- Корней вчера тут лежал, - пояснил он. - Он из реки выплыл. Когда лежал, крестик был, а когда хоронили, крестика не было. Потеряли. Надо найти, отдать Корнею.
"Оказывается, Корней утонул! - понял Адам. - А вчера всплыл. И вчера же его похоронили. Вот так дела! Митька ищет крестик, чтобы положить в могилу. Украли его, конечно. Хороший был крест, старинный, серебряный. Но как же так! Корней уже в земле... Ты теперь не думаешь, что это я его убил?" написал он тростинкой на мокром песке берега.
- Ты сам сказал, - был простой ответ.
У Адама едва не прорезался голос. Так сильно ему захотелось закричать, что людям нельзя верить вот так сразу, что нельзя быть этаким простаком в жизни, что люди и жизнь... Много здравого, что знал Адам о жизни и людях, захотел он объяснить, но не смог. Всякое знание в нем было онемевшее. А писать про это - и берега бы не хватило. "Пойдем ко мне жить",- написал он.
- Зачем? - спросил Митя.
"Один ты пропадешь. Человеку для жизни много чего надо. Нужны деньги, каждый день нужны".
- Я умею зарабатывать деньги, - ответил Митя. - Я теперь посуду в кафе мою, а раньше раков на дороге продавал. Я знаю на реке места, там раков много. По дороге богатые ездят, они любят раков.
"А ты богатым не хочешь стать?"
- Не хочу. Зачем? Я и так могу раков наесться.
"Да, неплохо бы сейчас раков... - поискал у себя по карманам Адам в надежде найти какую-нибудь конфетку; нашелся орех, да и тот оказался пустым. - Эх, был орех, а теперь свистун".
- Ты деньги потерял? - спросил Митя. - На, - достал он из кармана горсть монет. - У меня еще есть.
Адам, конечно, не взял этих денег. Ему нужны были другие деньги, и он думал о них весь день. "Деньги, проклятые деньги..." Нечего было и надеяться одолжиться у кого-нибудь; все понимали, что дела его плохи, что деньги, ему одолженные, все равно что потерянные. Епинохов ему обещал постоянное место ночного сторожа в музее, но не раньше чем на следующей неделе. Женщины, у которых Адам прежде с легкостью находил кров, стол и постель, как-то очень быстро изгнали его даже из собственной памяти. Место Адама в их жизни заняли другие мужчины. "Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда", увидел Адам надпись над входом в шашлычную и подумал, что мудрость сию следовало бы не на фанере написать, а выбить в граните. Адам не выдержал и продал золотое обручальное кольцо. "Петушку пшена купить", - оправдал Адам свой поступок.
Ночью Адам сидел на Старой Могиле при дороге и думал, как же ему все-таки встретиться с духом князя. Соображений по этому поводу было множество, но все они были как множество машин на дороге, которые не задерживали надолго внимание, исчезали, повторялись, вновь исчезали. Требовалось всего одно соображение, единственное, остановившееся в очевидной непреложности. "Но вот попробуй останови его, - думал Адам, глядя на бесконечное, безостановочное, как само время, движение машин на дороге. Дух, agens, движущая сила... Какая сила движет им, почему неспокоен этот дух? Что связывает живых и мертвых? Что нас может свести?"
Адам думал о духовном, пока не услышал человеческие голоса на дороге. Они приближались со стороны города. Немного погодя Адам увидел двух девиц в очень коротких юбках. У памятника разбившемуся шоферу они остановились, чтобы покурить. Они курили, Адам соображал: "А им что тут надо?" Вдруг одна из девиц вышла на дорогу перед приближающимся большегрузом и задрала юбку. В свете фар ослепительно было видно, что под юбкой у нее больше ничего. "Эге! Да они на работу вышли".
