От Дона Ахмеда я возвращался с тяжелым сердцем. Дон так и не сказал, чего он хочет от меня. Вместо этого закончил изложение своей версии российской истории, примитивной картины в желто-коричневых тонах, с крикливо яркими пятнами дешевых сенсаций и зловещими контурами погромов. Похоже, вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности, руководить преступным сообществом, Дон Ахмед решил заняться политикой. Уж не надумал ли он и меня завербовать в свою новую ультраправую партию? Вот дерьмо!
Я не хочу ни в какую партию. Я вообще не хочу ни в политику, ни в религию, ни в преступное сообщество, ни на войну с кем бы то ни было. Я хочу просто жить своей жизнью. Зарабатывать немного денег, влюбляться, заниматься сексом, употреблять алкоголь и курить травку, слушать любимую музыку, читать хорошие книги.
“Политика — это последнее прибежище негодяев”. Я еще не пал так низко и, надеюсь, никогда не паду. Мне не хочется участвовать в этих нелепых спектаклях: выборах, демонстрациях, политических дебатах et cetera. Мне неприятны все эти клоуны, которые мостят дорогу к власти и богатству костями рядовых членов своих политических организаций. Тем более сам я не хочу становиться материалом для дорожного покрытия.
У меня есть свои социальные и политические убеждения. Они ультралевые, коммунистические, может, даже анархические. Но в современном обществе я не вижу ни организации, к которой хотелось бы присоединиться, ни лидера, за которым хотелось бы пойти. Может, я вступил бы в революционные бригады команданте Че Гевары. Но Че мертв, а второго Че нет и еще долго не будет.
Была, кажется, пятница. После работы меня ждал Саид. Мы поздоровались, я сел в машину. В тот день Саид был не так разговорчив, как в прошлый раз. Сказал только, что Дон болеет, но во что бы то ни стало хочет со мной увидеться.
В прихожей меня, как и в прошлый раз, встретила полная супруга Дона, но проводила меня не в зал, а сразу в спальню-кабинет хозяина дома. Дон Ахмед полулежал на постели, обложенный подушками. У него был нездоровый цвет лица и выражение боли в зеленых глазах. На тумбочке возле постели стояла целая батарея баночек и флаконов с лекарствами.
— То одно, то другое, — виновато улыбнувшись, тихо сказал больной, — вот теперь язва взбунтовалась.
Супруга Дона удалилась, оставив нас одних. Я участливо спросил:
— Может, Вам лучше в больницу?
— Незачем, у меня амбулаторное лечение. Доктор уже приезжал.
— Давно у Вас язва, Дон?
— Несколько лет. От сухих пайков в лесах и пепси-колы, наверное. Ладно, что об этих болячках разговаривать? Не за тем тебя позвал. Я буду краток, мне надо закончить, а сил мало.
— Дон, может, лучше подождем, пока Вы выздоровеете?
— Нет, времени уже не осталось. Сегодня я объясню, какой помощи я прошу от тебя. Но сначала выслушай последнюю историю.
— В далеком ауле, где саманные домики лепятся к скалам на краю цветущих альпийских лугов, жил мальчик. Назовем его Лечи.[26]
Я уже понял, что все истории, которые рассказывал Дон Ахмед, и про Магомета с его большой женой, и про бизнесмена-Аслана, были про самого Дона. Выходит, теперь он решил поведать о чем-то, случившемся в его детстве. Мне стало действительно интересно. Когда люди рассказывают о своем детстве, за несколько минут мы можем узнать о них больше, чем если бы мы годами жили рядом с ними во взрослом возрасте. Может, потому, что дети еще не так далеко ушли от настоящей жизни, не социализировались, не растворились в иллюзорных представлениях о мире и о себе.
— Мальчик учился в школе, играл со сверстниками в футбол на лужайке у старой мельницы, помогал родителям по хозяйству. В хозяйстве были корова, утки, гуси, куры и маленькая отара, всего два десятка овец. Летом мальчик пас овец, уходя, бывало, за много километров от дома. Он был храбрым и самостоятельным. Однажды Лечи валялся под старой шелковицей, овцы разбрелись по лугу и щипали сочную зеленую траву. Внезапно Лечи ощутил смутное беспокойство. Он поднялся и пересчитал овец. Так и есть! Одной овцы не хватало. Лечи стал искать недостающую овцу на краю поля, в овраге у ручья, в кустарнике. Овцы нигде не было. Мальчик встревожился: не украли ли ее лихие люди? А может, в горах появились волки? Проходя мимо горного склона у края луга, Лечи услышал слабое блеяние, раздававшееся как будто из-под земли. Он пошел на звук и обнаружил в склоне вход в пещеру, прикрытый колючим кустарником. Блеяние овцы раздавалось оттуда. Вот же глупое животное, подумал мальчик, на поверхности так много вкусной еды, зачем ей надо было продираться сквозь колючки и забираться под землю?
