Чертов дождь шел уже четвертые сутки, и если бы рекруты постоянно не вычерпывали воду из окопа, нам бы уже пришлось плавать. А так мы всего лишь бродили по колено в грязи.
Дед говорил, грязь и война — это постоянные спутники. Ты маршируешь по грязи, ты бежишь в атаку по грязи, ты валяешься в грязи, прячась от пуль и осколков, ты дерешься в грязи, и в грязи ты умираешь.
Сам дед на войне не умер, о чем, как мне кажется, на старости лет очень сожалел.
Папенька, впрочем, тоже героически помереть не сподобился. Всем хорош род Одоевских, только одна есть незадача: не получается у князей головы свои на поле брани сложить. У деда не получилось, у папеньки не получилось, прадед так и вовсе от лихорадки где-то в заокеанских колониях скончался, где его и похоронили в присутствии одного только консула, если аборигенов, копавших могилу, в расчет не принимать, так что теперь лишь на меня вся надежда.
И шансы мои, должен сказать, весьма неплохие. Артиллерия по нашим позициям уже несколько часов работает, а значит, скоро они опять полезут.
На третий год войны на той стороне наконец-то случился снарядный голод, так что они уже не могут себе позволить палить по нашим позициям просто профилактики ради. За каждым длительным обстрелом следует атака. Несколько дней передышки — артподготовка — штурм, это неизменный цикл, по которому мы живем в ожидании масштабного контрнаступления.
Которое еще неизвестно, когда будет.
В любом случае, начнется оно не раньше, чем закончатся дожди и просохнет земля. Потому что сейчас по здешним полям только танк пройти и может, да и то не всякий. Прочая бронетехника намертво в грязи вязнет, а одними танками и пехотой, которая везде пролезет, много не навоюешь.
Даже с нашей поддержкой.
Даже если это отборная государева пехота, имперские соколы, соль земли.
В наступление мне не особенно хотелось, но вероятность, что удастся его избежать, была мизерная. Я здесь уже полгода, до ротации — еще полгода, и то не факт, что я попаду в число счастливчиков, а шансы, что генштаб будет тянуть до осени, стремятся к нулю.
Скорее всего, через пару-тройку недель и поползем. Если доживем, конечно.
И если они раньше не поползут.
Я зевнул и посмотрел на часы.
— Скучаете по своей кроватке, граф? Время-то еще детское.
В Петербурге моей беззаботной молодости — то есть, где-то полгода назад — я в такое время, бывало, только просыпался. Завтракал шампанским и ехал в какое-нибудь увеселительное заведение, работающее до самого утра. Рассвет я любил встречать на набережной, и, разумеется, не в одиночестве. И уже после этого, когда основное население столицы просыпалось и собиралось на работу, я отправлялся домой. Чаще всего, тоже не в одиночестве.
А здесь в это время мне уже хотелось спать. Может быть, это все от понимания, что увеселительные заведения, рассветы на набережных и компанию, состоящую не из представителей моего пола, в ближайшее время я смогу увидеть только во сне.
C’est la vie.
После того, как я закончил Императорскую Военную Академию, которой отдал шесть лет своей молодости, я заключил с Империей негласный социальный контракт. Она (и в немалой степени папенька, конечно) позволяла мне делать все, что я хочу, спать до вечера или не спать до утра, тратить семейные деньги любым не противозаконным способом и вести сибаритский образ жизни, взамен требуя от меня только готовности отдать свою жизнь, если вдруг что.
И когда это «если вдруг что» наконец-то произошло, и случилась война, Империя (и в немалой степени папенька, конечно) определили меня на фронт.
— Полноте, граф, — не унимался Андрюша. — Может быть, распишем пульку?
— Третьего нет, — сказал я.
Петр недавно ушел в расположение медсестер. По официальной версии — спросить таблетку от головной боли, по неофициальной, но явно имевшей больше отношения к правде — закрутить амуры с какой-нибудь сестричкой. Словом, если у него получится, то он вернется к утру, а если не получится, то через двадцать минут.
— Мы можем сыграть и вдвоем.
— Это скучно, — откровенно говоря, я не большой любитель преферанса, но братьям по оружию это времяпрепровождение по душе. — К тому же, Петр может обидеться, что мы его не подождали.
— Что ж, подождем.
Генератор приказал долго жить еще до нашего прибытия на позиции, так что блиндаж освещался при помощи древней и изрядно коптящей масляной лампы. Еще здесь было холодно и сыро, поэтому вылезать из-под одеяла мне не хотелось.
Я мог бы сделать так, чтобы тут стало светло, благо, что проводка осталась на месте, а Андрюша мог бы сделать здесь тепло и сухо, но инструкции и устав были против. А если штабс-капитан Абашидзе заметит, что мы нарушали инструкции, и, тем более, устав, то следующие несколько часов станут для нас очень неприятными.