Одну девку подобрали быстро, другая что-то запозднилась. "Дура! сердился Адам, которому она мешала думать, отвлекала. - Попкой к ним надо поворачиваться, попкой! На передок не каждый может соблазниться, но перед попкой никто не устоит". Адам был ценитель женских попок и после лица считал эту часть тела прекраснейшей в женщине. Светила луна, Адам вполне мог оценить задок у девки. "Сколько у меня денег в кармане?" Денег было неизвестно сколько. Их наверняка хватило бы утолить обыкновенный голод, но сколько нужно было заплатить за утоление вот этого голода, терзающего подбрюшье, Адам не знал, он никогда еще не пользовался продажной любовью. Наконец-то девка уехала, и Адам смог вернуться к своим мыслям. "Что-то мне надо сделать, но что?"
Что ему надо сделать, чтобы встретиться с духом князя, Адам понял благодаря случаю. Как-то после обеда он увидел похоронную процессию: грузовик с гробом и крестом, возвышающимся над кабиной, толпу провожающих за грузовиком, и вереницу машин вслед, в которых ехали посторонние к похоронам. Никто из них не хотел обгонять покойника, все понимали, что добром этот обгон не кончится. Грузовик ехал изнурительно медленно, водители машин покорно ждали, когда он свернет на кладбище. Даже Пупейко, влетевший на Верхний Вал в "мерседесе" с мигалкой, потушил ее и медленно покатил в хвосте процессии.
"Крест - вот что должно остановить духа! Духи в какие ворота входят, в такие и выходят. Возвращаться князь будет через ту же виселицу, не иначе. Он еще в городе, ведь другой грозы после той не было. Крест - вот что связывает живых и мертвых! Знак креста явлен всем, и сила, которая движет духом князя, не сможет переступить через крест. Надо закрестить дорогу!"
Мысль, осенившая наконец-то Адама, была простая, верная своей простотой, ничего проще нельзя было придумать. "Как это я сразу не догадался! Вроде бы не дурак... Я встречусь с князем! Я закрещу дорогу и не выпущу его, пока он мне не укажет, где спрятал свое золото. Он будет в моей власти! Сегодня же ночью надо закрестить. Только бы грозы до вечера не случилось".
День прошел спокойно, без грозы. Вечером, перед тем как Адаму отправиться на дорогу, с ним случайно встретился Воробьев. Лицо Адама светилось, как у человека, поймавшего необыкновенную удачу.
- Что это ты какой-то... - спросил Воробьев. - Банк сорвал?
Адам молчал - сокровенно, властно, победительно. Воробьев засуетился:
- Не посидеть ли нам "У земляка"? У него вино натуральное крымское, без обмана. Я плачу, не беспокойся.
Адаму было удивительно услышать от Воробьева, что он платит. Еще удивительней было услышанное от него в кафе, куда они зашли. После двух стаканов вина Воробьева прорвало, понесло словами. Словно это он, а не Адам молчал много дней и ночей подряд. Он жаловался, оправдывался, искал сочувствия и понимания у немоты Адама.
- Вот говорят, Воробьев жопу лижет Пупейко. А кто сегодня не лижет, кто! Всем хочется кушать. Считают, сколько я на выборах мэра заработал. А никто же не знает, сколько мне приходится тратить!
Адам молчал. А Воробьев говорил-говорил, вверяя исповедническому молчанию Адама жалобы на жену-мотовку, на хроническую язву желудка, лечение которой тоже требовало денег, на новую машину, сжигающую бездну бензина.
- За все Воробьев платит, за все!
"Довольно, - положил на его плечо тяжелую руку Адам. - Я тебе помогу. Хоть ты подлец, Воробьев, но я и тебе помогу. Дайте только срок".
Идя в ночь к дороге, Адам взял с собой спички и обрезки досок, чтобы жечь костер на Старой Могиле, пугать огнем блудливых девок, которые могли бы помешать ему. О том, что огонь способен не только пугать, но и привлекать людей, он не подумал. Впрочем, человеку, который вышел из темноты к костру, Адам был рад. Это был Митя Дикарь, он не мог ему помешать. Адам не спрашивал Митю, откуда он взялся, и Митя не спрашивал Адама, что он тут делает. Они сидели и молчали, глядя на огонь. Потом Митя достал из-за пазухи бузиновую свирель и засвистел что-то птичье.
