Восковой, болезненный парень не был злым: я не помню, чтобы он меня обижал. Да там никому до меня и не было дела. Люди не успевали со своей-то бедой ...
Я и сейчас не знаю, кто меня спать укладывал.
Наверное, сама забиралась на нары - и без колыбельной. Под одеялом тепло, как в пуховом гнёздышке. Лежишь, и слышишь, как дурит за окном вьюга, стучится к тебе. Но здесь, на людях, совсем не боязно. Сожмёшься комочком - и засыпаешь.
А иногда мама брала меня с собой в лес, в таёжную избу. Пока все на работе, я одна...
Вечер. Темно. Огненные блики, вырываясь из печки, беспокойно мечутся по стенам. Ветер зло подвывает. Ой!... В сенях вроде скрипнул кто-то ...
Страшно.
Нет ничего страшнее страха.
Заберусь в овчинный тулуп, что висел над нарами, и стою - не дышу.
Скорее бы мамочка пришла...
Позже мы переехали в село Берензас, где нас поселили уже в отдельном доме. О том, куда девались прежние хозяева, спрашивать не приходилось.
Предгорье Алтая называют иначе горной Шорией.
Рядом глухая тайга и горы! Коренное население - шорцы, охотники и рыболовы. "Глаз узкий, нос плоский - совсем русский". Приходили, предлагали рыбу, но покупать было не на что.
***
Ярким светлым пятном в сознании любого рано осиротевшего ребёнка остаются образы наставников и учителей.
Сидоров Иван Петрович, завуч нашей Берензасской школы.
Он тоже обучал меня русскому языку...
Было сложно, но очень интересно. "Фольклор", "поэзия" - эти слова впервые мы услышали именно из его уст. Он мог выразительно, по памяти читать стихи, ни разу при этом не заглянув в текст. Это интриговало нас, побуждало самим найти книгу и прочитать.
И искали. А если не находили в школьной библиотеке, то шли к нему в кабинет, и он давал нам свою.
У меня была особая причина любить Ивана Петровича.
Он жил по соседству, в учительском доме, и изредка приглашал меня в гости. Обязательно угостит всякими конфетами, даст журналы полистать, картинки посмотреть, а потом, снабдив оригинальными коробочками и бутылочками, проводит.
Я, "как путняя", была в гостях по приглашению.
Иногда он оставлял меня одну. Я почитаю-почитаю и приберу в его холостяцкой комнате, где, кроме книг, ничего больше не было. Вернётся и обязательно похвалит:
- Спасибо, моя юная хозяюшка! - он даже благодарил по-иному.
Сама я боялась его беспокоить, а то бы прибегала каждый день, наверное.
Его беседы о профессии педагога заронили желание самой стать учителем и обязательно, как наш завуч, филологом. Он называл свою специальность человековедением.
На войну мы его провожали всем классом. За двенадцать километров, до самого переезда.
Провожали насовсем...
Не могу забыть я и школьного сторожа - бородатого старичка, как из доброй сказки.
Школа наша была построена на отшибе села. Зимой в сорокоградусный мороз, пока идёшь, руки озябнут. Он ласково возьмёт их в свои большие ладони и давай потихоньку, нежно, отогревать, пока не запылают огнем. Потом откроет печную дверцу и предложит сесть около.
Никого ещё в школе нет. Тихо. Сидим вдвоём рядышком, смотрим на огонь. Жар приятно румянит лицо. Хорошо.
Беседуем на равных...
О премудростях жизни, о старости и молодости, о добре и зле. Но больше о добре.
И так пока кто-нибудь не придёт.
В школу я уходила всегда самостоятельно и очень рано. Часов не было, радио ещё не говорило. Приходила всегда первая. Есть что-то в этом слове притягательное - "первая".
А, может, доброта сторожа тому причиной. Ведь и мне хотелось ласки. Хотелось прижаться к сильной, надёжной, открытой душе. Почувствовать себя защищённой что ли... Пусть хоть на миг. У других детей для этого был папа...
Начиная с седьмого класса, с нами занимался военрук.
Учил мальчишек и девчонок с завязанными глазами разбирать и собирать автомат, окапываться на время. Мы разбивались по пять человек на "звёздочки" и соревновались - кто быстрее. Были случаи, когда он ударял саперной лопатой по оттопыренной заднице ученика, спрятавшего только голову, и сокрушённо замечал:
- Ты тянешь свою звёздочку назад!
Я не помню, чтобы девочек учили шить, вязать или готовить.
Не нужны были "мужчины" и "женщины". Нужны отважные бойцы. Бойцы без пола и индивидуальных особенностей. Всё остальное - буржуазные сантименты, отдаляющие победу мировой революции.
Из одноклассниц я помню только Валю Ласкину - отличницу. Мы с ней вдвоём перешли в восьмой. Средняя школа находилась за несколько километров, в городе Осинники.
И ещё хорошо помню Валиного отца. Уполномоченным был.
Фамилии своей он едва ли соответствовал...
У него была возможность отвозить свою дочь в школу на лошади. Догонит меня на санях по глубокому снегу да, поравнявшись, ещё подстегнёт лошадь, чтоб бежала резвее. Не успеешь с тяжёлой котомкой за плечами, вовремя, отскочить в сторону - собьёт.
Клеймо "дочь врага народа" было поставлено, казалось, навсегда. Как мишень для стрельбы, на лагерной фуфайке.
Ох, и наревусь потом вволю...
Одна, в предрассветной тайге... дождавшись, пока отъедут.
А вот мама в детстве окончила только четыре класса церковно-приходской школы. Четыре, но зато с похвальной грамотой. При наличии такого багажа знаний она считалась одной из самых образованных.
Наш дом напоминал бесплатную юридическую консультацию для ссыльных: одна просит разыскать детей, уехавших на встречу с отцом в Финляндию, в дороге их настигла война; другой - написать ходатайство о выезде на Родину, в Карелию, ввиду гибели сына - офицера; третьей - заявление; четвёртой деловое письмо в сельский Совет.