— Это Морс, — ответил он. — Раньше был фотографом. Он был безобидный.
Морс сделал пару снимков Джени.
— Пленки у него нет, но, его, похоже, это не волнует, — сказал мне Прайс.
Джени бросила на него сердитый взгляд.
— Скажите, чтобы он прекратил. Мне неприятно.
Морс подчинился.
— Приятно познакомиться, — сказал я ему.
Он снова меня сфотографировал.
— Он не говорит, — пояснил Прайс. — Поэтому мы никогда не узнаем, что с ним стряслось. Хотя иногда он свистит. А иногда пишет что-нибудь, чтобы я прочел. Так я узнал его имя и профессию. А насчет всего остального… кто его знает?
Я посмотрел на мужчину в спальном мешке. И буквально почувствовал исходящий от него жар.
— У него Лихорадка, — сказал я.
— Да, так оно и есть, — согласился Прайс.
Он рассказал, что зовут парня Бедекер, и раньше он работал бухгалтером первой категории. А заболел он только вчера, и свалился, когда они ходили на раздобытки на верхний этаж. Потом появились Скабы, и Прайс с Морсом принесли его сюда. Он не мог самостоятельно передвигаться. Поэтому они стали ждать. Ждать, когда он умрет.
Глядя на беднягу, я не мог решить, что хуже. Оказаться среди Скабов или находиться здесь с этим человеком и его микробами. Рот у него был вымазан в крови, глаза были ярко-красными, стеклянными и неподвижными. Такие Техасец Слим называл "глазами Дракулы". Лицо у парня было обвисшим, пятнистым и покрытым красными нарывами. Казалось, он весь был в синяках и багровых шишках. То и дело вздрагивал и издавал низкое шипение, или срыгивал черную, как смола кровь. Вся его рубашка, спальный мешок и пол были в его крови. Запах стоял ужасный.
— Эбола Экс, — сказал я, находясь на грани паники.
— Да, именно, — согласился Прайс. Он глядел на парня изучающе, не проявляя никаких эмоций. — Находиться здесь с ним опасно. Он — переносчик вируса. Фактически это живой токсичный яд. Лучше нам держатся подальше от него и его выделений, особенно от рвоты. Она содержит миллиарды крайне заразных вирусных частиц, все из них являются смертоносными возбудителями.
— Похоже, вы хорошо в этом разбираетесь, — сказал я.
— Хммм. Да. Когда-то я был микробиологом, военным специалистом по биоугрозе, — сказал он, пожимая плечами. — Теперь я просто выживший. Как и вы. Как и мы все.
Прайс просто стоял и смотрел на Бедекера с такой холодной отрешенностью, присущей, казалось, всем ученым. Он что-то бормотал себе под нос. Я подошел к Джени. Морс стоял рядом с ней. Он снова меня сфотографировал.
Я жестом подозвал Джени к себе, подальше от этого бесстрашного фотожурналиста.
— У того парня гребаная Эбола Экс. Находясь в этой комнате, мы все подвергаемся опасности.
Джени, казалось, это не беспокоило.
— Жалко, что сейчас не полнолуние.
— Джейн, дело в том, здесь все мы в опасности.
— Мы не можем ничего с этим поделать. Если только ты не захочешь погеройствовать и бросить его Скабам.
— Может, уже хватит?
Джени задержала на мне жесткий взгляд. В глазах у нее не было прежнего тепла.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она мне. — Ты думаешь, что у тебя есть две новых жертвы для твоего друга. Кто будет первым? Прайс или Морс?
— Я думал не о них, Джени. Я думал о тебе.
— Придурок.
Она отошла от меня. Вот на такой стадии были наши взаимоотношения. Я начал уже осознавать, что Дженни больше не на моей стороне, и что ей уже нельзя доверять. Сейчас Тень интересовала меня в последнюю очередь. Ближайшие две недели я не позволил бы себе даже думать о выборе жертвы. Лишь на третьей эта мысль начнет лезть мне в голову. К четвертой она уже станет наваждением, рожденным не только из-за страха перед тем, что может сделать Тень, если мы откажем ей в жертве, но и перед тем, что мы будем делать, если Тень нас покинет.
Но сейчас у меня были более серьезные опасения.
Я снова подошел к Прайсу и сильно дрожащими руками закурил сигарету.
— Что здесь происходит? — спросил я.
— Хммм. Мы наблюдаем, как человек умирает от возбудителя инфекции. И пока делаем это, мы находимся в эпицентре заражения смертоносным вирусом. — Прайс казался совершенно беспристрастным. — Понимаете, Нэш, когда возбудитель заражает носителя, что он пытается делать, так это фактически превратить носителя в вирус. Процесс, конечно, не увенчался успехом, и мы видим, что происходит. Человек буквально превращается в месиво из разжиженной плоти.