"Кто тебя научил делать?" - показал Адам на свирель.
- Гехт. Он хочет меня еще на аккордеоне научить. Чтобы и я на свадьбах играл, деньги зарабатывал. Гехт сегодня в "Дом красоты" хотел зайти, только дверь не мог открыть. Я помог ему, а Инесса Павловна выбежала и закричала на нас. Тебя, урода, вонючку такую, в говне нашли, а ты еще хулиганишь, вот как она закричала на меня. Зачем она так сказала, Адам? Я знаю, где меня Корней нашел, но я не вонючка. Я в реке каждый день купаюсь, а зимой мы с Корнеем в баню ходим. Правда ж, я не воняю, Адам?
"Правда, - кивнул головой Адам. - Ты чистый".
- Ты не боишься ночью один? - спросил Митя. - Ну, тогда я пойду домой.
"Ничего, скоро... - подумал Адам, оставшись один. - Гехта вылечу от алкоголизма, Мите куплю флейту..." Он кинул в костер последние дрова. Машины по дороге шли уже не одна за другой, но поодиночке и все реже. "Пора!" Как закрестить дорогу, чем - об этом не стоило долго размышлять. Закрещивать дорогу нужно было, конечно, кровью, чем же еще! "Кровью начинают и заканчивают. Кровь никогда не проливается без последствий". Адам вынул ножик, поднес его остро наточенное лезо к огню. Лезо зарделось, запахло каленым железом. Это был запах энергии и мужского дела. Адам закатал рукав рубашки. Пульс бился ровно. "Ну, в первый раз, в лучший час. Чтобы только жилу не порезать... Experimentum crucis - испытание крестом! Да будет мне удача!" Кровь тоже пахла железом. Адам почувствовал себя как некогда в кузнице у отца, где железо делалось прозрачным, а голоса звучали по-особому звонко, точно на празднике.
Кровь стекала по пальцам, Адам вел линию на асфальте всей пятерней. Крови в нем было много, линия креста нигде не прервалась. Он, сосредоточенный, забыл, где стоит, и одна машина, просигналив отчаянно, едва не сбила его.
Начертав крест, Адам посмотрел на памятники разбившимся шоферам, на курган, на огни города за рекой. За всем видимым скрывалось невидимое, хоронились тайные силы, готовые проявиться неведомым образом. Адам сделал ход в игре, правил которой не знал, но он не сомневался, что ход его верен. "Будь что будет! Я запер его". Памятники шоферам, безмолвные свидетели Адамова деяния, пугающе белели в темноте и напоминали о гибели, подстерегающей человека на любом шагу его пути. Адам не испытывал робости, он не боялся мести князя. "Гибелью моей он не освободится. Надеюсь, духи соображают не хуже людей. Мы договоримся".
* * *
Адам, надеясь договориться с князем, как-то позабыл, что он не в состоянии разговаривать с кем-бы то ни было. Когда он вспомнил об этом обстоятельстве, оно его не обескуражило. "Пусть явится, там разберемся. Ему без слов должно быть понятно, что мне нужно". И Адам стал ждать дорогого гостя, хотя прежде грозы вряд ли стоило его ждать.
А грозы все не было. Погоды стояли душные, на голове Адама, в густых, спутанных волосах, трещало электричество; вокруг Шумска по ночам, как далекая канонада, слышалось громыхание; над городом гроза не разражалась. И в дом к Адаму являлись все не те гости. То не было никого, то вдруг скопом вспомнили об Адаме. Каждый день, неизвестно зачем, приходил Воробьев. Он рассказывал какую-нибудь свежую городскую сплетню и на прощание обещал не оставлять Адама в покое, навещать его почаще. "Вот друг у меня объявился, недоумевал Адам. - Что ему надо? Какая корысть от меня?"