А он заметит, обязательно заметит. Такое сложно не заметить, а он из той породы командиров, что все замечают и спуску никому не дают.
Поднимать температуру окружающей среды путем трения собственного тела о воздух, наматывая штрафные круги вокруг позиции, да еще и под огнем противника, нам с Андрюшей совершенно не хотелось. Конечно, маловероятно, что они сюда попадут, до этого дня еще ни разу не попадали, но чем черт не шутит…
— Чертова весна, — сказал Андрюша. — Знаете, граф, оказавшись здесь, я совершенно неожиданным для себя образом обнаружил, что ненавижу чертову весну с этими постоянными ливнями и липнущей к ботинкам грязью. А ведь раньше это время года я любил больше прочих.
— Летом будет жара и пыль, — сказал я. — Природа, поручик, это такая штука, которой нужно наслаждаться на расстоянии. Лучше всего делать это, сидя в своей городской квартире с центральным отоплением и глядя на природу в окно. При более тесном знакомстве она теряет свое очарование, знаете ли. А что касается ваших чувств к чертовой весне, то они так горячи лишь из-за того, что вы в зимней кампании не участвовали. Поверьте мне, по сравнению с тем, что творилось в окопах тогда, сейчас мы прямо-таки на курорте.
Андрюша из недавнего пополнения. Свежая кровь во всех смыслах. И семья его получила дворянство относительно недавно, и сам он только недавно из академии выпустился.
И сразу сюда.
Не повезло. Но молодой род должен доказать свою верность делом, потому его отпрыски мужеского полу идут служить добровольно и в первых рядах. Выживают, разумеется, не все, но тут, как говорит мой папенька, уж кому какая планида дадена.
Я присоединился к армии осенью, так что зимней кампании хлебнул по полной и искренне надеялся, что до следующей на фронте не задержусь. На то, что к зиме кончится сама война, надежды не осталось, мне кажется, уже ни у кого.
Обе армии завязли в окопном противостоянии, и обе стороны делают вид, что у них не осталось средств для подготовки массированного прорыва.
И обе стороны, разумеется, такой прорыв готовят. Наше командование возлагает большие надежды на летнее наступление. Их командование, я полагаю, тоже. У кого что получится — никому не известно, потому что фортуна, как известно, дама капризная, а на войне — вдвойне.
Простите за нечаянную рифму.
На этом участке фронта мы всего неделю. До этого были на соседнем, а еще через неделю снова поменяем позицию. И кто знает, где мы будем хотя бы через месяц, если останемся в живых.
Нас мало.
Всего три поручика и штабc-капитан, вторая спецрота Семьдесят Первого Гвардейского Императорского полка, силы специального назначения. Нас мало и мы постоянно в движении, потому что наша главная цель — заставить противника поверить в то, что нас много, что мы присутствуем на любом участке фронта. Что нас тьмы и тьмы, что имя нам — легион.
На самом деле этот легион существует, только в каком-то другом месте, о котором генштаб нам не докладывает. Где-то в том самом месте, о котором мы ничего не знаем, из людей, которых здесь нет и чье присутствие здесь мы пытаемся имитировать постоянными боестолкновениями, формируется ударный кулак, мощный таран, который одним ударом сомнет эшелонированную оборону противника и позволит имперской армии выйти на оперативный простор… По крайней мере, штабс-капитан Абашидзе нам именно в таких терминах текущую обстановку описывает.
Снаружи изрядно грохнуло. Так хорошо грохнуло, что на столе звякнула посуда, а с потолка посыпалась земля.
— Почти попали, — безмятежно констатировал Андрюша.
— Когда-нибудь они попадут точно, — сказал я. — Если долго и упорно стрелять в чью-нибудь сторону, рано или поздно ты попадешь. Пусть даже и случайно.
— Но мы этого уже не услышим.
Что ж, это верно. Если ты услышал разрыв, значит, тебя этим прилетом не убило. Но не факт, что не убьет следующим.
Относиться к этому следует философски. Потому что вокруг война, а война — это серьезно. Это вам, как говаривал мой папенька, не с девками в бирюльки играть.
Откинув тяжелый брезентовый полог, в блиндаж втиснулся Петр. Вода с его плаща стекала ручьями.
— Похоже, что на амурном фронте вы потерпели полное фиаско, поручик, — заявил Андрюша.
— Оказалось, что она на дежурстве, — обиженно прошипел Петр.
— Что же вы расписание не уточнили?
— Не уточнил, моя ошибка, — признал Петр. — Да что уж теперь.
— В следующий раз будьте внимательнее.
— Пустое это, — мрачно сказал Петр, пристраивая свой мокрый плащ в углу и усаживаясь за стол. — Нас в любой момент могут отсюда перебросить.
— В любой — не могут, — заметил я. — Только после драки.