Прайс рассказал мне, что он работал в военном научно-исследовательском медицинском институте в Форте Детрик, шт. Мэриленд. После того, как упали бомбы, он и его коллеги работали еще несколько месяцев, вместе с Центром по контролю заболеваний, отслеживая вспышки инфекционных болезней. После ядерной зимы страну захлестывала одна чума за другой. И только в конце января появились первые сообщения о крайне заразной геморрагической лихорадке. Она началась в Балтиморе, затем огненной бурей прокатилась через северо-восток, опустошила Пенсильванию, Мэриленд, Вирджинию и Нью-Йорк, после чего вонзила зубы в Огайо. По симптомам она была похожа на Эболу и Марбургский вирус — оба из семейства филовирусов — только гораздо более заразная. Просто им не хватило времени полностью изучить этот более серьезный тип вируса. И они не смогли точно определить передается ли он по воздуху, через межличностный контакт, через биологические жидкости или через все вместе. Прайс сказал, что насмотрелся достаточно, чтобы убедиться, что передается они всеми перечислеными способами.
— Что произошло? — спросил я его. — Какого черта вы делаете в Де-Мойне?
— Я родился здесь. Когда Эбола Экс едва не уничтожила нас в Мэриленде, многие сбежали. Я вернулся сюда. К семье. — Он издал саркастический смешок. — Я наблюдал, как все они умирают, один за другим. Не от этого вируса, Нэш, а от лучевой болезни, тифа и холеры. Мой брат умер от первично-септической чумы. Семья моей сестры сумела избежать болезней. Но ее настигли Тесаки.
— Как, черт возьми, он попал сюда? — спросил я. — Этот вирус? В смысле, я слышал о вспышках в Африке и еще об одной в Штатах, в округе Колумбия. Но он был только у обезьян.
Прайс вздохнул и покачал головой.
— Нам было нужно больше времени, но у нас его не было. Вероятно, его привез сюда кто-то из Африки. Ходили слухи, что медицинское командование армии США создало из штамма Эболы биологическое оружие. Полагаю, что в хаосе последних дней из лаборатории произошла утечка. Русские вирусологи из института инфекционных заболеваний в Кольцово работали над созданием биологического оружия из штамма Марбургского вируса. Возможно, этот штамм смог попасть в руки биотеррористов. Кто знает.
Я решил задать глупый вопрос.
— А мог бы… то есть, возможно ли, чтобы вирус действительно сумел перестроить все тело?
— В смысле, превратить человека в ходячий вирус? — Прайс покачал головой, но я заметил, что у него в глазах мелькнула неуверенность. — Боюсь, мы были об этом вирусе слишком высокого мнения. Ему бы пришлось идеально ассимилировать клетки носителя, многие из которых, такие как нейроны, имеют очень сложное строение.
Я продолжал вспоминать свой сон про Медузу, Создательницу Трупов, гигантскую болезненную сущность, идущую за нами по пятам, город за городом превращающую опустошенную страну в кладбище. У меня не было никаких сомнений в том, что Эбола и подобные болезнетворные микробы мутировали под воздействием радиации и продолжали мутировать. Я представлял себе, как они эволюционируют каждую неделю через бесчисленные поколения, каждый раз становясь чем-то гораздо более сложным, и, наконец, трансформируются в нечто дьявольски разумное и невероятно смертельное.
Но я не стал делиться этими мыслями с Прайсом.
Он сказал, что вирусы — это мост между живыми и неживыми микроорганизмами. Они оживают лишь при взаимодействии с живыми клетками. Это паразиты, всецело зависящие от своих хозяев, с точки зрения биологических процессов. В некотором смысле это — протеиновые капсулы, наполненные генетическим материалом, закодированным на воссоздание самого вируса. Вот так. Вирус ведет себя как мертвый, пока не вступает в контакт с совместимой клеткой. Затем он прилипает к ней и использует ее механизм для создания собственных копий. Это продолжается до тех пор, пока клетка-носитель буквально не взрывается, и из нее появляются бесчисленные крошечные вирусы. Каждый делает то же самое до бесконечности, пока носитель не погибает, либо пока их не атакует нечто вроде антител.
— У этого вируса нет высоких, амбициозных планов, сынок, — сказал мне Прайс. — Они живут лишь, чтобы воспроизводить себя, что в конечном счете — в случае с Эболой Экс — уничтожает носителя. Это — клеточные хищники, но не организованные, не думающие. Я не могу себе представить линию органической эволюции, которая позволила бы им делать нечто большее. Вероятно, они являются одной из старейших форм жизни на Земле, и как таковые, достигли совершенства еще миллиарды лет назад.
Слушая, я узнавал для себя много нового, хотя кое-то из сказанного считал спорным. Конечно же, я не собирался спорить с экспертом, особенно, когда единственным моим доказательством была серия гребаных кошмаров.