Приходила медсестра, из поликлиники, чтобы сделать прививку от детской болезни - дифтерита. "Я никогда ничем в жизни не болел, - заявил Адам в письменном виде. - Колоть себя не позволю. Это мое личное дело, болеть или не болеть".
- Капризные какие, - сказала медсестра. - Вот для таких, не болевших ничем, детские болезни особенно опасны. Развели тут грязищу, - посмотрела она с неодобрением на петушка-королька и его помет, усеявший пол. - Инфекция может возникнуть, такая жара стоит.
Медсестра была в белой одежде, в халате, а Адаму всякая женщина в белых одеждах виделась невестой, ждущей жениха, и он, не владея чувствами, да и не желая ими владеть, попытался обнять ее, в ответ на что получил даже не пощечину, а подзатыльник. Из волос его с треском посыпались искры. "Не отвлекаться, - сказал себе Адам после ухода медсестры.- Есть дела поважней. Но в чем-то она права. Надо порядок в доме навести. Придет князь - а у меня хлев".
Напоминало о себе и государство. Приходил налоговый инспектор. Кто-то из соседей донес, что Адам занимается репетиторством без патента. Приходил милиционер, участковый инспектор. В милицию донесли, что Адам торгует наркотиками. Приходили агитаторы из команды мэра, желающего баллотироваться на второй срок. "Государство! - это было одно из самых нелюбимых Адамом слов. - Оставьте меня в покое! У меня свое дело".
Во вторник или среду этого ожидания, ожидания грозы, Адаму принесли бесплатный билет на концерт. Пупейко отмечал десятилетие своей деятельности и приготовил для горожан подарок: бесплатный концерт заезжих артистов и футбол с разыгрыванием лотереи. Адаму от этого праздника достался билет на концерт.
- В рамках благотворительной акции господина Пупейко, - сказали ему в лицо. - Для инвалидов и сирот.
Никогда еще в жизни Адама так не оскорбляли. "Это я инвалид? - грохнул он кулаком по столу, который не рассыпался от его удара лишь потому, что был сделан еще отцом и прошел все испытания застолий. - Да я скоро богаче вашего Пупейко буду!"
Разносчик билетов не был свидетелем его угрозы, он пришел торопливо и так же ушел, оставив Адама в одиночестве переживать оскорбление. "Я вашему Пупейко сам пришлю билет! Я сам..."
Он, решил Адам, сам устроит праздник. И никто в этот день не пойдет служить к Пупейко! Он, Адам, остановит время в городе, объявит восьмой день недели, долгожданный день, в который никто не заболеет, не умрет, не будет плачущих, нищих, обиженных, голодных, скупых, черствых сердцем, завистливых доносчиков, все будут в любви друг к другу и радости, с какой сравнимы лишь радость спасшихся от гибели, вышедших на волю из тюрьмы, вернувшихся на родину. Никто не утомится его праздником, никто не упьется до блевотины дешевым поддельным вином. Вино будет настоящее - веселящее дух. На его празднике не будет дешевой эстрады и гастролирующих артистов, все будут артистами, все будут петь, танцевать, играть. И сам Адам снова будет любимцем судьбы, l'homme du destin, артистом своей судьбы, каким он был когда-то, которому все трудное давалось легко, кто на распутье сразу выбирал верную дорогу, у кого как задумывалось, так и получалось.
"Ты же, Пупейко, был вором и останешься вором. А вору не дано завершить свои дела. И не знаешь ты, Пупейко, что такое настоящий праздник, настоящая радость. Ты думаешь, мне именно золото нужно?"
Праздник был нужен Адаму: свежий ветер в судьбе, новая песня. "Отчего поешь? Не оттого ведь, что богаче всех. Поешь оттого, что жив и будешь жить, что снова молод, что веришь любви, а не смерти, поешь от благодарности Отцу, не забывающему Своего Адама". Адам скинул билет от Пупейко на пол и пошел в пляс. "Ай, нету рода у меня, нету рода-племени. Ай, сгину я, ай да пропаду, погибну ни за грош".