Дон Ахмед замолчал. Его лицо исказила гримаса боли. Проглотив таблетку и запив ее водой, он через силу продолжил.
— В пещере было темно. Лезть туда было страшно даже Лечи, хотя он был храбрым мальчиком. Но другого выхода достать овцу не было, и Лечи полез. Пещера оказалась больше, чем ему сначала показалось. Скоро мальчик смог подняться с четверенек в полный рост. Еще дальше показался слабый свет, видимо, от отверстия в потолке пещеры. Лечи пошел на свет и скоро оказался в овальном пространстве размером с небольшую комнату. В этой подземной комнате лежала на земле, повредив ногу, и жалобно мекала потерянная овца. Но Лечи почти не обратил на нее внимания, так как увидел в пещере кого-то еще. Это был старик, такой древний, что ему можно было дать на вид и сто лет, и двести, и много тысяч. Длинные седые волосы укрывали его с головы до пят, ногти отросли на невероятную длину и свились змейкой. Он сидел с прямой спиной, скрестив ноги, с полузакрытыми глазами. Лечи показалось, что он сидит так, не сходя с места, уже целую эпоху. Почувствовав приближение мальчика, старик открыл глаза и посмотрел на Лечи. Только глаза его были белыми, одни белки, совсем без зрачков. Не думаю, что он мог что-нибудь видеть такими глазами. Но он заговорил.
— На каком языке он заговорил, Дон?
— Если бы он заговорил на санскрите, Лечи бы его не понял. Лечи тогда даже русский язык знал плохо и из-за этого учился в школе на тройки, хотя и имел бойкий ум. Он заговорил по-чеченски. Вот что он сказал: “Когда придет лед, маленький огонь спасет большую избу, если не устроить пожара”. И замолчал, снова прикрыв глаза. Мальчик еще минуту стоял как вкопанный, потом схватил овцу и бросился к выходу. В тот день он рано пригнал домой свою отару, другой, взрослый пастух помог ему дотащить искалеченное животное. Но Лечи никому потом не рассказывал об этом происшествии, хоть и запомнил его на всю жизнь. Через неделю он снова был на том лугу, но не смог отыскать вход в пещеру.
Так заканчивается история о мальчике и йоге, которого мальчик встретил в горной пещере, рассказанная Доном Ахмедом, я еще пока и сам не понял зачем.
— Вот и все, что я хотел тебе рассказать. Я хочу, чтобы ты включил все услышанное от меня сегодня и раньше в какую-нибудь свою книгу. Мне кажется, это очень важно. Если не сейчас, то потом люди поймут. В этом и состоит моя просьба.
— Но, Дон, какой из меня писатель? Так, собрал несколько эротических историй о своих знакомых. Разве это литература? Ту книгу приняли к печати, но, может, вторую мою книгу никто не станет издавать. Есть же среди наших настоящие писатели, члены союзов и все такое, тот же Канта Ибрагимов, например. Ему сам Путин премию вручал. Ибрагимов, кстати, читал мою повесть о чеченской войне и сказал, что текст сырой и слабый. Может, Вы лучше его попросите? У Вас большой авторитет, Вам никто не откажет. Тем более, все, что Вы рассказывали, — очень интересно, но нуждается в профессиональной литературной подаче. Я вряд ли на это способен.
Дон Ахмед слабо махнул рукой.
— А, читал я этих членов союзов. “Марха шла по улице, гоня перед собой
корову. — Мир твоему дому, Марха, — сказал Абубакар. — И твоему дому, Абубакар, мира и благополучия, — ответила Марха. — Как поживает твоя жена Хадижат, не болеет? — Моя Хадижат всех нас переживет и еще выйдет замуж второй раз за молодого джигита, — ответил Абубакар и они засмеялись…”. Бред, понапишут книги в семьсот страниц, а читать их — скука смертная. У них один жанр на все века — социалистический реализм. Уже и социализма никакого нет, а жанр остался. Лучше ты напиши, у тебя, может, и не так гладко все, а живее получается, современнее. И в эротических историях нет ничего плохого. Если читателю про секс не рассказывать — он уснет на третьей странице. А так, между сексом, можно и серьезные вещи протолкнуть, никто и заметить не успеет.
