Вялая, томная атмосфера стояла в учительской.
Селезнева зевала, широко раскрывая рот. Житных и Ермакова шептались, перебирая содержимое блестящего пакета с косметикой AVON. Школьный психолог Холодова делала вид, что всецело преданна работе, листала толстую книгу. Забегал трудовик Павел Семенович, хотел поздравить завуча с днем рождения, но не застал.
Готов откинулся на спинку стула и смотрел в потолок.
— Ой, тоска-а-а, — провыл Готов.
— Что же Вам тоскливо? — оторвалась от книги Холодова. Ее лицо сделалось внимательным: наконец-то появился долгожданный собеседник.
— То и тоскливо, что тоска.
— Вы просто, Рудольф Вениаминович, так себя настроили, — с видом знатока сказала Холодова.
Готов взял очки на вытянутую руку и посмотрел сквозь линзы на школьного психолога, покачал головой, цокнул языком.
— Бедная Вы наша, Аделаида Васильевна, совесть не замучила?
Холодова в недоумении захлопала глазами.
— Чем Вы здесь занимаетесь? Я, например, историю преподаю. Вот Алевтина Геннадьевна, царствие ей земное, математику. А Вы? Непонятно.
— Я тоже преподаю и не меньше вашего, только…
— Ой, не надо, не надо. Если б Макаренко узнал, как Вы тут преподаете, держу пари, он бы в гробешнике перевернулся, причем не только вокруг своей оси, но и по-разному. Думаете, никто не видит, с какой кислой миной наш школьный психолог втирает кому не попадя, как прекрасен этот мир. Большее, на что Вы способны — это провести бесполезный тест на типы темперамента. Уму можно даться. Если человек тормоз перестройки, то и без теста видно, что он флегматик, нытик, сопливый меланхолик.
— У Вас завышенная самооценка, господин Готов, — парировала Холодова, — это свойственно людям Вашего типа.
— Какого типа? — ухмыльнувшись, сказал Готов. — Давайте, приприте сюда еще гороскоп, тайну имен. Психолог, на сегодняшний день, имеет больше представления о всяких там фэн-шуях и агни йогах, чем непосредственно о психологии. Да, я не отрицаю психологию как науку. Когда-то она бывает даже полезна, но только в совокупности с психиатрией для морально неустойчивых людей.
— Таких, как Вы, — нашлась Холодова и обрадовалась находке.
— Что с Вами разговаривать, — махнул рукой Готов, — ы-ы-ы, плакать надо, а не смеяться. Тоже мне, психолог.
В учительскую в слезах ворвалась преподаватель музыки Мышкина. Тридцатилетняя, худая, некрасивая учительница села за свободный стол и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Женщины сбежались к ней. Гладили по голове, утешали. Рыдая, Мышкина говорила обрывками фраз:
— Я не могу больше… я не вынесу… они монстры… они чудовища…
— Аня, Аня, что случилось? — засуетилась Холодова.
Мышкина проревелась и вытерла платком слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, она сказала:
— Я им по-человечески… встаньте, говорю, споем песню… а они: «пошла ты со своими песнями» А Тужиков орет, как не знаю кто… Я что, с ними драться должна? Они пластинки спрятали и ржут…
Мышкина вновь разрыдалась, уткнувшись в ладони. Холодова принесла стул и села рядом. Селезнева включила электрический чайник.
— Аня, Анечка, успокойся, — утешала Холодова. — Сделай глубокий вдох. Вот так… хорошо… вытри слезы.
Женщины выпили чаю с дешевым печеньем. Готов отказался. Он молча слушал повествование Мышкиной о том, какие «чудовищные и бездарные дети пошли нынче», какие они «циничные и наглые», что она, проучившаяся три курса в консерватории, «достойна лучшей доли» и то, что раньше ее приглашали флейтисткой в областной камерный оркестр.
Холодова монотонно бубнила: призывала к релаксации, убеждала Мышкину взглянуть на вещи с другой стороны, постараться не думать о сизифово педагогическом.
Готов издевательски произнес:
— Что Вы опять околесицу несете, Аделаида Васильевна? Ну, успокоите Вы ее, а что дальше? Точно ничего в психологии не понимаете. Такие проблемы надо решать радикальными средствами.