— Драка уже в пути, — сказал он. — Поверьте моему опыту, граф, к утру она прибудет.
Опыта у него ровно столько же, сколько и у меня, ну да ладно.
— Как там снаружи?
— Холодно, мокро, шумно.
Он потянулся к стоявшему на столе чайнику, налил себе чаю в жестяную кружку, поднес ее ко рту, отхлебнул и снова обиженно искривил лицо.
— Холодный.
— Так и на улице не май месяц, — сказал Андрюша.
Он подошел к столу, достал из кармана зажигалку, повертел ее в своих длинных тонких пальцах, больше подходящих пианисту, а не поручику сил специального особого назначения, откинул крышку, крутанул колесико и несколько секунд задумчиво смотрел на огонь.
Затем указательным пальцем левой руки он дотронулся до посудины, которую Петр поставил на стол.
От закипевшей в кружке жидкости пошел пар.
Андрюша щелкнул крышкой зажигалки и убрал ее в карман.
— Всегда к вашим услугам, поручик.
— Благодарствую, поручик, — сказал Петр.
Тоже нарушение устава, если разобраться, но такое мелкое, что даже Абашидзе этого не заметит.
Петр отхлебнул из чашки. Меня всегда восхищали способности людей пить напитки с температурой раскаленной лавы. Сам я так не мог, по такой погоде мне понадобилось подождать бы минут пять, чтобы чай немного остыл.
— Хорошо, — довольно констатировал Петр и захрустел галетой.
— Правда? — спросил я.
— Что «правда»? О чем вы, граф?
— Погода отвратительная, — сказал я. — Сырость, слякоть, грязь. Вы нормально не мылись уже месяц, вы спите в одежде на тюфяке практически на земляном полу, вам только что отказали в свидании, по нам работает артиллерия противника, и по вашим собственным словам утром нам предстоит драка, в которой мы, возможно, все умрем. И тем не менее, вы характеризуете все ранее приведенные мной обстоятельства словом «хорошо», и это меня немного удивляет.
— Ну а каким словом вы бы их охарактеризовали, граф?
Я задумался. На «хорошо» это все, конечно, было мало похоже, но и «плохо» тоже не подходило. Потому что при всем вышеперечисленном я знал, что может быть много хуже. Уже бывало много хуже. И не факт, что не станет в дальнейшем. Наверное, поэтому я выбрал бы слово «нормально».
И при этом сам немало удивился тому, что теперь для меня стало нормой.
Вот даже чай, который сейчас попивает Петр. Вполне сносный по фронтовым меркам чай, хотя уже несколько раз разогретый. А ведь в давние времена в нашем родовом имении такой чай, скорее всего, в корыто к поросятам бы вылили.
И еще не факт, что поросята бы стали его пить. Или, например, галеты. Они почти безвкусные и совсем не хрустят, а ведь мы с Андрюшей умяли их целую пачку, так что Петру пришлось новую открывать.
— Нормально, — повторил за мной Петр. — А вы знаете, почему это стало для вас нормально?
— Удивите меня.
— Потому что вы — пёс.
— Сами вы пёс, поручик, — лениво сказал я.
— И я пёс, — согласился он. — Мы, все здесь присутствующие — псы войны. Империя выбрала нас, она взрастила нас, выпестовала, потратив без малого двадцать лет на наше обучение, чтобы теперь мы оказались именно в том месте и тех обстоятельствах, для которых и были предназначены. Мы — воины империи, господа. Как там в песне поется? Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской…
Я любил Петра, как брата, но это не мешало мне восхищаться его потрясающей незамутненностью. Возможно, он и в самом деле был рожден для войны, и все сказанное было справедливо по отношению к нему, но я не был уверен, что это и моя участь. По крайней мере, я не чувствовал, что нашел свое место, и наслаждения от яростных кровавых битв вовсе не получал.
К сожалению, у нас тут война, а войну без боев с противником не закончить. И уж тем более, в ней не победить.
— Что ж, господа, раз уж все мы здесь сегодня собрались, сыграем партеечку в преферанс? — предложил Андрюша.
— К сожалению, вынужден вам отказать, поручик, — сказал Петр. — Поскольку я уверен, что утром нам предстоит бой, я предпочел бы немного поспать.
Он допил чай, завалился на свою лежанку, накрылся одеялом, и я бы не удивился, если бы он сразу же захрапел. Вот уж поистине пёс войны, человек с железными нервами.
Я посмотрел на Андрюшу и развел руками. Дескать, а что я могу поделать, сами всё видите, поручик. Не судьба.
Андрюша вздохнул, достал книгу и придвинулся к лампе.
— А вы чем займетесь, поручик? — поинтересовался он.
— Постараюсь последовать примеру нашего оптимистично настроенного друга, — сказал я. — Все-таки попробую заснуть.