолог. Они уговаривали буяна образумиться. Он отвечал:
- Пошли вы... Не мешайте мне отдыхать.
В окне мелькнуло багрово-синее лицо - лицо человека, нечаянно глотнувшего яда и мечущегося в поисках спасения. Ситуация явно нуждалась во вмешательстве Адама. Толпа, в которой было немало приятных глазу женщин и девушек, ждала, чтобы к форточке подошел Адам и сказал единственно ему известные слова: "Где ты был, брат мой? Что с тобой случилось? Я тебя не узнаю. Брат мой, мой страдающий брат... Я понимаю тебя. Ты одинок. Но поверь мне, дело не в том, что нас никто не любит. Дело в том, что мы утратили способность любить. Ты помнишь..." Адам молчал три дня, ему казалось, если он сейчас заговорит, от его слов не то что топор выпадет из рук озверевшего человека, но вздрогнут горы и мертвецы встанут из гробов.
А между тем увещевания психолога только разъяряли мужика с топором. Слышно было, как он бьет в доме последнее недобитое и орет матюги. Толпа волновалась, десятки глаз, казалось Адаму, обратились к нему с последней надеждой. Восторг в груди почувствовал он, некую вдохновенную легкость во всем теле, и еще бы миг, был уверен Адам, и легко и свободно, как птица, выпущенная на волю, вырвалась бы из него человеческая речь: укрощающая зверей, сдвигающая горы, питающая жизнь.
Адам не успел изречь глаголы жизни. На место происшествия вдруг, шагом Петра Великого, явился Шерстобитов.