— Что Вы предлагаете? — с надеждой спросила Мышкина.
— Я ничего не предлагаю. Человек предлагает — я располагаю. А располагаю я тем, что на моих уроках всегда тишина, спокойствие и полное умиротворение. Спросите, как я этого добился? Отвечу. Во-первых, надо быть твердым и уверенным в себе, малолетние подонки это чувствуют. Во-вторых, необходимо научиться всегда четко аргументировать сказанное, это нелегко, но возможно. В-третьих, особый подход к воспитанию ребенка: тонкий баланс кнута и пряника. Ну, а в-четвертых, разумеется, личное обаяние, не без этого. Извините, конечно, дорогая Анна Валерьевна, но ни в один пункт Вы не вписываетесь. Печальная правда жизни. Увы, к сожалению, льстить не могу, не приучен. Как говорится: Станиславский мне друг, но Немирович-Данченко дороже.
— Вы хотите сказать, что это я плохая, а не они? — всхлипнула Мышкина.
— Что Вы, ей Богу, как маленькая? Плохие — хорошие, черное — белое, день — ночь, девственница — шлюха, ангел — олигарх. Поймите, это дети! Детям можно все, они другие!!!
— Вы не были на моих уроках, — не согласилась Мышкина, — Вы не знаете, что там творится.
Готов подышал на стекла очков и протер их:
— Я знаю, что там творится. Там творится типичная вакханалия, которой потворствуете Вы, любезная Анна Валерьевна. Хотите, я поприсутствую на Вашем уроке? Посмотрю, оценю обстановку. Если посчитаю нужным, проведу с классом воспитательную беседу.
— Вы не придете, я Вас знаю, — вмешалась хитроулыбчивая Ермакова, — Вы мне один раз уже кое-что обещали.
— Вероника Олеговна, — Готов бросил острый взгляд на молодую географичку, — еще слово и я не совладаю с собой.
— Хотите? — вновь обратился к Мышкиной Готов.
— Допустим. В понедельник сможете? Четвертый урок.
— Легко.
В понедельник Готов, как и обещал, явился к четвертому уроку в кабинет музыки.
Он сел за заднюю парту. Полпарты занимал искусно выполненный гелевой ручкой рисунок: волосатая мошонка и толстый половой член, наполовину вошедший во влагалище. Мужское достоинство начиналось как бы ниоткуда, а влагалище окружало изображение ног, ягодиц и части торса, с пирсингом на пупке. Рядом размещалось дополнение: жирная стрелка другого цвета (нарисованная детскими руками, заточенными под ограниченное количество предметов) указывала на торс, а надпись поясняла — «это Мышкина».
В класс вошли ученики и расселись по местам. Складывалось впечатление, что Готова для них не существует. Ведь он находится не у доски, а в конце класса. Существенный фактор для модели поведения.
Сразу после звонка в класс заскочила Мышкина. Извинилась за опоздание и отметила отсутствующих.
— Где Шмелева и Иванян? — спросила у ребят учительница.
Класс, немного пошептавшись, дико заржал. Тупое стадо всегда стремится опошлить отсутствие членов коллектива, особенно если они разнополые.
— Они заболели? — допытывалась Мышкина.
Смех усилился. Отдельные ученики выкрикивали:
— СПИДом!
— Сифаком!
— Трипаком!
Мышкина призвала к спокойствию:
— Тише, тише! Все разучили песню «Полюшко»?
Ученики зашелестели тетрадями, в которых записали на прошлом уроке под диктовку Мышкиной слова песни.
— Все встали, — попросила преподаватель. — Почему вы никак не можете запомнить, что петь надо стоя? Сабиров, встань, тебе говорят… что значит, не хочу?.. Все стоят и ты встань… не дерзи, а то вылетишь из класса… Сам уйдешь? Иди… я тебя не держу… До свидания…
Мышкина поставила в журнале «н» и села за пианино.
Учительница ловко пробежалась по клавишам худыми, длинными пальцами и взяла аккорд:
— И-и-и…
Класс нестройно затянул:
— Стоп, стоп, стоп, — прервала Мышкина. — Это что такое? Кто в лес кто по дрова. Ритма не чувствуете? У девушек лучше получается, чем у ребят. И открывайте рот пошире…
Школьники опять заржали.