— Спасибо, Дон Ахмед, мне, признаюсь, очень приятно от Вас это слышать. И все же я не вполне понимаю, в чем суть, what is the message, как говорят англичане.
Дон Ахмед подумал и ответил:
— Я ведь не зря рассказывал тебе о чеченцах и о российской истории. Мне кажется, я нашел ключ к пророчеству, которое мальчик Лечи услышал от древнего старца в пещере. Россия — великая держава, у нее свой путь и особая историческая миссия на Земле. А у чеченцев своя миссия в России. Маленький, но пламенный чеченский народ должен спасти большую избу России, а Россия — спасет весь мир. Только я не понял, при чем тут лед.
— Я понял, Дон. Я потом Вам расскажу про лед.
— Хорошо, я послушаю, если успею. А если не успею — ты, главное, напиши об этом в своей книге.
— Я постараюсь, Дон.
— Спасибо. Чеченцы с их активностью, с их авантюризмом, должны стать новыми варягами для России и возродить величие ее государственности. Это будет не эксплуатация, а взаимовыгодное сотрудничество, симбиоз. Но есть другие силы в мире, они боятся возрождения России, поэтому постоянно хотят устроить в ней пожар, используя чеченцев, как запал. Уже было два пожара, две войны. Много чеченцев погибло. Но те, кто остались, должны понять — не в войне с Россией наше предназначение. У нас есть другой, общий враг, который притворяется нашим другом, а сам раздувает конфликты, вставая то на одну, то на другую сторону.
— Это Америка? Или международный сионизм?
Дон Ахмед почувствовал сарказм в моих словах.
— Я знаю, ты не любишь, когда на страну или на нацию вешают ярлык. Может, ты и прав. Не так легко эту враждебную человечеству силу определить и назвать. У нее много лиц и имен, это настоящий дьявол…
Я изо всех сил кивал головой и изображал на лице понимание и согласие. А сам думал: ну, хорошо хоть в партию вступать не надо. Вообще, я не разделяю все эти национальные идеи, учения об особой миссии, специальном предназначении, богоизбранности и прочей фигне. Иногда я тоже, прикидываясь умным, излагаю теории и доктрины. Но глубоко внутри, если я сыт, пьян и хорошо оттрахался, — я люблю человечество. А если у меня, как сейчас, в карманах пусто и член тоскливо чешется, все люди, всех национальностей и цветов кожи, кажутся мне одинаковыми сволочами и подонками. Я настоящий интернационалист. Еще у меня бывает классовое сознание и позывы к революционной борьбе. Потому что слишком много придурков разъезжают по улицам на джипах, а у меня джипа нет. Вот и все. Был бы у меня джип, я бы так же, как они, разъезжал на нем по улицам и считал всех остальных неудачниками. Видите, я честен перед собой и перед тобой, мой дорогой читатель.
Дон Ахмед продолжал.
— Наверное, мы встречаемся с тобой в последний раз. Мне уже недолго осталось.
— Ну что Вы, Дон!
— На все воля Аллаха. В любом случае мне не хотелось бы, чтобы ты неправильно воспринимал меня. Наверное, ты думаешь, что я безыдейный преступник. Само мое имя, вернее, титул Дон — ты, конечно, считаешь, что я называюсь доном, подражая боссам какой-нибудь сицилийской мафии. Но это не так. Скорее, я взял этот титул вслед за Доном Кихотом. Я так же, как Алонсо Кихано, борюсь со злом, хотя многим кажется, что с ветряными мельницами. Они просто не могут видеть, что это злые великаны… Я отдаю много сил благотворительности. Создал фонд…
— “Чеченские сироты?”
Я не удержался, чтобы не съязвить. Дон ответил серьезно:
— Нет, фонд называется “Возрождение”. Конечно, некоторые аспекты нашей деятельности противоречат действующему законодательству. Но и они направлены на благо людей во всем мире. Например, мы массово печатаем в горах фальшивые доллары. Тем самым мы подрываем финансовое могущество американского империализма и мультинациональных корпораций. Кстати, о долларах. Мне хотелось бы передать тебе небольшую сумму, считай это авансом за свой литературный труд.
Дон выдвинул ящик, достал пачку зеленых банкнот, перетянутых резинкой для волос, и протянул мне. Я взял деньги. Наверное, это у нас фамильное — если протягивают деньги, как можно от них отказаться?
Сначала я обрадовался, но почти сразу задумался… Дон засмеялся.
— Не бойся. Эти — настоящие.
У меня отлегло от сердца. Очень хотелось деньги посчитать, но при Доне это было неудобно. Хозяин заметил мое нетерпение и тактично дал повод раскланяться.