Из-за нового порядка она не знала, который теперь час. Прежде у нее была такая привычка — прокрасться вверх по лестнице, а потом, в зависимости от времени дня и того, кто дома и какие слуги могли ее видеть, проскользнуть либо в комнату матери в конце коридора, либо в комнату отца — справа на площадке. В спальне матери звучало размеренное «тик-так» фарфоровых часов, с красными цветами, которые пылали на бледно-кремовом фоне. Если ей удавалось пробраться туда бесшумно и незаметно, то она могла поднять часы с подставки и приложить ухо к циферблату в медном кольце. Комната отца была совсем другой — почти всегда пустая, наполненная запахом табака и пыли. Здесь стояли высокие темные часы с маятником; за стеклянной передней стенкой смутно виднелся раскачивающийся металлический диск, который прятался в своей вечной тени. Эти часы торжественно отбивали каждый час, а маленькие фарфоровые надежно отсчитывали минуты в промежутках. Но девочка вот уже три дня не видела свою мать, а еще тремя днями ранее отец поцеловал ее в щеку за завтраком — жесткий воротник его формы царапнул ей подбородок — и вышел на улицу, на ходу закуривая свою первую утреннюю сигару. Мистер Флемптон запер обе комнаты и сказал всем слугам, что трем детям вход на этот этаж запрещен. Девочка знала, что в доме есть и другие часы; кроме того, стоило ей спросить у кухарки или их горничной Амелии, а то и у самого грозного мистера Флемптона, они тут же сказали бы, который час, но она не спрашивала. Она не желала этого знать, раз не могла подняться наверх и узнать сама.
Её братья задавали самые разные, назойливые вопросы — в особенности Чарльз, — но ответов не получали. Это огорчало ее, потому что она знала — ответы есть, знала, что где-то ее родители должны быть, и не понимала, почему люди, которым она прежде верила, были так жестоки и не говорили правды. И потому она каждый день искала убежища в классной комнате — тоже пустой, потому что занятия были приостановлены (девочка не помнила, когда в последний раз видела свою домашнюю воспитательницу Элоизу — она словно исчезла вместе с родителями), — и проводила там долгие часы. Чарльз ненавидел занятия, а Рональд был еще слишком мал, а потому никому, кроме нее, эта комната не могла теперь понадобиться. Девочка проводила время за книгами, за рисованием или глядя из окна на площадь, по которой сновали экипажи, словно в мире ничего и не изменилось.
Она усерднее, чем прежде, читала, рисовала, строила стены из баночек с красками и заставляла деревянных лошадок брата перепрыгивать через нее, как это делали солдаты из полка ее отца (черная лошадка всегда была отцовской, а потому прыгала выше всех); но ей не давала покоя мысль, что те мгновения, когда родители поцеловали ее — папа после завтрака, а мама пожелав спокойной ночи после ужина, — уходят все дальше и дальше. Девочка не сохранила образы родителей в памяти — их улыбки, перемены их настроения, их последние очень важные слова. Если бы только она могла забраться в материнский платяной шкаф, она бы закрыла глаза и зарылась лицом в висящие платья, вдыхая их запах. Но ей был доступен только запах слуг и вылизанных общих комнат и взволнованный шепоток на кухне, который замолкал при ее появлении.
Это случилось после того, как Сесил позвала ее на дневной чай (после стольких часов тишины голос горничной прозвучал снизу, как воронье карканье); девочка вымыла руки, переоделась и принялась ждать Рональда — надеть башмаки всегда было для ее младшего брата делом трудным, — глядя сверху вниз, через главный коридор и холл, на закрытую парадную дверь.
Кто-то позвонил в дверь, потом, почти сразу же, — еще раз. Мистер Флемптон пронесся мимо нее, одергивая рукава своего сюртука. Сесил притронулась к плечу девочки, чтобы увести ее, но та осталась на месте. Мистер Флемптон широко открыл дверь, и она увидела за ней трех человек в длинных черных плащах и высоких черных шляпах. Те, что стояли по бокам, держали в руках портфели. У человека посредине одна рука была в белом гипсе — с этой стороны плащ был наброшен на плечо.
— Чем я могу вам помочь? — спросил мистер Флемптон.
— Министерский приказ, — сказал человек с загипсованной рукой. — Нам потребуется от вас стопроцентное сотрудничество.