К разговору о тупом стаде следует отметить, что любые намеки на все оральное также вызывают у стада всплеск положительных эмоций.
— Давайте «Рамштайн» включим, — попросил Краснов.
— Давайте без давайте, — отрезала Мышкина. — «Рамштайн» мы включать не будем.
— Почему?
— Потому что его нет в программе.
— А если бы «Рамштайн» был в программе?
— Его бы там все равно не было, — резко сказала Мышкина.
— А если бы все-таки был? — не унимался любитель «нетрадиционных» музыкальных жанров.
— Этого не может быть, потому что то, что ты слушаешь, это не музыка, а издевательство.
— Полюшко Ваше — издевательство.
Часть класса поддержала бунтаря против образовательной системы. Высказывались различные мнения:
— А что, «Металлика» — тоже дерьмо?
— «Король и шут»…
— Давайте тогда Джими Хендрикса слушать, блюз.
— Мы не хотим петь про героев Красной армии, мы не какие-нибудь там уродские коммунисты.
У Мышкиной началась истерика. Доселе бледное лицо стало красным, как китайский флаг, мышцы на шее напряглись. Она закричала:
— Вы долго будете надо мной издеваться?!! Понять вы, остолопы, никак не можете, у нас есть программа!!! Про-грам-ма!!!
Школьники не утихали. Готов вышел к доске и жестом попросил угомониться. Так же жестом он указал Мышкиной на стул у пианино. Стало тише.
— Ребята, — торжественно сказал Готов, — здороваться со всеми не буду, потому что здоровья желаю не всем, а приветствовать кого-то по отдельности нет времени.
Он глянул в сторону Мышкиной и почесал подмышкой.
— У меня есть компромисс, — продолжил учитель, — давайте разучим песню «Город золотой»… ну, помните там… под небом голубым есть город золотой, с прозрачными воротами, тари-тара-та-ти… Хороша песня: еще не «Рамштайн», но уже и не «Полюшко».
— Мы не будем учить эту песню, — твердо отвергла предложение Мышкина.
— Но почему? — вместе с классом недоумевал Готов.
— Это рок. Это Гребенщиков.
— Не согласен. Музыка Франческо да Милано, слова, насколько мне известно, не Гребенщикова… это все знают.
Мышкина стояла на своем:
— Как мы ее сможем исполнять, если этой песни нет в программе? Ее не я придумала, а Дмитрий Борисович Кабалевский. И по программе мы должны петь «Полюшко».
— А что изменится, если немного отклониться от программы и вместо банальных революционных песен разучить что-нибудь стоящее?
— Все у вас просто, Рудольф Вениаминович, а мне отчитываться о проделанной работе. Что я скажу, когда меня спросят, чем я занимаюсь на уроках?
Мышкина «прокололась», показала истинную личину. Не желание научить движет этим педагогом, а страусиный рефлекс, только вместо головы Мышкина прикрывает задницу.
Готов бросил презрительный взгляд на учительницу, встал в позу Ленина на броневике и обратился к классу с речью:
— Музыкой, ребята, заниматься — не пуп царапать. Не так просто, как кажется. Я сам талантливый музыкант и знаю, о чем говорю.
Он прошел вглубь класса.
— Но, к сожалению, отдельные личности, не буду говорить кто, полагают, что к этому можно относиться тяп-ляп. Конечно, думают они, зачем детей приобщать к прекрасному, они же будущее быдло. Винтики системы. Рабы. Мясо. Меньше знают — крепче спят, не задают лишних вопросов. Я с этим не согласен. Доколе мы должны терпеть издевательства над личностью! По телевизору одну херню кажут! А посмотрите, какие у них особняки! А на каких они машинах ездят! А вино какое пьют! А я? Палец о палец не ударили, а туда же, посмотрите, мол, на меня, какая я звезда. Не звезда ты, а… Сказал бы я, кто.
Закончив, Готов закрыл глаза, видимо, ожидая аплодисментов, но услышал только шмыганье носов и скрип парт. Он приблизился к Мышкиной и шепнул на ухо. Та привычно прошлась по клавишам и взяла аккорд. Готов фальшиво, но громко запел: